Вернувшись в Англию после вывода 82-й дивизии из Нормандии, я тотчас же явился засвидетельствовать почтение своему давнишнему другу генералу Уолтеру Беделлу Смиту — начальнику штаба при Эйзенхауэре. Смит сказал мне, что успехи воздушно-десантных дивизий на Сицилии, в Италии и Нормандии произвели прекрасное впечатление на верховное командование. Чтобы полностью использовать в предстоящих боях боевую мощь этих дивизий, создавалась воздушно-десантная армия, во главе которой был поставлен генерал-лейтенант Льюис Бреретон. Меня назначили командиром одного из соединений этой армии—18-го воздушно-десантного корпуса, конечно, при условии моего согласия.

Получить повышение от командира дивизии до командира корпуса, разумеется, большая честь, и я не помышлял об отказе. Однако сердце у меня сжималось при мысли, что приходится расставаться с 82-й дивизией. Это чувство ни на минуту не покидало меня в течение нескольких недель, пока я продолжал готовить дивизию к предстоящим боям, прежде чем передать ее в руки генерала Гейвина — отважного солдата и превосходного командира, не раз проявившего свои замечательные боевые качества.

Кому из кадровых офицеров не хотелось бы стать командиром корпуса! Корпус как боевая единица еще не получил всеобщего признания в командных кругах. Об армии и дивизии все хорошо знают, а о корпусе широкая публика имеет смутное представление. Командир корпуса руководит боевыми действиями тактического характера. На командира дивизии возлагается серьезнейшая ответственность за материально-техническое обеспечение тыла. Командующий армией занимается в основном вопросами тыла и управления занятой территорией. Только командир корпуса ведает почти исключительно вопросами тактики, отвечая за большой участок фронта и организуя там боевые действия. Он должен обладать необычайной гибкостью мышления, так как сегодня ему приходится вести в бой шесть дивизий, а завтра всею одну. Ведь корпус — соединение временное, и его состав определяется — верховным командованием. Командир корпуса и физически должен быть чрезвычайно выносливым, так как его участок фронта может протянуться на 100 и более километров по фронту и на 80—100 километров вглубь. Ему ежедневно приходится покрывать эти расстояния в самолете или на автомашине, изыскивая к тому же наиболее трудные участки, чтобы лично и всеми имеющимися в его распоряжении средствами помогать своим дивизионным, командирам.

Когда 27 августа 1944 года я принял командование 18-м корпусом, в мое распоряжение поступили три славные воздушно-десантные дивизии: 82-я, бывшая моя, переданная под командование генерала Гейвина, 101-я дивизия генерала Максуэлла Тэйлора, потрепанная, но стяжавшая славу во врейн боев в Нормандии, и 17-я, недавно прибывшая из Штатов, под командованием пионера парашютных войск генерала Бада Майли. Принимая командование корпусом, я невольно подумал, что это новое боевое соединение, рассчитанное на ведение войны нового типа, представляло собою лишь небольшую частицу громадных сил, введенных нами в бой, но было намного больше всех кадровых сухопутных войск США, которыми располагала страна в прежние годы моей военной службы.

В дни моей ранней юности это была маленькая, компактная армия. В марте 1895 года, когда я появился на свет, в Форт-Монро, штат Виргиния, прошло всего около тридцати лет после окончания гражданской войны в США. Мой отец, полковник Томас Риджуэй, командовал в этом штате дивизионом полевой артиллерии, тактика и организация которого немного отличалась от тех, которым положил начало генерал Ли, создавая национальную армию США. Самым эффектным родом войск того времени была — кавалерия. Бравые усачи кавалеристы уже прославились в боях против индейских племен шайонов, апашей и сну на равнинах Запада. Поэтому мои ранние воспоминания связаны с ружьями и марширующими войсками, парадами и военными оркестрами, выстрелом сигнальной пушки, открывавшим новый день, и мелодичными печальными звуками вечерней зари, официально завершавшими его. Все это естественно вплелось в мою детскую жизнь, и, быть может, поэтому мне особенно живо запомнился один год гражданской жизни, единственный за всю мою военную карьеру, пока я не вышел в отставку в июне 1955 года.

Это был 1900 год. Во время боксерского восстания мой отец отправился в Китай, чтобы принять под свое командование батарею «F» 5-го пехотного полка, орудия которого громыхали у стен Пекина. Конечно, ни моя мать, ни сестра, ни я не могли последовать за ним и дожидались его возвращения в доме моей бабушки (по матери), в Гарден-Сити на острове Лонг-Айленд.

Помню, отец возвратился примерно через год с ворохом рассказов о боевых эпизодах в дальних странах, которые так волновали воображение шестилетнего ребенка.

Мой отец служил в маленьких гарнизонах Запада, в фортах, существовавших еще со времен войны с индейцами. Один из них, Валла-Валла, штат Вашингтон, особенно запомнился мне, очевидно потому, что там мне впервые подарили ружье. Конечно, это было еще не настоящее, а пневматическое духовое ружье, стрелявшее маленькими свинцовыми дробинками при помощи сжатого воздуха, со звуком, который напоминал приглушенное чиханье. Еще неопытный вояка, я моментально расстрелял весь свой боезапас и, не располагая достаточной суммой денег для его пополнения через местную лавочку, принял счастливое решение заменить пули пшеничными зернами, благо в округе Валла-Валла в изобилии сеяли пшеницу. Эти пульки вполне оправдывали себя при стрельбе с небольшого расстояния, в чем я немедленно убедился, всадив заряд в спину местному фермеру, собиравшему на огороде спелые помидоры для моей матери.

Малышом я очень боялся орудийных выстрелов, но отец скоро приучил меня к ним. Как артиллерист, он любил сильные залпы и считал, что каждый мальчик в День независимости имеет право досыта настреляться. Ежегодной июля он накупал груды ракет и римских свечей и позволял мне выпускать их в воздух. Мне очень жаль, что представитель нового поколения, мой шестилетний сынишка Мэтти еще не познал радости на рассвете будить мир фейерверком. В пылу сражения, когда вокруг гремели пушки, а над головой рвались снаряды, я чувствовал странное возбуждение, вызванное, может быть, детскими воспоминаниями. «Какого черта, — думалось мне, — я поднимал такой шум еще двенадцатилетним парнишкой».

Вероятно, это странный способ успокаивать себя, но он помогал мне в трудные минуты, когда более благоразумный человек спешил в укрытие.

Насколько я помню, к поступлению на военную службу меня никогда не побуждали соображения карьеры. Я, конечно, чувствовал, что мой отец был бы счастлив, если бы я решил пойти учиться в Уэст-Пойнт[8] — училище, которое он сам окончил 8 1883 году. Вероятно, желая доставить ему удовольствие, я, наконец, решил стать солдатом и в 1912 году подал туда заявление.

Как сын всякого кадрового военного, беспрестанно переезжавшего из одного глухого городка в другой, я был плохо подготовлен к трудным приемным испытаниям. В начальную школу я поступил в Сент-Поле, штат Миннессота, а закончил ее в штате Северная Каролина… В среднюю школу я начал ходить в штате Виргиния, а окончил ее в Бостоне, куда был переведен отец. Каждый переезд отнимал много школьного времени, и это не могло не отразиться на моей успеваемости.

Поэтому, поступая в Уэст-Пойнт после специальной подготовки к экзаменам в школе Суэйвли, я провалился на геометрии. В следующем году я снова занимался в этой школе и 14 июня 1913 года был, наконец, зачислен в академию.

Поступив в Уэст-Пойнт, я сразу попал на самый тяжелый для всех новичков, изнурительный как духовно, так и физически шестинедельный курс, известный п<й названием «чертовы бараки». Учебная и строевая муштра подготовительного курса, изматывая все умственные и физические силы учащегося, иногда заставляет его думать, что лучше было бы вовсе не поступать в Уэст-Пойнт. Однако я выдержал все тяготы подготовительного курса, мысленно постоянно себя подбадривая. «Послушай, Риджуэй, — говорил я себе, — твой отец и тысячи других людей вытерпели все это и не пали духом. Если они смогли это выдержать, сможешь и ты!»