— Все, что ли, хорошо учатся? У нас в классе семь двоечников.
— А тебя разве самолюбие не заедает, что ты попал в эту семерку?
Витька промолчал на это.
— И все семь — мальчишки? Или и девчонки есть?
— Одна. Мы ее жучим, чтоб она исправлялась. Она бестолковая.
Дядя захохотал.
— Дак а себя-то... ха-ха-ха!.. Себя-то чего не жучите? О какие!.. А вы-то чем умнее — такие же двоечники, как она. А? Витьк?
— Она к нам не касается. Она же работать не пойдет.
— Во-он вы куда-а!..— понял дядя.— Вот оно что. Та-ак. Ну и кем, например, ты хочешь работать? Когда подрастешь мало-мало.
— Шофером.
Дядя даже сплюнул в огорчении.
— Дурак. Вот дурак-то! Это вас кто-нибудь подговаривает там? Или вы сами придумали — с работой-то?
— Сами.
— Вот долдоны-то! А учителя знают про ваш уговор?
— Нет. По восемь классов мы как-нибудь кончим...
— Тьфу!— расстроился дядя.— Хоть поворачивай и выдавай всю эту... шайку. Ты думаешь, шофером — хитрое дело? Это ведь кому уж деваться некуда, тот в шофера-то идет. Голова садовая! Ну, ничего, ничего!!.. Я возьмусь за тебя. Шофером!.. Да это уж кого приперло: грамотешки нет — ну, в шофера. А так-то его бы черт туда затолкал, в шофера-то. А тебе... Ну, ничего, я тебя направлю на путь истинный. Ты у меня пятерочник будешь — на удивление всем.
А ехали лесом, воздух в лесу был зеленый. Тишина пугала. Витьке было интересно... И грустно.
— Ох, «То-о...— запел вдруг дядя негромко, задумчиво —
— Эх, Витька-а,— сказал дядя невесело,— махнулся б я с тобой годами. Эх и махнулся бы!— не глядя! Я б — не то что учиться, я бы черту рога свернул. Знаю теперь, как их свернуть можно, только... Но нам, Витька, война дорогу переехала. Война, будь она проклята. Не война, так я б теперь высоко-о летал. Да-а... А ты учиться не хочешь. Глупыш ты такой.
— Мама же вон не воевала, а тоже не выучилась.
— Мама не воевала, зато с голоду пухла здесь... Мама лет с пятнадцати работать пошла. Чего ты на маму киваешь? Счас не то время. Счас ты бо-ольшого дурака сваляешь, если не выучишься. Большого, Витька. Попомни мое слово.
...Приехали в деревню затемно.
Распрягли во дворе лошадь, дали ей овса.
— Ну, пойдем знакомиться... Не робей, там все свои.
В большой прихожей избы сидела за столом одна только круглолицая, ясноглазая, чем-то отдаленно напоминающая Витькину мать девушка, учила уроки.
— Знакомьтесь, брат с сестрой,— сказал дядя Коля.
— Это Витя?— радостно спросила девушка.
— Витя. Собственной персоной.— Дядя разделся, взял у Витьки чемодан.— Раздевайся, Витька, будь как дома. Где все-то? Мать...
— Телевизор у Баевых смотрят.
— А наш чего же?
— Опять сломался. Раздевайся, Витя! Давай, я тебе помогу. Ну?.. Меня Ольгой зовут...— Ольга помогла Витьке снять пальтишко. Была она рослая, красивая и очень какая-то простая и приветливая. Витьке она очень понравилась.
— Надо же: такие глаза, и парню достались!— засмеялась Ольга.
Глаза у Витьки, правда, девичьи: большие, синие. Витька смутился. Нахмурился.
— Ты сперва не глаза разглядывай,— строго сказал отец,— а давай-ка накорми нас. Потом уж глаза разглядывай. А потом сделаешь мне его отличником. Срок — три месяца.
В городке дела хоть медленно, но подвигались к завершению.
В одно воскресенье Владимир Николаич пригласил Грушу к себе домой.
Шли принаряженные по улицам городка.
— Меня тут... некоторые знают...— предупредил Владимир Николаич,— могут окликнуть или позвать... куда-нибудь.
— Куда позвать?
