Грань между любовью и ненавистью куда тоньше, чем острие флешетты. Однажды Мелисанда сказала мне об этом, но я не смела обдумать эту мысль, когда ее имя готово было в любой момент сорваться с моего языка. А еще она говорила, что во мне ее привлекает не покорность, а наоборот, мятежность. Именно это разительно отличало ее от остальных моих поклонников, которые не умели да и не стремились пробудить мой бунтующий дух.

Именно это сильнее всего вгоняло меня в ужас.

Что ж, если мне не под силу освободиться от ее владычества, по крайней мере, я могу от нее уехать. Глядя на горизонт, я провела пальцем под бархатным шнурком. Наверное, Мелисанда Шахризай хотела посмотреть, далеко ли я убегу в ее ошейнике, далеко ли заведет меня воля к сопротивлению. Хотя вряд ли она предполагала, что мятежность направит меня на зеленые берега недостижимой Альбы. По милости Элуа моя мятежность может даже привести к тому, что изуверские замыслы прекрасной интриганки будут разоблачены и пресечены.

Признаться, я молилась, глядя на грозные воды. Если мне суждено погибнуть в смертоносных волнах, пожалуйста, пусть моя последняя мысль будет не о Мелисанде.

Хотя вряд ли такое возможно.

Пока я сидела, погруженная в эти мрачные раздумья, сильные гребцы Русса подвели лодку вплотную к кораблю. Нам спустили веревочные лестницы, и пришлось карабкаться наверх. Руки и ноги скользили по мокрым от соленой воды веревкам. Я всегда считала себя проворной, но балансировать на постоянно раскачивающейся деревянной палубе оказалось делом не из легких.

Вдобавок Квинтилий Русс потешался над нашей неуклюжестью, а сам расхаживал по кораблю с непревзойденной легкостью, как ни странно, не свойственной ему на суше. На ходу он выкрикивал команды, которые тут же выполнялись, и довольно скоро мне стало ясно, почему именно его назначили королевским адмиралом. Он вверил нас заботам первого помощника, жилистого и востроглазого Жана Маршана, который отвел нас в каюту с четырьмя свисающими с потолка гамаками.

Пока мы раскладывали свои вещи, моряки поднимали якорь и ставили паруса.

Так сложилось, что преподанная мне с детства наука кораблей практически не касалась. До вчерашнего дня я ни разу даже не видела моря, не говоря уж о путешествии по волнам. Матросы с потрясающей ловкостью лазали вверх и вниз по мачтам,  привязывая и отвязывая там какие-то веревки, а я не понимала, что они делают. Мне было ясно лишь то, что Квинтилий Русс отдает приказы, а команда их споро претворяет в жизнь. Тридцать человек спустились в трюм, чтобы сесть на весла, и огромное флагманское судно, медленно развернувшись, двинулось от суши в открытое море. Поднялись три темно-синих паруса с лебедем Дома Курселей: средний был самым большим, а которые спереди и сзади – те поменьше. Ветер тут же их надул, и они захлопали, отчего серебряные лебеди, казалось, забили крыльями.

Отплытие происходило быстрее, чем мне воображалось. Вот корабль медленно поворачивается, неуклюже переваливаясь на вспененных гребнях, а весла с кажущейся бесполезностью бьют по воде. А вот уже волны равномерно набегают навстречу одна за одной и прокатываются дальше к берегу, который все отдаляется и отдаляется.

Матросы одобрительно закричали, когда Квинтилий Русс открыл бочонок вина. Позже я узнала, что по морской традиции в начале путешествия каждому мореходу полагается осушить кубок на дорожку.

Мы не стали отнекиваться. Гиацинт выпил вино залпом, восторженно оглядываясь вокруг. Я глотала понемногу, ощущая, как огненная жидкость согревает меня изнутри на пронизывающем ветру. Позеленевший Жослен опасливо смотрел в свой кубок.

– Боюсь, матроса из меня не выйдет, – пробормотал он.

Проходящий мимо Квинтилий Русс хлопнул его по плечу.

– Пей, парень, – добродушно посоветовал он. – Если полезет обратно, так тому и быть. Просто перегнись через борт и принеси жертву Властелину Глубин.

Совет оказался пророческим. Я сочувственно вздохнула, когда Жослен, осушив кубок, схватился за перила и перегнулся через борт, выворачиваясь наизнанку. Гиацинт ухмыльнулся и сказал:

– Кассилианцы не годятся для Длинного пути, если он ведет через море!

