— Это что, ревность?

— Эта пытка пострашней тринадцати ударов, которыми ты пугал меня. Когда я услышала вас в кабинете…

— Ты подслушивала? — удивился Эрик настолько, будто я сказала, что ем младенцев на завтрак. Будто подслушивать — это нечто уникальное и удивительное в нашем мире. Все подслушивают… время от времени. Мне вообще с этим везет — случайно получается.

Я пожала плечами.

— Пора привыкать считать себя дрянью. — Повернулась к нему, так как остро захотелось посмотреть на его реакцию. — Так когда ты женишься, Эрик?

— Ты плохо знаешь меня, если считаешь, что я могу жениться тебе назло, — обижено ответил он. От выражения его лица защемило в груди. Навернулись тщательно сдерживаемые слезы. Запечатанная за семью замками тоска вырвалась.

И я снова отвернулась. Сдалась. Вина давила на плечи. Неприятными волнами накатывала горечь. Показалось, Эрик ищет мне оправдания. Ищет и не находит, оттого злится. Оттого снова пришел. Зачем? Для предательства не бывает оправданий.

— Ты прав, я тебя не знаю. Я и себя уже не знаю… Но мне действительно жаль, что я сделала тебе больно. Меньше всего хотела этого.

Глупо было думать, что какой-то ритуальный нож и ритуальное убийство может решить проблему…

— Мне стоило остаться с сольвейгами. Зря я послушала Барта…

Если бы не послушала, пришлось бы умирать? Вопрос, на который нет ответа. И не будет. А значит, не стоит заморачиваться, но мысли, как надоедливые насекомые, ползают в голове, отвлекают.

— Я тебя не узнаю. Что-то случилось с нами, а я не заметил? Тебе чего-то не хватало? Ты ведь на самом деле не такая.

— А какая? — Горечь все же прорывается, и частично я делюсь ею с Эриком. У него есть своя, и она меня душит. Перед глазами мошки ползут, и я стараюсь не сорваться, удержать себя, а для этого обнимаю за плечи. Пытаюсь защититься — от его обиды, от мнения, которого не изменить… наверное. Или зачем он здесь? — Если тебе будет проще, накажи меня, Эрик. Только мучить перестань.

Он резко шагнул ко мне и неожиданно оказался рядом. Развернул к себе. Слишком близко. Рядом с ним воздух густой, как карамель. Сладкий. Приторный. Он оседает на гортани, заставляет вдыхать глубже. От него кружится голова и путаются мысли.

— Действительно думаешь, что я мог бы сделать с тобой такое?

Я пожала плечами.

— Почем мне знать…

— Я сказал это и сам себя возненавидел. До сих пор ненавижу.

— Какая разница, Эрик? Хуже уже не будет.

Его рука скользнула по моим волосам, по плечу, несильно сжала ладонь. Я только сейчас поняла, насколько замерзла тут. Эрик теплый, а я… Мне приходится замораживать себя изнутри, потому что иначе я сойду с ума.

— Подслушивать тоже нужно уметь. — Его голос опустился почти до шепота. Дыхание скользнуло по затылку. Он обнял меня, а я застыла, не зная, как реагировать на неожиданную ласку. Очередную. Сегодня мне их выдали сверх меры. — Алиса пришла к тебе, потому что я сказал, что никогда на ней не женюсь. Она не моя любовница, Полина, и никогда ею не будет. Возможно, я бы хотел. Чтобы забыть о тебе, пусть ненадолго. Только суть в том, что забыть не получается. Оттого еще обиднее.

— Ты ей нравишься. То есть серьезно нравишься, и сейчас, когда я… когда мы… А она сильная. Интересная опять же. Ее дар…

— Ты всегда сбиваешь меня с толку! — перебил он и отстранился. — Сначала признаешься в любви, потом говоришь, что любишь Влада. Сначала отвечаешь на поцелуи, потом отталкиваешь и нахваливаешь Алису. Что это, Полина? Коварный план по сведению меня с ума?

— Не мне же одной сходить, — вздохнула я.

— Может, если определишься, чего на самом деле хочешь, и сходить перестанешь, — иронично заметил Эрик и заправил прядь волос мне за ухо. Совсем как раньше. — Пока я еще в состоянии с этим помочь.

— Помочь?

— Наши законы давно пора выбросить в топку. И если ты хочешь изменить что-то…

— Я хочу найти Гарди, — перебила я. — Если удастся вылечить его, возможно, Хаук уйдет. А если нет…

— Лив убьет охотника.

