Так вот, аноним не стал мешать первому счастью капитана Шопота и Богданы. Сжимая кулаки, он представлял себе их первую ночь в небольших белых комнатках, обставленных более чем скромно стараниями старшины Буряченко, хотя, искренне говоря, никто не может признать за анонимом способности представить чье-либо счастье. Со скрежетом зубовным думал он об их первом поцелуе, хотя и не верил, что кто-либо на земле имеет право на поцелуй, кроме него, его величества доносчика. Сомнамбулически остекленелыми глазами следил он из невидимой дали за тем, как разрастается любовь между этими двумя; мобилизовав свои неисчерпаемые запасы равнодушия, он велел себе молчать, еще и еще, ибо знал, что может выдать себя торопливостью, а еще знал, как это хорошо — бить не сразу, а немного спустя, когда двое прирастут друг к другу не минутным увлечением, а длительным, проверенным, вечным чувством. Он ждал осень и зиму, ждал весну и дьявольски захохотал, узнав, что Богдана ожидает сына. Он смеялся молча, незаметно, владел хитрым даром загонять смех вглубь, только там содрогались и подергивались его вонючие кишки: «Ах-ха-ха! Ах-ха-ха! Вот теперь мы и возьмемся за вас! А ну-ка за ушко да на солнышко! Ах-ха-ха!»

И каким же точным был аноним! Все совпадало, все сообщаемое им опиралось на проверенные основы истины, все факты возведены в такое стройное и абсолютно прочное сооружение, что развалиться оно не могло ни от каких толчков, а если бы даже и нашлась такая сила, то так или иначе под ее развалинами непременно должны были погибнуть Богдана и Шопот.

Началось с приезда на заставу неопытного капитана Шопота, который впервые попал в эти края и не знает, что здесь происходило раньше и какие опасные люди живут здесь и на что они способны.

Аноним знал частичку истины о том, что капитан Шопот недавно прибыл на заставу, но, как всякий аноним, он зацепился за самую первую и самую малую правду. Да, в конце концов, разве анонима интересовали сложные перипетии жизни капитана?

Доносчик не делал пауз в своих сообщениях, он не давал читателю времени подумать, сопоставить факты и поймать автора на вранье. Аноним торопливо излагал новые и новые, не лишенные правдоподобности факты. Капитан прибыл. Прибыл недавно. Верно? Верно. И вот тогда некоторые враждебно настроенные люди решили прибрать к рукам начальника очень важной пограничной заставы, для чего подослали к нему артистку такую-то, которая умело сыграла на чутких струнах неопытной в любовных делах души капитана, вмиг окрутила Шопота, и тот забрал ее к себе на заставу, даже не поинтересовался, кто она и что, где была до сих пор, с кем жила, кого любила или ненавидела.

В этой части своего письма аноним достигал настоящих высот: все сообщаемое им сверкало неподдельной позолотой правдивости. Никто не смог бы опровергнуть самую малейшую подробность, ибо что можно опровергнуть там, где с документальной точностью излагаются события, которые на самом деле имели место? Человеческие чувства, высокие слова «любовь», «нежность», «преданность», «верность» не принимались во внимание. Они принадлежали к категории понятий неуловимых, а с неуловимым аноним не желал иметь дела, он принадлежал к железным реалистам, разделял мир лишь по признакам самым поверхностным, видимым для примитивного глаза, знал лишь черное и белое, да и нет. Прекрасно понимая, что именно эта часть его доноса наименее уязвима, он соответственно сконструировал ее, применяя все известное ему из арсеналов подозрительности и клеветничества, и украсил риторическими фигурами заштампованных политических обвинений, в которые чаще всего выливаются печальной памяти формы «гражданского» возмущения и «заботы» об общем добре.

