Улица Этюв оказывается узкой и кривой, хотя и находится в центральном, но малопривлекательном квартале. На ней стоят цветочницы второго порядка, тротуары загромождены зеленью и кричащими людьми. Недалеко квартал, отведенный для шлюх, что с некоторых точек зрения очень даже неплохо.

Нахожу дом восемнадцать – новую многоэтажку. Я весело вхожу в подъезд, все-таки немного смущенный тем, что влезаю в чужие дела.

Видите ли, в работе полицейского есть очень неприятный аспект: при этой профессии все время приходится портить жизнь себе подобным.

Бывают моменты, когда осознание этой истины мешает мне спокойно пить аперитив. Вы такой же человек, с теми же инстинктами, с теми же дуростями и недостатками, как и первый встречный. Но у вас есть удостоверение, позволяющее вам совать свой хобот в чужую жизнь, а этот чужой не может дать вам по нему. А если он позволит себе это, вы устроите ему большую молотиловку, а поскольку вы человек злопамятный, то молотите от всей души.

Разумеется, это незаконно, но первейший долг легавого – действовать незаконно ради торжества закона. Кто может, поймет!

Однако я чувствую себя несколько неловко. У меня такое чувство, что я влез в слишком узкие брюки. Я не забываю, что нахожусь на чужой территории, и не сомневаюсь, что, если начнутся какие-то осложнения, бельгийская полиция будет крайне недовольна. И будет совершенно права! Что за идея строить из себя великого сыщика только потому, что утром увидел необычное зрелище, а потом пропустил поезд. Свободная половина дня еще не повод!

Ну вот я наконец в жилище мадам Ван-Получательницы брильянтов!

Консьержки или нет, или, по примеру. всех консьержек, она отправилась трепаться с соседкой. Зато табличка со списком жильцов висит на месте. На ней я читаю: «Ван Борен, пятый этаж, слева».

Я вздыхаю, потому что две недели безделья сделали меня лентяем. Вообще в жизни есть три вещи, внушающие мне священный ужас: некрасивые женщины, исповедники и лестницы (неважно, подниматься по ним надо или спускаться).

К счастью для меня, в глубине холла есть лифт. Направляюсь к нему и как раз в тот момент, когда подхожу, слышу над собой громкий вопль. Этот жуткий крик приближается ко мне с воем торпеды. У меня перед глазами пролетает темная масса, и вдруг раздается глухой удар. Тишина падает, как мокрая простыня. Я стою неподвижно, пытаясь просечь, что же произошло. Но я уже инстинктивно догадался что. В шахту лифта грохнулся человек. Как он небось прочувствовал свой неудачный шаг в пустоту! Открыв с довольно большим усилием решетчатую дверь, бросаю взгляд вниз и в двух метрах под собой, на дне шахты, вижу разбитое тело. Это мужчина. Я достаю из кармана маленький фонарик, с которым никогда не расстаюсь, и осматриваю труп. Мои глаза только подтверждают то, что уже подсказало предчувствие: это тот тип из отеля, что засовывал драгоценные камни в засахаренные фрукты. Больше он никогда, ничего и никуда засовывать не будет. Ни во фрукты, ни своей жене. Это его скоро сунут на два метра в землю к червячкам. Верхушка его черепка разбита всмятку, а руки-ноги переломаны, если судить по его гротескной позе разбитой куклы.

Я подоспел вовремя. Если после этого кто-нибудь заявит, что у меня плохой нюх, то получит от меня пендель по своей заднице. Да по нюху я смогу затмить всех бретонских спаниелей, объявления о продаже которых печатают во «Французском охотнике».

Ничего не сказав, я закрываю дверь и начинаю подниматься по лестнице. Прохожу второй, третий, четвертый... Лифта, точнее, его кабины, по-прежнему нет. Наконец, поднявшись на шестой и последний этаж, я все-таки нахожу ее и останавливаюсь, чтобы подумать. Мыслительная деятельность несовместима с движением. Я пыхчу, как паровоз. С тем пузом, что начало у меня отрастать, я не гожусь для покорения Эвереста. Разве что подняться на него на воздушном шаре.

На этот раз я влез в драму по уши. Я знаю что говорю. Ван Борен свалился с одного из нижних этажей, раз кабина лифта стоит на верхнем. Так вот, пошире открывайте дверь в ваши мозги (если они у вас есть, конечно) и слушайте сюда: поднимаясь, я заметил, что ни на одном этаже дверь лифта не была открыта! Поскольку трудно себе представить, что Ван Борен потрудился закрыть ее за собой, прежде чем спланировать мозгами вперед, следует признать, что кто-то закрыл дверь, в которую он выпал. И этот кто-то сделал это потому, что помог Ван Борену упасть.

Другого объяснения я не вижу. Хоть Ван Борен и носил очки, он не мог быть настолько близорук, чтобы не заметить, что кабины перед ним нет!

Тем более что в доме очень светло.

Спускаюсь на один этаж и останавливаюсь перед дверью. В доме царит полнейшее спокойствие; кажется, его обитатели не слышали никакого крика. Может, у этих добропорядочных людей уши засыпаны песком? Может, они просто спутали крик агонии с криками уличных торговцев?

Я не решаюсь позвонить. Мой долг сообщить в льежскую криминальную полицию и выложить все, что знаю, компетентному комиссару. Пусть играют местные коллеги.

Я могу им только помогать. Теперь мы прошли стадию засахаренных брильянтов и дошли до убийства...

Вы когда-нибудь видели, чтобы голодная псина отпускала окорок? Так вот, после двух недель безделья я еще хуже, чем кабысдох! В конце концов, это мое дело! Кто обнаружил брильянты? Кто нашел адрес получательницы посылки? Кто чуть не получил по башке Ван Бореном? Я, все я. Заметьте, что мне не хватило самой малости, чтобы помешать убийству. Представьте себе, что я заявился бы в дом минутой раньше и... Но что толку строить предположения. Как говорит моя матушка Фелиси, если бы да кабы, да во рту росли бобы, то это был бы не рот, а целый огород... У Фелиси всегда есть наготове мудрое выражение. В этом она не имеет себе равных!

Сбросив тяжкий груз нерешительности и сомнений, я нажимаю на кнопку звонка.

Через короткий отрезок времени дверь открывает очаровательная молодая блондинка фламандского пошиба: ширококостная, крупные черты лица, светлые глаза, нежного цвета волосы и улыбка типа «Белые зубы – свежее дыхание».

Она смотрит на меня с любезным видом.