– Похоже, здесь действовала настоящая мафия, – заключил внимательно слушавший Сергей. – Торговля людьми? Знакомо, как же-с… Гунтер, ты будешь смеяться, но подобные удовольствия вовсю процветали и в конце просвещенно-информационного техногенного двадцатого века. Придется держать ухо востро – мало ли…

– Посмотрел бы я на несчастного корабельщика, который тебя купит, – состроив зверскую рожу, сказал германец. – Обломки рабовладельческой галеры прибило бы к необитаемым берегам на следующий же вечер.

– Не преувеличивай моих скромных возможностей, – отмахнулся Казаков. – Я не супермен, каковых, впрочем, не существует. Поэтому я не верю ни в теорию вашего фюрера о сверхчеловеке, ни в архетипического Зигфрида, которого не брали огонь, вода, медные трубы и зубастые драконы. Невозможно побеждать все и всех. Честное слово, если можно обойтись без драки, лучше прибегнуть к хитрости. Понимаешь ли, любому и каждому солдату во все времена платят не за то, чтобы он дрался, а за то, чтобы побеждал. Другое дело, что думает об этом сам солдат. Не ошибусь, если скажу, что здешние рыцари тащатся от самого процесса сражения и прежде всего ценят личный героизм. Да хотя бы Ричарда Львиное Сердце взять! Только не проболтайся Мишелю, что я так говорил… Ричард, если судить по вашим рассказам, туп как пробка, но зато герой и образец для подражания.

– Точно! – воскликнул Гунтер. – Если король добьется сдачи города не битвой, а переговорами, его перестанут уважать. А коли первым войдет в пролом с окровавленным мечом в руке – менестрели сложат о нем новую балладу. Очень интересно ты заметил: платят не за то, чтобы дрался, а чтобы побеждал. А уж как ты победишь – задача для твоего разума. Точка зрения прагматичного двадцатого века.

Гильом давно перестал обращать внимания на двух оруженосцев, постоянно говоривших между собой на незнакомом наречии, решив, что провинциалы делятся впечатлениями о сицилийской столице. Иногда де Алькамо-младший тыкал пальцем в какое-нибудь темное здание и комментировал: это собор святого Януария, здесь расположились городские цехи, тут аббатство святой Цецилии…

– Где, где святая Цецилия? – моментом заинтересовался Гунтер. – Это?

– Построили при Робере Гискаре, сто пятьдесят лет назад, – пояснил Гильом, указывая на комплекс длинных зданий из крупного темного кирпича. На невысокой колокольне уже звонили утреню. – Вы, сударь, любопытствовали: королева Англии Элеонора и наваррская принцесса Беренгария остановились именно здесь.

Германец старательно считал кварталы и повороты, разделявшие старинное аббатство и дом семьи Алькамо. Оказалось, идти недалеко. Значит, придется наплевать на усталость, растолкать Мишеля (дело тяжелое, неблагодарное и чреватое последствиями в виде швыряния подушек и возмущенной ругани) и идти делать большую политику. Чем раньше письмо Годфри попадет в руки королевы-матери, тем лучше.

– Гильом, просветите бедных приезжих из захолустья. Как попасть на прием к королеве? Надо записаться у ее камердинера или принести рекомендательные письма?

Сицилиец посмотрел на Гунтера, как на полнейшего кретина и вздернул брови:

– Синьор Райхерт, не понимаю, отчего вы не знаете самых простых вещей. Правильно говорили про германцев, не в обиду вам будь сказано – медведи и лесовики, не знающие ничего, кроме меча, выпивки и своих белокурых девиц. Просто приходите в аббатство, просите, чтобы ее величеству о вас доложили, а уж в праве королевы вас принять или нет. У вас какое-то дело к Элеоноре?

– Письмо с далекой родины, – не вдаваясь в лирические подробности, ответил Гунтер. – И не у нас, а у нашего сюзерена. Придется будить шевалье…

Как и предполагалось, сэр Мишель беспробудно дрых. Процесс поднятия рыцаря с кровати прошел, однако, бескровно. Даже спросонья молодой Фармер понимал, что, если начнет кричать и ругаться, то перебудит весь дом. Кроме того, магическое воздействие оказало слово «Элеонора».