Он не жалел слов высочайших, самых громких и слов мельчайших, ибо где не попадает бомба и снаряд, там может оказать свою услугу горсть мелкой дроби из перевязанного веревочкой дедовского дробовика. С того времени, когда таинственный демиург разделил хаос на свет и тьму, предпринимались многочисленные попытки снова ввергнуть наш мир в состояние хаоса. И хотя это не удавалось никому, охотников не уменьшалось. Аноним был не столь глуп, чтобы возобновлять попытки, заранее обреченные на провал. Зато верил в конструирование самодельного хаоса из такого не совсем привычного строительного материала, как слова. Внезапно напасть на свою жертву и приняться изо всех сил засыпать ее словами, наваливать на нее целые вороха тяжелых, как могильные плиты, обвинений, похоронить под хаотическими нагромождениями подозрений и проклятий. А уж потом возвести вокруг хорошенькую загородку, пользуясь методами точного, почти художественного литья, и не забыть сделать в ограде узенькую калиточку, чтобы пускать внутрь тех немногих, на кого аноним распространит милость своего доверия. Так оно и было на самом деле. После невиданного хаоса грязи, в которой аноним утопил чувства Шопота и Богданы, он предостерегающе поднял палец вверх и, выждав надлежащее внимание, спросил: «Известно ли вам, в особенности тем, кому положено знать все о всех, кто такая на самом деле эта Богдана?

Нет, вам ничего неизвестно... Если хотите, то и фамилия у нее не настоящая. Она утверждает, что якобы называется Богданой Катлубович? Враки! Фамилия Катлубович принадлежала ее так называемому отцу, Ивану Катлубовичу, гражданину белорусского происхождения, что уже само по себе вызывает подозрение, ибо зачем было белорусу бросать свои всемирно известные леса и болота и направляться в наши карпатские леса, да еще и в самые глухие верховинские районы? Этот Катлубович работал здесь лесником во время панско-польского владычества, и при гитлеровцах, и во времена, когда вокруг кишмя кишело бандеровцами, и исчез, кстати сказать, тоже с бандеровцами. Его вдова, которую обстоятельно допрашивали в свое время, утверждала, что Катлубовича якобы убили националисты, но где доказательства? Марию Катлубович, мать Богданы, жену лесника Катлубовича, спасла от справедливого наказания за сотрудничество с националистами какая-то учительница еврейка, которая выдавала себя за свидетеля смерти Катлубовича. Но опять-таки: где свидетели, что эта еврейка сказала правду и не была подкуплена Марией Катлубович?

Для того чтобы хоть в какой-то мере удовлетворить высокие требования закона, молодая и коварная женщина, то есть Богдана, как и ее мать, должна была бы носить фамилию собственную, то есть Стиглая. И тут мы подходим к самому главному... (Открывалась узенькая калитка, аноним, кланяясь и прижимая руки к тому месту, где должно было быть сердце, а на самом деле лежала тысячелетняя холодная жаба, приглашал пройти и осмотреть самое главное...)

Всем теперь понятно, как ловко и коварно изменяют эти две женщины — мать и дочь — свою законную фамилию Стиглые. Положение не меняет и то, что эта Богдана обрела теперь фамилию своего нового мужа — Шопот: это продлится недолго, это не может долго продлиться, потому что мы, честные люди, патриоты, которые до поры, до времени вынуждены молчать и скрывать свои подлинные имена, не допустим, чтобы... Так вот, эта Стиглая, как и ее мать, выдающая себя за скромного кассира (и все ведь он знает, наш аноним!), обе они имеют за границей близкого родственника, о котором никогда никому ничего не говорили, не говорят и не скажут... Ибо...

Родственник этот — родной брат Марии Стиглой, а Богдане он приходится родным дядей. Есть проверенные сведения о том, что этот дядя часто бывал и даже длительное время жил у Марии Стиглой, скрываясь у нее от Советской власти; нянчил маленькую Богдану, дружил с нею и воспитывал ее в соответствия со своими враждебными взглядами. Этот брат, а также дядя, известный преступник Ярема Стиглый, воспитанник реакционных иезуитов, бывший капеллан дивизии СС «Галиция», активный бандеровский главарь, один из националистических заправил на территории Карпат. Ныне Ярема Стиглый пребывает в Западной Германии, неподалеку от города Вальдбург (сообщался точный адрес Яремы Стиглого, правда, записанный на какую-то там фрау, видимо, для маскировки), есть проверенные данные, что он и по настоящее время остается одним из активных буржуазных националистов; можно также предположить, что он тесно связан с иностранными разведками. Вся коварная операция по овладению заставой капитана Шопота была проведена с ведома и при непосредственной консультации Яремы Стиглого (ибо он, как известно анониму, имеет адрес Марии Стиглой), и не будет ничего удивительного, если мы, честные люди, узнаем, что именно на этом участке границы проникают в нашу страну вражеские шпионы и диверсанты. Но мы не можем спокойно ждать, мы не допустим, мы...»