Нет, было непохоже, чтобы товарищ Раудис собирался удариться в воспоминания о былых февральских днях; выборы закончились, и товарищ уполномоченный (как значилось в командировочном удостоверении) положительно оценил работу председателя избирательного участка; правда, Раудис тогда не был прокурором, а был всего-навсего рядовым следователем; кадры растут быстро. Вырастал и перечень сведений о неком Ауримасе Глуоснисе; сосредоточенно щурясь, едва ли не до половины окуная в чернильницу толстую коричневую ручку, воссоздавал сейчас этот список прокурор; он вполголоса задавал вопросы, я отвечал — тоже негромко, словно боялся развеять туманную завесу, которая — я уже видел — выросла между нами; прокурор исписал одну страницу и потянулся за следующей, чего чего, а бумаги тут хватало.
— Гражданин Глуоснис, — произнес он, когда с анкетой было покончено, — теперь будьте любезны ответить на мои вопросы. Отвечайте четко, прямо и полностью. Умолчание не в счет. Или да, или нет. Да — нет. Обстоятельства уточните в том случае, если я попрошу. Понятно?
— Слушаю…
— Я спрашиваю, понятно ли вам?
— Как будто…
— Значит, да, — он что-то пометил на листке бумаги. — Вы студент?
— Учусь на курсах.
— Да или нет?
— Как вам сказать… Вообще вроде бы студент… но, с другой стороны…
— Это мне ничего не говорит. Отвечайте прямо, четко и полностью. Да или нет? Итак…
— Да.
— Или, может быть, нет?
— Студент… курсант…
— Та-ак, — Раудис не спеша записал; перо скрипело. — А до университета… до курсов этих… работали в горкоме комсомола?
— Да.
— Уволены?
— Нет.
— Сами ушли? По собственному желанию?
— Да.
— Хорошо. — Раудис поднял голову и наконец — наконец-то! — окинул меня взглядом; наши глаза встретились, где-то близ этой призрачной завесы, — потрясенные мои и бесстрастные его. — Хорошо, — повторил он. — Хорошо.
— А если бы уволили? — полюбопытствовал я. — Тогда — плохо?
— Это не в нашей компетенции, — он уже не смотрел на меня. — Потрудитесь отвечать на вопросы: да или нет, да или нет. И все. А решать будем мы, уважаемый… Итак, уважаемый Ауримас Глуоснис, вы обвиняетесь в том, что…
— Обвиняюсь?
— Не перебивайте… Обвиняетесь в том, что, будучи работником аппарата горкома комсомола, злоупотребили своим служебным положением, а именно: выдали справку Жебрене Иоанне Бонифациевне, год рождения тысяча восемьсот…
— Жебрене? Какой Жебрене? Вы же знаете, товарищ Раудис…
— Опять! Не перебивайте! Вы в прокуратуре, уважаемый. — Раудис постучал карандашом по столу; это постукивание вышло гораздо громче, чем мог ожидать Ауримас, возможно, даже сам Раудис; прокурор шмыгнул носом и снова склонился над бумагами. — Скажите, почему вы ей выдали справку?
— Не знаю…
— Не знаете?
— Не знаю, что за справка…
— Справка Жебрене… итак?
Он опять стукнул — теперь потише; Ауримас наморщил лоб. Какая-нибудь ошибка, что то здесь напутано, что-то приплетено, что-то, возможно, приврано, а что-то, очень может быть, и верно; он мучительно, напряженно думал и никак не мог сообразить, в чем тут дело.
— Жебрене? — он пожал плечами. — Не помню я такой комсомолки… тысяча восемьсот… какого-то года рождения…
— Шутить будем потом, уважаемый, — остановил его Раудис; его голос был сухим и бесцветным, как и глаза, на что Ауримас, откровенно говоря, не сразу обратил внимание; такого небось не просто вывести из себя. — Когда уйдем из этого кабинета. А сейчас — да или нет… да или нет…
— Но я так и не знаю, чего от меня хотят!
— Сейчас узнаете. Справка, выданная вами некой Жебрене…
— Хоть покажите мне ее!
— Справку? — Раудис нахмурился. — Можно. Хотя заранее предупреждаю, что это не входит в полномочия госпрокуратуры…
— Что — не входит?