Я кивнула. Неохотно выпуталась из объятий Эрика, шагнула к заветной тумбочке. Достать нож было невероятно тяжело. Он плавил ладони. Тянул вниз, притворяясь неподъемной ношей. Рождал тревогу и подозрения. Нельзя, ни в коем случае нельзя никому его показывать! А, тем более, давать в руки. Он — единственный в своем роде, сокровище, ценность, завладеть которой захотят многие. А это значит, никому и никогда… Он только мой!

Верно, мой. Но Эрик тоже часть меня. Или я его часть? Какая уже разница? Приближение Хаука я чувствую затылком.

— Вот, пусть побудет у тебя. — Я протянула нож Эрику. — Он слишком странно на меня влияет.

Так действительно будет правильно. Воля — единственное, что поможет нам победить, и нельзя позволять ломать ее. От искушений нужно уметь отказываться.

Лишних вопросов он не задавал, просто взял нож. Внимательно смотрел на него несколько секунд, будто пытался понять, в чем же тайная сила этого куска металла с костяной ручкой. А потом небрежно сунул подарок Херсира в карман широких шаровар.

— Мы найдем Гарди, — пообещал серьезно. — На самом деле, у нас не так много вариантов. И времени в обрез.

— Бесит неизвестность! — посетовала я. — Чего ждет охотник? Почему медлит?

— Хаук придет в мае, Полина. — Он вздохнул и отвернулся к окну. Я запомнила солнечный свет, играющий в его волосах. Штору, льнущую к его плечу. Замершие в воздухе пылинки. Когда он сказал: — Охотник оставил для меня послание.

Послание он прислал с Линдой. Нацарапал щупальцами на ее жиле. Пропитал страхом ее взгляд, как бисквит сиропом. Проникнул в самую суть ее видений.

Линде снились вещие сны. Они были красочные, четкие, наполненные запахами и звуками. Во сне пророчица проживала еще одну, дополнительную жизнь, и часто эта жизнь становилась похожей на кошмар. В последнее время ей снился Хаук. Светящиеся щупальца, дрожащие, как хвост кобры перед броском. Они накрывали дом, опутывали смертоносными лозами. Трескались стены, стеклянным крошевом осыпались окна. Ломалась крыша, обрушивая на обитателей тяжелые дубовые балки.

И каждую ночь Линда кричала, вырываясь из пугающих снов в реальность. Монотонно двигались стрелки, отсчитывая время до часа Икс. Истошно стучало сердце, словно пыталось вырваться из тела, прервать невыносимость бытия. Покончить со страхом навсегда.

Линда успокаивалась, лишь когда приходил Эрик. Он гладил ее по голове, и страх оседал мутным осадком на дне ее души, чтобы взбаламутиться следующей ночью.

Поэтому Линда боялась засыпать. Она подолгу засиживалась на подоконнике в коридоре второго этажа. Смотрела в окно — в ночь. Ночь, в свою очередь, смотрела в нее.

Пророчицы очень близко к ткани бытия. Слишком остро чувствуют приближение беды. Слишком верят в нее, чтобы победить. С каждым днем убеждаюсь, что незнание — дар, которого мы лишены.

Знать о своей смерти и ничего не делать невыносимо.

Пытаясь забыться, я ловила каждое слово Эрика, каждую интонацию его голоса. Отмечала, как меняется мимика, когда он волновался или, наоборот, успокаивался. Как хмурил брови, вспоминая о неприятном. О многих племенах, в которых он гостил во время поисков пророчицы, и которых уже нет, потому что Хаук…

Эрик винил себя. Нет, он не озвучивал этого, но я видела — в отведенном в сторону взгляде, в опущенных уголках губ, в отголосках усталости, поселившихся в глазах.

Вину тоже должен кто-то нести, как и знание. И говорят, бог не дает нам ношу, тяжелее той, которую мы не сможем нести.

Христианский бог. А наши?

Наши мертвы.

— Знаешь, в чем ирония? — усмехнулся Эрик, отпивая красное вино из бокала. Мы сидели у камина в его… нашей комнате, на толстом ковре с длинным ворсом. Ворс приятно щекотал пятки, вино согревало. — Я видел его. Мир, в котором жили боги.

Светлый. Просторный. В нем ты чувствуешь, что у тебя есть крылья. Там все задачи существуют решения, на каждый вопрос — ответ. Этот мир легко принимает и тяжело отпускает. А чтобы попасть туда, нужно стать достойным.