– Это не сашмель, – говорит.

И потом на меня так жалостливо посмотрела, будто я без рук, без ног перед ней стою.

– Я этим тебя поила?

– Ну да, – отвечаю. – Под конец я даже привык.

Как она расхохоталась. Я аж покраснел. Стоит, голая, как статуя на Эрмитаже, смотрит на меня как на дурака и хохочет. А смех ещё такой красивый, какой-то бархатный, как у джазовой певицы. Так бы и слушал. Я ещё, пока ушастая смеялась, подумал, что она петь должна красиво. Неплохо бы ей что-нибудь из Билли’с Бэнда подсунуть, или вообще из Sam Brown. Ей бы пошло.

И тут она замолчала, мгновенно, снова на меня глянула, но теперь задумчиво.

– Тогда, – говорит, – понятно, почему ты был недоволен.

– Ладно, – отвечаю, – проехали. Ты как? Сырого мяса не хочется, или там, мозги чьи-нибудь захавать?

– Ты дурак? – спрашивает. – Конечно, нет.

И носиком так, гордо, «фи» сделала, и, виляя своим попцом, на камбуз пошла. Я стою, смотрю, как у девочки булочки её румяные, туда-сюда, туда-сюда. Чуть слюна изо рта не потекла. А она комбез элегантненько подхватила, и дальше.

Помотал я головой, чтобы наваждение прошло, и двинул в пилотское кресло, учить дроидов иголки из проволоки точить, а то комбинезон-то у аграфки весь драный, а другого нет. Не скаф же ей носить?

А попутно решил из той же самой бронепластины себе мачете забабахать. А то стрелы имеют поганое свойство кончаться, причём, обычно, в самый неподходящий момент. И хорошо, если хоть какая-никакая страховка на это время будет.

Сначала что-то размахнулся, чуть меч себе на нарисовал, уже и рукоятку крестом начертил, и гарду из всяких арабесок. А потом очнулся. И что, думаю, я с этой железякой делать буду? Я же такое никогда в руках не держал, только в «Ведьмаке» им и пользовался, и то виртуальным. Ну, махну пару раз, но ведь меч-то по-любому тяжелее мачете будет. И длинный, а значит, по законам физики за шестой класс, сила удара по его длине уменьшается пропорционально квадрату расстояния. Проще говоря, концом меча я ничего не разрублю. Так что надо именно наподобие мексиканского тесака конструировать, чтобы на конце широкий был, а само лезвие лёгкое.

Пришлось идти на улицу – собирать сброшенные при посадке бронеплиты, а то последнюю, какая была в трюме, я почти всю на наконечники порезал. Ближайшая нашлась уже в двадцати метрах – торчала из стены полуразрушенного дома. Может, и ближе какие были, но я их ночью не разглядел. А эта – вон она, прямо из плиты наполовину выпирает, видать, с большой силой влетела.

Сходил, к счастью, без приключений, арбалет в дело пускать не пришлось. Потом сидел, рисовал, алгоритм писал, в общем, так потихоньку и рассвело. В Икарусе же не видно, что снаружи происходит, окон нет. Я и очнулся, уже когда всё готово было. Попросил Герасима обзор включить, а там красота – восход ещё необычнее заката.

Так что, пока дроиды пилили-строгали, я газовым гигантом любовался. Ну, и прощёлкал свой ножичек. Оборачиваюсь, а за спиной ушастая. Комбез перешила так, что и рукава короткими стали, и штаны выше колен, а в руке моё мачете вертит так с интересом, и время от времени в стороны им размахивает.

Я, честно говоря, малость даже струхнул, такой у неё в этот момент кровожадный взгляд был. Подумал, мало ли, решит отомстить за все обиды, жахнет по черепушке, и выбросит зомбакам на завтрак. Но нет, повертела, махнула пару раз, а потом так мило на меня глянула, и говорит сладеньким, просто медовым голоском:

– Антон, можно, я этот ножик себе заберу? А то ведь, если бы вчера я была вооружена хотя бы этим, то могла бы и отбиться. Нож, конечно, не меч, но тоже оружие.

А я на неё смотрю, думаю, какое счастье, что я её вчера до медкапсулы дотащил, не испугался превращения.

– А ты умеешь махать мечом? – спрашиваю.

– Фехтовать. Это называется «фехтование». В моей школе это был обязательный предмет.

– А, ну да.

Вот, блин, затупил. Ведь знал же это слово! Ладно, зато сваяю ей самый красивый мечик, пусть девочка порадуется.