— Демонстрация вещественных доказательств обвиняемому. Я вам называю факт, а вы его либо подтверждаете либо отрицаете… Либо отрицаете… — повторил он. — Итак…
Ауримас взял лист, который ему подал Раудис; рука дрожала; Ауримас мысленно выругал себя и украдкой глянул на прокурора — тот едва заметно улыбнулся; а что, если и голос выдаст?.. Голос тоже дрожит, понятное дело, хоть Ауримас и старается держаться независимо и не мямлить; но румянец — вот проклятье! — как всегда, разлился по лицу, будто Ауримас и впрямь в чем-то замешан; а он все еще не понимает, чего добивается от него этот человек; справка? Жебрене? Какой такой Жебрене? На комсомольской работе, слава богу… справок этих, бумажек… не одну и не две… и если дело только в этом…
— Подпись ваша? — услышал он и очнулся.
— Кажется, моя… хотя…
— Ваша или не ваша?
— Моя.
— Ее сын комсомолец? Этой самой Жебрене?
— Тут написано. Он погиб.
— Вы в этом уверены?
— Это факт. Когда мы разбирали дела комсомольцев сорокового года… тех, кто погиб в гестаповских застенках, мы…
— Вы наверняка знаете, что Жебрис погиб?
— Своими глазами не видел, я ведь был далеко, но… Мы вовсе не просто принимаем такие решения… гражданин прокурор. — Ауримас тоже взял казенный, официальный тон, если Раудису этого хотелось… — Все подкреплено документами.
— Документами?
— Да. Совершенно точно. У нас были показания двух комсомольцев, которые по чистой случайности, по счастливой случайности…
— Итак, он погиб, этот Жебрис? — прокурор опять язвительно улыбнулся. — Да или нет? Да или нет?.. У вас есть доказательства?
— Здесь — нет, но я думаю… в архивах горкома…
— Да или нет? Погиб?
— Насколько я помню это дело…
— Отвечайте прямо, четко и полностью.
— Ладно. Комсомолец Жебрис погиб в тот день, когда…
Тут Раудис не утерпел и раздраженно замахал длинным синим карандашом, точно отгоняя прочь эти слова; Ауримас замолчал и впился в него глазами.
— Комсомолец Жебрис… — протянул Раудис страдальческим голосом, как будто у него что-то болело, может быть, живот, который он прижимал к краю стола, а то и зуб. — Нет такого комсомольца, вот что. Нет и, кажется, не было. Был приспособленец Жебрис, вступивший в комсомол накануне войны, исключительно ради стипендии и в целях маскировки… Но давайте ближе к делу. Насколько я понял, вам известно, что бывший комсомолец, впоследствии государственный преступник Жебрис…
— Что он сделал?
— Не перебивайте… Сейчас узнаете… А пока будьте любезны как можно более четко отвечать на вопросы… это очень важно… Значит, вы, гражданин Глуоснис, уверены, что Повилас Жебрис погиб в гестаповском застенке? Уверены? Я лично — позволю себе высказать свое презренное мнение — считаю, что это не так, а следовательно, берусь утверждать, что Жебрис жив. Таким образом, один из нас говорит неправду. Иными словами, лжет. Как по-вашему, кто именно?
— По моему, это вы.
— Я?
— Да. Я так считаю, потому… потому что…
— Потому что? — прокурор придвинулся ближе.
И тут Ауримас осекся на полуслове — такое бывало с ним когда-то давно; запнулся и стал заикаться, точно поперхнулся; как и тогда, в детстве; они били, колотили, лупили — там, за туннелем; они — Васька, Юзька и Яська — трое хулиганов из Верхних Шанчяй; троица героев; потом пинали ногами — черными коваными сапогами; за что; все за то же, за красивые глаза, балда; поддай дай дай; кровь хлынула носом, из ушей — жаркая алая кровь; тошнило; на снегу валялись вытряхнутые из портфеля книги — алгебра, геометрия, основы обществоведения; все еще молчит; поддай дай дай; руки сами соскользнули с лица и упали в снег; как тряпки, ненужные, отбитые по плечи руки; дай; взлаяла собака; хватит, ребята, хватит, молодцы, околеет еще; и пусть; хватит; собака лизала руки, лицо, уши — взъерошенная, рыжая псина; лизала и смотрела на луну, которая выплыла из-за Панемунского бора, — красота; луна повисла на кромке леса, точно на зубьях пилы, — красота; снег с серебряным отливом, как на рождественской открытке, — красота, да и только; ослепительно прекрасно было кругом и ничуть не холодно, хоть и деревенели ноги, а язык не ворочался во рту — словно полено, хоть…