– Зато он умеет запалить костер из мокрых веток в метель, – бросилась я защищать Жослена. – Что-то я не видела тсыган в сердце скальдийской глуши, Принц Странников.

– Тсыгане не настолько глупы, чтобы таскаться по скальдийской глуши, – парировал Гиацинт и отошел понаблюдать за работой матросов.

Его походка уже мало отличалась от поступи моряка. Я кисло смотрела ему вслед, оставленная ухаживать за недужным кассилианцем. Есть что-то бесконечно жалкое в вооруженном мужчине, выплевывающем полупереваренный завтрак.

Русс решил плыть на запад, используя ветер, дующий сквозь Проливы. Он надеялся, что достаточно сильный бриз быстро пронесет нас через владения Хозяина Проливов в открытое море, откуда уже нетрудно будет добраться до южного берега Альбы.

Замысел был неплох, и мы здорово продвинулись. Спустя несколько часов покачивания на волнах мы оказались в горловине между двумя невидимыми берегами: покинутой нами Земли Ангелов и Альбы, куда стремились. Погода оставалась ясной, дул попутный ветер. Пока мы шли на запад, перед нами расстилалось лишь открытое море, и кровь леденела в жилах при виде его бескрайности. Матросы пели. Да, мореплаватели действительно слеплены из другого теста. Даже в самых отчаянных положениях я всегда перво-наперво выясняла, где нахожусь, и намечала себе место, куда двигаться, в согласии со своим внутренним компасом. Для них же все иначе. Неизвестность, пустынный морской простор манит их чем-то, чего я не могу даже вообразить.

Тсыгане называли берега Кушета крайним западом. В тот день я увидела, что Кушет был лишь самым началом крайнего запада, поскольку водная гладь тянулась в бесконечную даль туда, где каждый вечер заходит солнце. Крайний запад находится за пределами наших познаний. Если верить жрецам, в той стороне Мать-Земля и Единственный Бог создали королевство, в котором солнце никогда не умирает, а лишь отдыхает, подлинную Землю Ангелов, где с улыбкой босиком гуляет Элуа, и там, где он ступает, вырастают цветы.

Не берусь судить, правда ли это, – могу лишь верить всем сердцем и душой.

Наше путешествие протекало спокойно и довольно приятно, но ближе к вечеру ситуация переменилась.

Судьба настигла нас как всегда неожиданно, когда уже казалось, будто опасные воды остались позади и дальнейший путь пройдет как по маслу. Никто же точно не знает, насколько далеко простираются владения Хозяина Проливов. Очевидно, дальше, чем считал Квинтилий Русс, поскольку беда пришла, когда он, уже не остерегаясь, уверенно стоял у руля своего флагмана и выкрикивал команды матросам, замерявшим глубину, чтобы определиться, пора или нет поворачивать на север.

Все началось с ветра, поднявшего волны на дыбы.

Конечно, это естественно в море, где ветер – единственный господин, диктующий курс. Да, естественно. Но тот ветер… не могу объяснить. Он задул, стелясь по воде, наперерез легкому бризу, который продолжал надувать наши паруса, и заставил волны покатиться в обратную сторону.

– О нет, – выдохнул Квинтилий Русс, крепче берясь за штурвал и глядя в небо. – Нет, Старший Брат, пощади!

Я тоже подняла глаза к прежде ясному и благожелательному небу. Над головой, закрыв солнце, сгущались быстро темнеющие грозные тучи.

– Что это? – спросила я адмирала, заранее страшась его слов.

Вопросы опасны, поскольку чреваты ответами. Я сама это сказала накануне герцогу де Морбану. Квинтилий Русс посмотрел на меня с ужасом в ярко-голубых глазах. Старый шрам навеки опустил один уголок его рта, и второй сейчас опустился с ним вровень в скорбной гримасе.

– Это он, Хозяин.

И тут небеса разверзлись.

Никому не пожелаю пережить шторм в открытом море. Наш корабль, казавшийся таким устойчивым и безопасным на безбрежной морской глади, швыряло и мотало, как погремушку. Встречный ветер, минуту назад представлявшийся капризом природы, набрал разрушительную силу и вздымал гребенчатые валы выше самой высокой из наших мачт. Небеса, окрасившись в жуткий темно-лиловый цвет, всверкивали молниями. Невозможно было определить, день сейчас или ночь.