«Я выбрала его и вела по жизни, вот как тебя. Но ты – сильный, а он был – слабый...» – Мать произнесла эти слова с еле уловимой грустью и тоской.

«Он убивал детей! Почему ты не остановила его?» – Рыков все медлил, присев над темным провалом.

«Я пыталась. Но было слишком поздно. Слишком... Впрочем, в конце концов его остановили... мы! Мы с тобой, сынок...»

Сергей промолчал в ответ, зажал фонарик зубами и принялся спускаться, цепляясь за изъеденные кислотой и ржавчиной скобы. Внизу его ожидала встреча с останками существа, ставшего детским кошмаром, и Рыков совершенно забыл испугаться, что ненадежная лесенка может не выдержать.

Она выдержала. На дне шахты пыли оказалось куда меньше, чем наверху. Из черных проемов несло сыростью и теплом. Сергей, стараясь не смотреть под ноги, по краю обошел то место, куда два с лишним десятка лет назад рухнул заживо съедаемый кислотой человек.

«Иди в тоннель, отмеченный знаком сома, быка и орла», – глухо посоветовала Мать.

Пошарив лучом фонарика, Рыков вскоре обнаружил над одним из проходов грубо вырезанные в сером известняке стилизованные изображения рыбы, рогатой бычьей головы и крылатого создания, больше похожего на самолет.

«Поторопись, сынок!» – В голосе Матери слышалось затаенное нетерпение.

«Да, да...» – Сергей машинально кивнул и уже сделал шаг к нужному тоннелю, но тут что-то заставило его обернуться и направить синеватое пятно света на каменный пол возле последней скобы лестницы.

От серого плаща осталась лишь темная труха. Кислота съела одежду, волосы и большую часть плоти, убила все живое вокруг тела, разложила известняк под трупом, превратив его в желтоватый порошок. Но почему-то она пощадила то, что должна была уничтожить в первую очередь.

И из месива черных, как будто покрашенных или обугленных ноздреватых костей, из кучи праха, из этой открытой могилы смотрел на Сергея, скаля в зловещей улыбке желтые зубы, темно-коричневый голый череп...

Он долго шел по широкому, квадратному в сечении тоннелю, а перед глазами все стоял череп Серого человека, все жила его торжествующая, застывшая навечно усмешка.

И впервые задумался Рыков – а так ли хорошо то, что Мать помогает ему? Благим ли, нужным ли людям делом он занимается последние годы? Вообразив себя творцом истории – не сотворит ли он апокалипсис? Или все это вообще – всего лишь помешательство, и нет никакой Матери, нет верной помощницы и советчицы, а есть диагноз – шизофрения?

«Ты устал, сынок. Потерпи, скоро отдохнем. Взбодрись, осталось немного! Ты уже почти у цели! Будь стойким, не поддавайся сомнениям, ибо они способны привести к проигрышу любую, даже заведомо победную, партию!»

«Да, ты права...» – Рыков глубоко вдохнул сырой подземный воздух и сцепил зубы. Как бы то ни было, а прыгнув в омут, сапог не жалеют...

...В небольшой круглой пещерке царил полумрак. Сергей не сразу заметил источник тусклого зеленоватого света и, только приглядевшись, понял, что свечение исходит от большой, грубой иглы, воткнутой в кусок желтоватой кожи, лежащей на сером плоском камне.

Рядом сидел, по-детски обняв острые колени костлявыми руками, совершенно голый, безволосый человек с грубым, лошадиным лицом. Тонкие синеватые губы плотно сжаты, глаза, лишенные даже намека на ресницы, закрыты.

«Бр-р-р... Вот она, значит, какая, нежить...» – подумал Рыков и сделал несколько осторожных шагов вперед.

– Э-э-э... Уважаемый! Слышите, господин... Тьфу ты... – сколько Сергей ни взывал к неподвижному, словно статуя, человеку, тот никак не реагировал на его слова.

– Эй, слышь, мужик! – не выдержал Рыков. – Па-а-адьем, мать твою!! Время дорого!

С отчетливым костяным хрустом сидящий, не открывая глаз, повернул голову и сморщил рот в жутковатой ухмылке.

– Ага, ожил! – обрадовался Сергей. – Ну давай, чего я тут сделать дол...

Он осекся и непроизвольно отступил на шаг назад, прижавшись спиной к холодной стене пещеры. Рыков видел в своей жизни много страшного, но такое... Костлявый разлепил тонкие губы, и между ними появился человеческий глаз. Окинув пещерку быстрым взглядом, он уставился на Сергея и внимательно оглядел его с ног до головы.

Но дальше случилось и вовсе ужасное: правый глаз хозяина пещеры открылся, и Рыков увидел мелкие, острые зубы. Мелькнул красный острый язык, облизнувший веки, а потом пещеру наполнил свистящий шепот:

– Приш-ш-шел... Как з-ш-звать-велич-ч-чать?

– Рыков, Сергей Павлович, – еле сдерживая спазмы в горле, просипел Сергей и нашел в себе силы выдавить: – А вас?..

Правый глаз резиново прищурился, что, видимо, означало улыбку. В разговор вступил левый, обладавший злым звонким тенорком:

– А нас Одноглазым прозывают! – и добавил, мелко захехекав: – Про Лиха Одноглазого слыхал? Так вот это мы и есть, хе-хе!..

– Ну, будем знакомы, что ли... – Рыков неуверенно протянул костлявому руку. Одноглазый встал, оказавшись неожиданно высоким, с противным хрустом потянулся и пожал ладонь Сергея сильными, холодными пальцами.

Пупырчатая желтая кожа, непропорционально длинные руки с кривыми черными то ли ногтями, то ли когтями, морщинистый живот... Чем-то Одноглазый неуловимо напоминал древнего ящера, реликта давно ушедшей эпохи динозавров.

Сергей несколько раз сглотнул, пытаясь избавиться от вставшего в горле тугого комка, откашлялся:

– Ну это... Давай, вводи в курс дела...

– Бери Иглу... – прошипел правый глаз Лиха, а левый пролаял злобным мопсом: – Выдерни ее и уколи палец! До крови!

Нагнувшись, Рыков поднял лоскут кожи с воткнутой в него Иглой. О том, чья это кожа, думать не хотелось категорически.

Зеленоватое свечение усилилось. Трехгранная, с треугольной проушиной Игла неприятно жгла пальцы. Сергей на мгновение замешкался, вертя в руках непонятный атрибут неизвестно чьей власти.

– Шам же говорил – время дорого! – вполне человеческим голосом напомнил Рыкову правый глаз Лиха. Рот хозяина круглой пещеры внимательно наблюдал за человеком, прищурив узкие губы.

– Да-да, сейчас... – прошептал Сергей, с усилием выдернул Иглу, набрал полные легкие сухого затхлого воздуха и уколол указательный палец светящимся острием...

...Все вокруг тотчас же погрузилось во мрак. Затем где-то вдали замелькали огненные сполохи. Они близились, разгоняя тьму и заливая все окрест мятущимся багровым светом пожарища.

Вот пламя охватило все вокруг, окончательно пожрав тьму, и обрушилось на Рыкова испепеляющим смерчем. Он закричал от боли, забился, но могучий огненный ураган уже подхватил его и понес сквозь пространство и время яркой мятущийся искрой.

В яростном огненном вихре проносились перед Сергеем жуткие и непонятные видения.

Его опьянял восторг битвы, когда толпы бородатых людей в мохнатых шапках, оглушительно воя, мчали хрипящих коней и под высверки кривых сабель валились наземь порубленные стрельцы в алых кафтанах...

Его томили сомнения, когда пьяные станичники за косы выволакивали из боярских теремов одуревших от ужаса жен и дочерей царских воевод и окольничих и тут же, на расстеленных шкурах заваливали молодок, а старух сразу топили в Волге...

Его охватывал ужас, когда, вздувая жилы на бычьей потной шее, страшно орал проклятия вслед бегущим казакам, выпучив глаза, чернобородый атаман. Но казаки все равно бежали, сигали с крутого городского рва во тьму, а с северной стороны, из дыма симбирских пожарищ, мчалась по их души под вой ядер и свист мушкетных пуль конница князя Боротянского...

Его скручивало отвращение, когда он видел громоздящиеся груды изувеченных людских тел – запрокинутые невидящие глаза, черные провалы распяленных в немом крике ртов, обметанных пузырящейся застывшей кровью, скрюченные пальцы, растерзанные, вывернутые животы. А вокруг – колья, виселицы, плахи, костры...

Его душила мутная злоба, когда под малиновый перезвон, плывущий над Москвой, кат воздевал в синее небо блестящий топор и дикий, нечеловеческий крик заживо четвертуемого Разина тонул в ликующем реве толпы...