— В пивную. Не надо обращать внимания. Ноль внимания. Я их больше никого не знаю, оглоедов. Чужбинников. Я сейчас опять на почете стал... Меня в приказах отмечают. Они злятся. Им же ведь все равно: уровень, не уровень — лезут!..
— А самого-то не тянет больше к ним?
— К ним?! Я их презираю всех до одного!
— Хорошо,— искренне похвалила Груша.— Это очень хорошо! Теперь жить да радоваться.
— Я и так пропустил сколько времени! Я бы уж теперь главным был.
— А теперь-то еще опасаются пока главным-то ставить?
— Я думаю, что уже не опасаются. Но дело в том, что у нас главным работает старичок... Он уже на пенсии вообще-то, но еще работает, козел. Ну, вроде того, что неудобно его трогать. Но, думаю, что внутреннее решение они уже приняли: как только этот козел уйдет, я занимаю его кабинет.
Пошли через городской парк.
Там на одной из площадок соревновались городошники. И стояло много зрителей, смотрели.
Владимир Николаич и Груша остановились тоже, посмотрели...
— Делать нечего,— негромко сказал Владимир Николаич, трогаясь опять в путь.
— А у вас, Владимир Николаич, я как-то все не спрошу, родные-то здесь не живут?
— Здесь!— почему-то воскликнул Владимир Николаич.— Тут вот в чем дело: они все на известном уровне, а я — отстал, когда принялся злоупотреблять-то. Ну и... наметилось такое охлаждение.— Владимир Николаич говорил об этом не сожалея, не огорчаясь, а как бы даже злясь на этих, которые «на известном уровне».— Но они об этом еще крупно пожалеют. Я им не... это... не мальчик, понимаешь, которого можно сперва не допускать к себе, потом, видите ли, допустить. У меня ведь так: я молчу, молчу, потом ка-ак покажу зубы!.. Меня же вот в районе-то все же боятся. Как выезжаю куда с ревизией... А дело в том, что меня иногда, как сильного бухгалтера, просят из других учреждений съездить обревизовать на местах. Как приезжаю, так сразу говорят: «Дятел прилетел!» Страх и уважение нагоняю. Меня же ничем не купишь. Сколько уж раз пытались: то барана подсунут, то намекнут, мол, шифоньер по заказу сделаем или книжный шкаф... Фигу! А один раз поехал в промартель, тут вот, километров за сорок, ну, сижу в конторе. Приходят: «Владимир Николаич, мы тут валенки хорошие катаем... Может, скатать?» Что ж, давайте, говорю. Я заплачу по прейскуранту, все честь по чести. Это не возбраняется. Ладно. Через два дня приносят валенки. Так они что сделали: чтобы угодить мне, взяли да голенища-то несколько раз — вот так вот — изогнули, изогнули... Раза в три слой получился.
— Как бурки?
— Как бурки, только это не бурки, а нормальные валенки, но с голенищами такая вот история. Ладно. Я помалкиваю насчет голенищ. Сколько, спрашиваю, стоит? Да ничего, мол, не надо. Кэ-эк я дал счетами по столу, как заорал: цена?! Полная стоимость по прейскуранту! И развернуть голенища, как у всех трудящихся!.. Я вам покажу тут!..
Прохожие, некоторые, стали оглядываться на них — Владимир Николаич всерьез кричал.
— Потише, Владимир Николаич,— попросила Груша.— А то оглядываются.
— Да, да,— спохватился Владимир Николаич.— Это не очень интеллигентно. Горячность чертова...
И вот пришли они домой к Владимиру Николаичу.
Этакая уютненькая квартирка в пятиэтажном кирпичном ковчеге... Вся напрочь уставленная и увешанная предметами.
— Ну те-с... вот здесь мы и обитаем!— оживленно сказал Владимир Николаич.
И стал вежливо, но несколько поспешно предлагать Груше: снять плащик шуршащий, болонью, сесть в креслице, полистать журнал с картинками с журнального столика на гнутых ножках... Вообще дома он сделался суетливым и чего-то все подхихикивал и смущался. И очень много говорил.
— Раздевайтесь. Вот так, собственно, и живем. Как находите? Садитесь. Я знаю, вы сейчас скажете: не чувствуется в доме женской руки, женского глаза... Что я на это скажу? Я скажу: я знаю! Не хотите? Журналишка... Есть любопытные картинки. Как находите квартирку?