Нам пришлось преодолеть четыре дамбы. Самой тяжелой оказалась переправа через дамбу на подходах к широкой и неторопливой Мердере. Затем дорога круто спускалась вниз и заворачивала вправо через глубокую выемку в холмах. Далее она вновь по дамбе выхолила на открытую местность и 500–600 метров тянулись прямо через трясину. Немцы, естественно, сосредоточили огонь на этом участке, и бой здесь оказался самым изнурительным из всех, какие мне довелось испытать за время войны. Там мы потеряли многолюден, и, я уверен, атака безусловно захлебнулась бы, если бы все офицеры — от командира дивизии до командира батальона — лично не руководили боевыми действиями своих подразделений.

Конечно, мы шли на переправу не с голыми руками.

К тому времени мы уже располагали поддержкой артиллерийских дивизионов 4-й пехотной дивизии. У нас был дивизион 105-мм самоходных гаубиц, дивизион 155-лш гаубиц, взвод танков и такое количество пулеметов калибра 12,7 мм_} какое только мы сумели захватить с собой. Сосредоточив массированный огонь из всех этих огневых средств на излучине реки, мы в течение десяти минут перед атакой подвергали артиллерийскому обстрелу немецкие позиции на той стороне. Это было ужасное зрелище. Грохот орудий сливался в жуткий гул, а клубы дыма, пыль и туман скоро настолько сгустились, что в двух-трех метрах ничего не было видно. Мы вели ураганный огонь, но и немцы не скупились. Я лежал за дамбой справа от переправы. Слева от меня неистово стрекотали автоматы, а за спиной била тяжелая артиллерия, и снаряды с воем проносились над нашими головами.

Я лежал и, всматриваясь сквозь дым, наблюдал, как первые солдаты, согнувшись, словно против сильного ветра, с винтовками наперевес приближались к переправе. Одни из них начали спускаться, другие еще медлили. Вдруг они повернули назад, инстинктивно пытаясь укрыться от губительного огня противника. Я вскочил и побежал вниз. Солдаты столпились в выемке. Там же был Джим Гейвин, которому я поручил руководить этил боем, начальник штаба полка полковник Льюис и батальонные командиры. В выемке, выходящей на дамбу, мы перехватили своих людей, повернули их, гнали, даже вели за руки, пока не заставили снова двинуться на переправу.

Наконец, несмотря на тяжелые потери, мы переправились и очистили от противника дальний конец дамбы, чтобы по ней могла пройти 9-я пехотная дивизия, которая должна была атаковать с другой стороны. Несколько часов спустя командир 9-й дивизии генерал Мантон Эдди сказал мне, что до сих пор он еще никогда не видел такого огромного количества убитых немцев. Должен признаться, что и я тоже. По-моему, этот бой был самым упорным из всех, какие пришлось вести американским солдатам в Европе во время второй мировой войны.

После этого боя, как сказал мне, смеясь, мой адъютант, в кулуарах штаба меня прозвали «Пареньком дамб». Я не нашел ничего юмористического в этой кличке, так как видел слишком много замечательных юношей, сложивших свои головы на переправах через нормандские болота и реки. Открытые со всех сторон высокие насыпи дамб «©прерывно находились под ураганным огнем противника. Помню, однажды ночью я сделал не больше двух шагов в сторону от фермерской избушки, стоящей на краю шоссе, и мне тотчас же показалось, что вокруг меня в темноте замелькали огоньки. Я сказал офицеру, который был со мной:

— Впервые вижу здесь светляков. Почему их не было прежде?

— Черта с два, светляки! — ответил тот. — Это пули рикошетируют от шоссе.