– Переодевайтесь, – рыцарь начал быстро копаться в мешках с вещами. – Выглядите как варвары, ни дать, ни взять! Для лупанария ваши наряды еще сойдут, но… Не станем разочаровывать государыню – следует показать, что семья Фармеров достойна ходить под ее скипетром.

Еще раньше, в Нормандии, Мишель припас парадные одежды для оруженосцев – рыцарь вместе с Гунтером перерыл весь гардероб баронского замка и, наконец, обнаружил вполне достойные, пускай и скромные одеяния, сделанные не столь уж и давно для турнира в Руане. К счастью, темно-синие блио длиной ниже колена, узкие штаны-чулки и круглые шапки-калотт с ниспадающим на плечи шарфом еще не вышли из моды, а самое главное – являли собой одежду стиля «mi parte», «моя партия». То есть с помощью такового костюма мгновенно определялся социальный статус – любой мог понять, что гербовый рыцарь шествует в сопровождении двух оруженосцев, облаченных в его цвета. Естественно, что блио украшались эмблемами Фармеров.

– Чудовищно. Просто чудовищно! – Казаков пытался осмотреть себя с помощью малюсенького серебряного зеркальца, но получилось это лишь отчасти. – Это же неудобно!

Более напоминавшие лосины штаны-шусс жали в самых неожиданных местах, в длинных полах блио с разрезами по бокам и впереди с непривычки можно было запутаться, меч мешал и бил ножнами по бедру и голени. Отлично чувствовал себя только рыцарь, благо подобный наряд был ему в привычку. Но более всего господ оруженосцев удручили мягкие остроносые туфли из плотного сукна. Они должны были порваться о камни еще по дороге к аббатству. Мишель неожиданно терпеливо объяснил, что подобная обувка есть вещь парадная, а к тому же кто это, интересно, собирается идти к королеве пешком?

Представив себе жесткое седло, Казаков лишь сморщился.

Просыпавшиеся рано слуги исполнили приказ гостя де Алькамо со старанием, рачением и быстротой неимоверною: когда рыцарь со своими верными оруженосцами спустился вниз, к конюшне, их уже ждали взнузданные и оседланные лошади. Трое всадников в утренних сумерках выехали на узкие улицы Мессины.

Гунтер неожиданно поймал себя на мысли о том, что ни Мишель, ни кто другой никогда не объяснял ему, как следует вести себя при визите к королеве. Поход к принцу Джону, который молод, безалаберен и не настаивает на строжайшем соблюдении этикета – это одно, а вот посещение самой известной женщины материка, дочери герцога Аквитанского, вдовы королей Людовика Французского и Генриха II – это совсем другое. Собственно, Элеонора за время своей бурной и насыщенной событиями жизни создала половину истории Европы нынешнего столетия, имела близкое родство со всеми королевскими и герцогскими дворами, а, кроме того, королева-мать давно не являлась юной красавицей, по которой сходили с ума латинские монархи и арабские султаны. Элеонора вплотную подошла к семидесятилетнему рубежу, когда женщины, особенно королевы, обычно становятся чопорными и грозными вершительницами судеб.

Германец пребывал в полнейшей уверенности, что сейчас ему предстоит увидеть более ранее издание английской королевы Виктории, которая на старости лет превратилась в совершеннейшую ханжу, породив термин «викторианство». Все вокруг пропахло ладаном, лекарственными травяными настоями, душеспасительные книжки, личный исповедник с непременной подагрой, монашки и затхлые кельи… В общем, темный средневековый ужас.

Слуги монастыря – между прочим, мужчины из местных – приняли у благородных дворян поводья лошадей. Куда более искушенный в правилах этикета сэр Мишель отправился прямиком к аббатисе. Монастырь – территория Церкви, мать-настоятельница здесь вторая после Бога и никакие короли с королевами ей не указ.

Несмотря на то, что едва начало рассветать, жизнь в аббатстве бурлила. Женские бенедиктинские монастыри были столь же распространены по Европе, как и мужские, однако большинство обителей располагались отнюдь не на юге – инокини святого Бенедикта являлись более привычными жителям Франции, Дании или Британии. В Италии наоборот, превалировало мужское монашество (что, по мнению Гунтера, доказывало – здесь женщинам жилось гораздо лучше в миру, нежели в кельях).