— Ваше. Перестаньте прикидываться дурачком, Сидоров. Не поможет.

— А я и есть дурачок. Это ты умная.

— Повторяю: год, число, место рождения?

Он задумался. Отквасил губы, поднял глаза на потолок, словно бы с трудом вспоминая.

— Эта… Как ее? Магаданская область, поселок Барачный… В пятьдесят вроде первом году… Ага, восьмого марта!.. Или нет?

— Вы что, не помните точно?

— Не-а… А чо помнить-то?.. Старый — и все тут.

— Ладно. Запишем пока это. Проверим. Но, Сидоров, учтите: за дачу ложных сведений вы несете ответственность перед Законом.

Ах, как это страшно, подумал он, разглядывая склонившуюся над протоколом молодую женщину. Надо же — от-вет-ствен-ность!.. Тебе, законница ты моя белокурая, наверняка кажется, что нет в жизни страшнее жупела, чем дышло ваших замечательных Кодексов, на которые чихать хотели все, у кого в кармане густо, а уж бомжи и подавно… Сколько ж тебе годков, милая, небось лет пять всего как с институтской скамьи? Интересно, замужем ты или еще в девицах? Вот и занятие у меня теперь есть на время допросов: попробую-ка раскусить тебя самое, как ты меня пытаешься. У тебя, бедняжки, вряд ли что путное выйдет, а я-то тебя так и сяк пощупаю. Как и положено мужику с вашей сестрой.

— Да, ознакомьтесь с вашими правами, — Ларина протянула через стол бланк протокола. — Вот с этим пунктом. Возьмите же!

— Не-а, — Сидоров мотнул головой, заслоняя глаза ладонью. — Не пойму я, сама прочитай, слышь?

— Обращайтесь ко мне на «вы», Сидоров, — В голосе Анны Лариной впервые промелькнуло раздражение. — Хорошо, слушайте. — Она медленно, акцентируя каждое слово, прочитала ссылку на статью 51-ю Конституции Российской Федерации, оставляющую за допрашиваемым право не давать показаний, которые могут быть использованы ему во вред. По лицу Сидорова нельзя было определить, понял ли он услышанное. Округлив глаза, он невидяще смотрел на шевелящиеся губы следователя и молчал.

— Поняли? Нет? Тогда скажу проще: вы можете не говорить о том, что вам, как вы считаете, может повредить.

Шелушащиеся губы Сидорова растянулись в длинной ухмылке.

— Ух ты!.. Зачем мне вредить? Не буду!.. Что я, чокнутый, что ль?

«Слава, трижды слава демократии! — злорадно подумал он. — Попляшешь ты у меня, девонька, с этой идиотской статьей Конституции».

— Продолжим, — сказала Ларина, расправляя листок протокола. — Сообщите о своем постоянном местожительстве…

Сидоров весело хрюкнул и даже зажмурился от удовольствия.

— Третья помойка слева от пятого чердака… Я путешествовать люблю, гражданин следовательница… Не задерживаюсь нигде.

— Семейное положение?

Какая невозмутимость, смотри-ка!.. Ну и нервы у барышни! Надобно бы ее расшевелить.

— Холостяшничаю… Где-то детки, может, плачут по мне, а жен своих я успел в дым позабыть. У вас-то, небось, муженек начальник, любит вас, красавицу такую, а я вот один-одинешенек…

Он с удовлетворением отметил, как досадливо порозовели напрягшиеся скулы, как нервозно дернулась авторучка в пальцах. Попал! И кажется, в больное место.

Разведена? Брошена? По крайней мере, матримониальная тема ей небезразлична.

— Отвечайте на вопросы кратко, без болтовни! Была ли прежде судимость?

— Так за что ж?! — Сидоров помотал головой, сверкнув плешинкой, заметной даже на бритом черепе. — Преступлениев не совершал, чистый я… Зря вы меня сюда засунули, обижаете… Ну что с того, что я ездю по стране? Кому мешаю? Дали б квартиру, не ездил…

Ларина сделала запись в протоколе, затем, подумав, быстро заполнила следующую графу и холодно взглянула на Сидорова.