В течение тридцати трех дней дивизия вела непрерывные бои на полуострове. Временами нам казалось, что вот-вот удастся передохнуть и зализать раны, но не тут-то было: промежутки между боями были слишком коротки. Однажды мы пропустили вперед 90-ю пехотную дивизию, но она натолкнулась на сильное сопротивление немцев и была изрядно потрепана. Нам снова пришлось срочно продвинуться на передовую, сменить 90-ю дивизию и продолжать атаку. Затем через наши боевые порядки прошла 8-я пехотная дивизия, но опять повторилось то же самое. Когда нас в конце концов отвели в тыл на отдых, оказалось, что 46 из каждых 100 десантников убиты или получили очень серьезные ранения и их пришлось эвакуировать в Англию. Многие были ранены легко и не покинули строй. Общий итог потерь: 1284 человека убито и 2373 тяжело ранено. Когда мы вступили в бой, у пас было четыре командира полка и двенадцать батальонных командиров. За время боев пятнадцать из них было убито, ранено или взято в плен. Я сомневаюсь, чтобы какое-нибудь другое соединение, понеся такие большие потери, сохранило свою боеспособность.

Когда боевые действия уже подходили к концу, один из моих старших офицеров доложил мне, что дивизия больше не может вести наступательные действия. Если ей снова придется пойти в бой, заявил он, она понесет такие потери, что для восстановления ее боеспособности потребуется несколько месяцев.

Это была вполне объективная точка зрения стойкого боевого офицера. Над нею следовало задуматься. Я хорошо знал о колоссальных потерях дивизии. Но, находясь главным образом на передовых позициях, я знал и то, что даже численно неполноценная дивизия все же не утратила боевого духа. И если бы потребовалось снова^-пойти в атаку, мы пошли бы. Вскоре действительно поступил приказ об атаке, и мы отбросили противника, закрепившегося на местности близ городка Ла-Э-дю-Пюи.

Еще до вылета из Англии мы предполагали, что наши потери будут тяжелыми, и с согласия командующего армией генерала Брэдли я заранее позаботился о пополнениях. Для обучения добровольцев я оставил в Англии небольшую, тщательно подобранную группу опытных офицеров. Им предстояло сформировать из добровольцев полки и отдельные артиллерийские дивизионы под теми же номерами, что и части, десантировавшиеся во Франции. Я хотел, чтобы каждый новобранец проникся гордостью за свою дивизию и тем боевым духом, которым были охвачены сражавшиеся в Нормандии части.

После боя за Ла-Э-дю-Пюи дивизия была отведена в Англию и размещена в своих постоянных учебных лагерях. Прибыв в Англию, каждый десантник тотчас же получил десятидневный отпуск, чтобы, сгладить, кто как умел, тяжелые воспоминания о минувших боях. Они прогуливались с девушками, распевали песни в барах, снова и снова рассказывали о своих подвигах. После этого 82-я дивизия была собрана, пополнена и снова стала боеспособной. Через три дня после переформирования нас посетил генерал Эйзенхауэр. Вместе с нашими верными боевыми друзьями — 52-м транспортно-десантным авиационным крылом — мы вышли на плац — в полной боевой форме. Мы — это свыше 16 000 человек, полностью обмундированных, обученных и снова готовых к бою.

Пожалуй, не было командира счастливее меня, когда я наблюдал за церемониальным маршем своей замечательной дивизии. Более двух лет эти храбрые солдаты были моими детьми. Я видел их, когда они еще зелеными новобранцами собирались ц болотах Луизианы. Я наблюдал за ними на учениях среди холмов Северной Каролины и в пыльной каменистой пустыне Африки. Бок о бок с ними сражался я на Сицилии и в Италии и вместе с этими стойкими солдатами выбросился с самолета над Нормандией. Они выполняли все, что я им приказывал, и даже больше. Я испытывал к ним глубокую привязанность, любовь и уважение, какие обычно чувствует солдат к своим товарищам по оружию, разделяющим с ним все тяготы, войны.

Наблюдая за церемониальным маршем 82-й дивизии, я испытывал смешанное Чувство гордости, грусти и сожаления, так как уже знал то, о чем еще не было известно никому в дивизии, — это было прощание. Никогда уже больше это славное соединение не пойдет в бой под моим непосредственным командованием. Вернее, оно будет сражаться под моим командованием и, конечно, так же доблестно, как и прежде, но уже как одно из ряда других замечательных английских и американских дивизий. Не без сожаления я поднимался вверх по служебной лестнице, получив третью звезду на погоны и командование корпусом.