– Ладно, пока возьми, – говорю. – Но, если то, что я тебе в подарок сделаю, понравится, то отдашь мачете назад.

– Хм, мачете…

Она, явно, никогда этого названия раньше не слышала. Ну, и ладно. Развернулся я к клаве и начал удалённый файлик с мечом восстанавливать. Кто ж знал, что он пригодится. И да, надо бы клинок облегчить максимально. А то девочка всё-таки.

Получилось в итоге очень красиво, хоть и на казачью шашку больше смахивало. Во всяком случае, толщины этой, мечной, или как там правильно, у клинка не было. Но зато заточка обоюдоострая, конец специальный, тыкальный, ну и гарда красивая. А толщина… да ну её. С таким металлом, как у бронеплиты, можно вообще его до уровня фольги состругивать, и всё равно прочно будет и не затупится.

Я даже сам с удовольствием получившийся меч туда-сюда в руке повертел, на манер джигитовки, но потом, правда, испугался – как бы не оттяпать себе что-нибудь.

А Тавадиэль где-то опять на улице бегает. Только бы зомбаков снова не привела. Хотя, теперь можно – с маневровым я уже управляюсь как повар с картошкой, даже искин, уверен, ни слова не скажет. Арбалет опять же, попробовать надо. Ну, и мачете.

Но для этого девушку сначала следует найти, предложить ей более, так сказать, благородное оружие, а тесак обратно забрать. Или хрен с ним уже, пусть дроиды новый выкуют?

Короче, за борт я вышел вооружённый до зубов – за ремнём мачете, в одной руке арбалет, в другой – меч. А ушастой-то и нет нигде. И куда она опять делась?

– Санир, ты не в курсе, где наша аграфка? – спрашиваю.

– Час назад она ушла вперёд по улице. С тех пор больше в пределах видимости не появлялась.

Блин! Ну не дура? Вот чего она туда в одного-то попёрлась, с несчастным ножичком. Надо было и ей тоже арбалет сварганить, но уже не из чего. Готовых пружин таких больше не осталось, а из проволоки гнуть – в них вообще мощи не будет. И что мне теперь делать?

Что делать? Идти, искать. Хотел я скаф надеть, но потом подумал, что уж в нём я по-любому никого не найду. Он громоздкий как рояль, и перчатки неудобные. Так что пошёл почти как был, только ещё плазменную горелку прихватил на всякий случай. Оглянулся, рукой Герасиму помахал на прощание, и захрустел ботинками по обломкам кирпичей. А вокруг дома, хоть и заброшенные, но чувствуется в них какая-то былая мощь и красота. Явно люди здесь жили культурные. Ну, может и не люди, но всё равно разумные.

Иду я по улице, можно сказать, гуляю. Почему? Да потому что очень на родной город похоже. Пусть там зомбаки где-то бродят, да и обвалилось вокруг много что, а всё равно, такое ощущение, что по какому-то постапокалиптическому Питеру путешествую.

И дома трёх-четырёхэтажные, штукатуренные и с арабесками на стенах, даже если и обрушенные, очень Землю напоминают. И брусчатка какая-то родная, даже просто, смотрю на дорогу, и понимаю, не бордюр по краю проложен, а самый, что ни на есть, поребрик!

Поэтому иду не спеша, хоть вроде, как и ищу свою ушастую беглянку. Ясно же, если где что случится, я в этой мёртвой тишине тут же или крик услышу, или другой какой шум. Да и зомбей на улицах не видно-не слышно. То ли спят, то ли никто не потревожил, вот и не высовываются из своих гнёзд, или где там они живут, в норах что ли? Я даже не выдержал, зашёл в один целый парадняк, посмотрел. Норм всё. Колонны, как у нас в доме Зингера, тоже всё зелёненькое. И лестница такая широкая, круглая. Одно удовольствие.

Если бы ещё деревца всякие сквозь брусчатку не росли и травы на крышах не было, совсем хорошо. Поднялся я в бельэтаж, зашёл сквозь дыру вместо двери в квартиру. Так, просто посмотреть, то же самое здесь, что и у меня дома – такие же узкие тёмные коридоры на десять комнат, или наоборот, ещё дореволюционная планировка, с размахом.

Ну что сказать? Классно всё. Мне бы дома такую хатёнку, я бы замучился пыль вытирать. Пять огроменных комнат, потолки, правда, не под четыре метра, как у нас, а два с мелочью, но всё равно красиво. Оно и понятно – планетка-то поменьше нашей, значит и потолки надо пониже делать.