– Ты видел... – голос Одноглазого вернул Сергея в реальность, – это был первый поход. Он взял Иглу, но штав Губивцем, не шумел шовладать с шобой... Если бы шразу пошел за Наперстком, все шлучилошь бы иначе.

Рыков облизнул губы, заставил себя посмотреть Лиху прямо в его единственный глаз и спросил:

– А был и второй поход?

– Да. Шейчаш ты поймешь... – Одноглазый не успел договорить, а Сергея вновь скрутило, и новые видения нахлынули на него удушливой обморочной волной...

Он по колено тонул в сыпучем сером снегу, с трудом поспевая за шагающим впереди по бескрайней заволжской степи космачом в длинном тулупе, и холодные звезды насмешливо смотрели на двух беглых, пробиравшихся к Яицкому городку.

Он по пояс высовывался из бойницы, выцеливая из старой фузеи в наступающей баталии офицера, и только взрыв бомбы, ударившей в трех саженях от него, помешал задуманному.

Он по локти в крови, яростно рубился с драгунами генерала Голицына, а вокруг, закусив черными зубами кожаные нагайки, насмерть бились со «слугами шайтана» башкирцы Салавата Юлаева.

Он по шею в холодной волжской воде брел вдоль низкого речного берега, оглядываясь на царя-атамана и верных казаков, тех, кому удалось вырваться из Царицынской резни. Оглядывался – и не знал, что среди них уже созрел заговор...

Он с головой погрузился в вечную тьму после того, как палач вырвал ему глаза, и только слышал, как шумел народ на Болотной площади, когда черные кони подтащили к эшафоту железную клетку, в которой гремел цепями плененный Пугачев.

– Это был второй поход, – пролаял левый глаз Лиха.

– Он... Пугачев... Тоже не пошел за Наперстком?

– Хех! Он-то как раз пошел. Взять не сумел. Я, де, Петр Третий, волю вам принес, волю... А что есть воля, коли она без покоя? А? Казань взял, да в Кремль не пробился. – Одноглазый еще раз потянулся и замер, выжидательно зыркнув на Рыкова.

– А еще? Еще походы были? – поинтересовался Сергей, пристально глядя на Лиха.

– Был... Был еще один, третий поход. Но там шразу все наперекошак вышло. Шилу нашу взял человек, а потом шказал: «Другим путем я пойду!» И пошел. Все штрану кровью шалил.

– Это кто ж такой? – Рыков недоуменно покрутил головой. – Другим путем... Погоди, погоди! Это что... Ленин, что ли?!

– Он. О швободе много говорил, да только уж больно кровавой его швобода вышла. А вше почему? Влашти он хотел! Влашть его и шгубила... Так и закончилша третий поход – великой замятней и многими бедами.

– И что же... Теперь вроде как я... Должен? – Сергею вдруг очень захотелось присесть, ноги задрожали так, словно он выжал штангу в две сотни килограммов.

– Долшен... Вольный никому нищего не долшен, – туманно прошипел правый глаз, а левый резанул правду-матку: – А тебе что же, самому не охота, а? Попробовать, а?

– Чтоб и я – как они?..

– Но ты ж – не они. Ты пришел сюда. Ты взял Иглу. Теперь ты – Губивец. Добудешь Наперсток – пойдешь за Ножницами. А потом...

– Что – «а потом»? – Рыков нахмурился.

– А потом шумеешь швершить вше, о чем мечталось. Вше, человече! Понимаешь?

Сергей промолчал в ответ, сунул Иглу во внутренний карман пуховки. Неожиданно вспомнилось детство, полумрак спальни, желтоватый свет ночника – и Голос, нашептывающий ласково: «Твоя судьба готовит тебе чудо. Ты – не такой, как все. Ты – особенный. Верь мне, я знаю...»

«Я верю!» – подумал Рыков. «Я знаю, – мягко отозвалось в его сознании. – Иди же, сынок. Возьми верных людей – и нелюдей, возьми тех, кто тебе нужен, – и кто глянулся. И иди. В добрый путь. Теперь ты все знаешь сам, так что я тебе больше не нужна. Но с тобой обязательно встретимся, сынок. Встретимся – и будем вместе. Верь мне...»

«Я верю!» – вновь повторил Сергей и улыбнулся в ответ на гримасу Одноглазого:

– Ну, дух пещерный, поднимай своих! Я сейчас за девкой тут одной вниз, к реке сгоняю и на дерижбомбере подскочу.