— В соответствии с частью второй сто двадцать третьей статьи Уголовного процессуального кодекса Российской Федерации официально объявляю вам, Сидоров, что вы подозреваетесь в убийстве гражданина Ходорова Феликса Михайловича, временно проживавшего в селе Тургаевка, улица Советская, 22-а. Основания для вашего задержания вполне достаточны, так что предупреждаю, что только ваши искренние…

Но он уже не слышал ее… Потрясение было слишком сильным, а главное — настолько неожиданным, что единственным, о чем он сейчас мог думать, было только это — не выдать себя, ни на миг не сбросить маску опустившегося туповатого бродяги, которая, как ему казалось, так естественно к нему приросла за эти недели скитаний… Где он промахнулся, чего он не предусмотрел?! Он был настолько уверен, что жалкого бомжа, задержанного за нарушение паспортного режима, вернее, за беспаспортность, за ничтожное, по сути, правонарушение, если не отпустят, то в худшем случае отправят в распределитель, удрать откуда ему не составит труда… Но подозрение в убийстве… Неужели у нее в руках какие-то улики, неужели пошли прахом все его старания ликвидировать этого ничтожного Ходорова, не оставив и малейших следов?.. Голосок следователя монотонно журчал, перечисляя его права на адвоката, ходатайства, отводы, но для него это были всего лишь абстрактные, ничего не значащие звуки, потому что не было сейчас для него важнее задачи, чем немедленная перестройка всей своей тактики. От пассивного, почти безразличного ожидания — к предстоящему жесткому и опасному поединку с этой блондинистой быстроглазой женщиной, на сегодня его врагом номер один…

— …смягчению вашей вины, — закончила Ларина и, взяв со стола протокол, протянула его вместе с авторучкой закаменевшему Сидорову. — Распишитесь, подозреваемый. Вот здесь…

Он машинально вывел каракульку на бланке и угрюмо пробормотал:

— Какая такая вина?.. Ты брось, гражданин начальница, никаких писателев не знаю и не убивал. — Он засопел, метнул из-под голых надбровий полный злости взгляд. — Нашли на кого мокруху повесить, да? Ничего не знаю.

В серых глазах следователя зажегся огонек.

— А откуда вам, Сидоров, известно, что убитый гражданин Ходоров — писатель?

— Сама сказала. Вот и известно.

— Неправда. Даже не упоминала.

— Ну тогда эти… Менты ваши… Когда меня брали…

— Возможно. Скажите, Сидоров, что вы делали в Тургаевке 22-го июля? В среду, как сегодня, только три недели назад? И что вас привело в Тургаевку? Где вы там останавливались?

Ему вдруг стало смешно. Шок, слава Богу, миновал, и сейчас он чувствовал себя, как боксер, поднявшийся на ноги после нокдауна и услышавший гонг, который даст ему минуту, чтоб опомниться. Только не надо спешить с ответами, амплуа придурковатого бродяжки себя еще не исчерпало. Итак, почему оказался в Тургаевке? Милая ты моя, слишком долго пришлось бы объяснять. Да и не поняла бы, пожалуй, хоть с виду ты и не дура. Что ж, сказать тебе, что в этой занюханной Тургаевке я поставил последнюю точку, сделал то, что заказано мне было давно?.. Нетушки, не рассчитывай. Ты ведь не сможешь понять, как ни напрягай свои симпатичные извилинки, что я уже не мог откладывать дело. Увы, время вышло, оттягивать приговор было нельзя, и каждый лишний день жизни — нет, существования Ходорова отсчитывался зловещим метрономом. Я должен был раньше уничтожить его, зря я тянул, зря… Мне так не хочется верить, что ты, белокурый мой мент прекрасного пола, упрячешь меня в кутузку, но даже если это и случится…

— Отвечайте же, Сидоров! Откуда, когда и зачем вы прибыли в Тургаевку?

…Первый допрос подозреваемого Сидорова оставил в душе старшего лейтенанта милиции Анны Лариной скверный осадок. Худо, когда подследственный уходит в «отрицаловку», не признает даже очевидные факты. Но еще тягостнее следователю работать с человеком, который упорно валяет ваньку то ли издеваясь над ненавистным ментом, то ли прикидываясь убогим полудурком. Сидоров — к концу допроса Ларина была уже твердо в том убеждена — избрал для себя второй вариант поведения. Что он совсем не таков, каким представляется на следствии, сомнений не было.

…Ложась спать, Анна, как правило, брала в постель детектив Александры Марининой — она их покупала все, в шкафу набита ими целая полка. Однако на этот раз ее ждало совсем иное чтиво — найденный при осмотре места происшествия рулончик машинописных страниц. Оперуполномоченный Саврасов, роясь в чердачном хламе, обнаружил его в корпусе помятого ржавого термоса. Помучившись с пробкой, забитой в горловину заподлицо, он выудил-таки плотно засунутую, старательно обернутую в целлофан бумажную трубку. Едва развернув ее, Ларина поняла, что это, безусловно, чей-то дневник, полистав же первые страницы, убедилась: датированные июлем записки сделаны Ходоровым, то бишь исчезнувшим, а скорей всего — убитым постояльцем Сазоновой. Впрочем, похожи они были и на фрагменты рукописи нового романа, на эту мысль наводили названия глав на страницах дневника, Но… записки сначала следует прочитать, а потом уж и судить о жанре.