– Повинуюсь, Губивец! – очень серьезно проговорил левый глаз Лиха, а правый, как обычно, добавил шепеляво: – Вштретимша за городом, на пуштыре, вошле кладбища!

Сергей кивнул и твердым шагом двинулся прочь из пещеры, включив фонарь. Гулкое эхо гуляло под сводами древних подземелий, когда он с грохотом распахивал ржавые двери. Серая пыль клубилась вокруг него, летучие мыши с писком шарахались от слепящего электрического света.

– Если с другом вышел в путь – веселей дорога! Без друзей меня – чуть-чуть, а с друзьями – много! – проорал Рыков, ногой распахнул последнюю дверь, выводящую в шахту, и радостно захохотал, представив, какие лица будут у строптивых рыбачков, когда над ними повиснет трехсотметровая туша «Серебряного орла».

Водка кончилась. Киргизиха, вместе с остальными бабами засев на кухне, где они дегустировали домашние наливочки и калякали за свою скорбную жизнь, скептически оглядела делегацию, прибывшую с веранды, но выдала-таки литровую бутыль самогона.

– Но имейте в виду, мужики – это последняя! – грозно напутствовала она взбодрившихся рыбаков, аллюром унесшихся по коридору с вожделенной добычей.

К этому времени несколько человек уже мирно дрыхли, отвалившись от стола или, наоборот, положив на него свои буйные головушки. В числе непобедимых бойцов с зеленым змием, которые оставались «в седле», оказались Киргиз, Олег Потапов, Илья, который нет-нет да и пропускал рюмку-другую, магазинных дел мастер Толяныч и, что удивительно, дед Кошак.

Как хлипкий дедок оказался таким здоровым на выпивку, Илья понять не мог. Пил старик наравне с самыми крепкими мужиками, однако даже не шатался. И речь его оставалась разумной и быстрой.

«Не чисто тут что-то!» – решил Илья, но мысль эта, конечно же, не застряла в затуманенной алкоголем голове, быстро утонув в потоке других, приятных и веселых.

Дело в том, что он твердо решил этой ночью расставить все точки над «i», а также над «е» в отношениях с Яной. Причем, понятное дело, расставить их так, чтобы все закончилось в постели к обоюдному, как казалось Илье, удовольствию. Выпитая водка создавала иллюзию, что Яна, едва она выйдет из кухонного бабского заточения и узреет Илью, так тут же и бросится ему на шею. Ну, а чтобы не оплошать, он и пропускал, стараясь держаться «в рамках».

Пока суд да дело, решили спеть. Олег Потапов выволок откуда-то из-под лавки раздолбанную гитару, потенькал, настраивая, и лихо врезал по дряблым струнам:

– Ехали на тройке – хрен догонишь! А вдали мелькало – хрен поймаешь!

Поорали от души. Потом эта самая душа потребовала лирики, и мужики, подперев головы кулаками, затянули сперва про «Владимирский централ, ветер северный...» покойного Миши Круга, потом – любэшную балладу про коня, с которым вместе хорошо выходить в поле.

На звуки гитары с кухни пришла лучшая половина человечества. Застольный хор обогатился, расцвел новыми красками, и пьяненькому Илье казалось, что поют они ну никак не хуже ансамбля песни и пляски имени Александрова. А может, даже и лучше...

Яна сидела рядом, прижавшись к нему, и ее звонкий голос красиво вплетался в общее многоголосие.

«Я ее сейчас поцелую!» – подумал Илья. Наклонившись к девушке, он осторожно и весьма целомудренно коснулся губами ее щеки. Яна скосила глаза, но не отстранилась, продолжая выводить вместе со всеми:

– На Муромской дорожке стояли три сосны, со мной прощался милый до будущей весны...

Илья буквально задохнулся от нахлынувших на него чувств. В этот миг он любил весь мир, даже побитого депутата, бродящего где-то в приволжских холмах...

Песня про неверного купца закончилась. Потапов, получив от Киргизихи заказ на «Ой, то не вечер, то не вечер...», уже наладился исполнить этот хит всех времен и народов и даже взял первый аккорд...

– Мужики! – неожиданно, прижав струны на гитаре рукой, громко спросил проспавшийся Дрозд, пристально оглядывая всех сидящих за столом. – А где Серега? Рык где? Илья! Он что, так и не вернулся еще?

Грубо выдернутый из счастливого полузабытья, Илья с досадой глянул на друга: