Люси сверкает глазами, и мне кажется, что сейчас она пошлет меня куда-нибудь в анатомически непроходимое место, но она только пожимает плечами.

— Она зацепила меня. Но… в хорошем смысле. Сродни тому, как стоишь на берегу океана и кажется, что ты управляешь ситуацией, но когда в очередной раз опускаешь глаза, то замечаешь, что стоишь уже по колено в воде. И прежде чем ты начинаешь бить тревогу, понимаешь, что на самом деле не прочь поплавать.

Моя рука под столом снова прижалась к животу. Наш ребенок будет размером со сливу, нектарин, танжело. Самый сладкий плод. Неожиданно мне захотелось услышать голос Зои, которая в тысячный раз спрашивает, можно ли утилизировать упаковки от йогурта, брала ли я на прошлой неделе ее голубую блузку, отдала ли ее в чистку. Я хочу провести с ней десять тысяч обычных дней; я хочу этого ребенка как доказательство того, что мы любили друг друга настолько сильно, что случилось чудо.

— Да, — соглашаюсь я. — Она именно такая.

Анжела Моретти обещала позвонить, когда будут новости, но мы не ожидали, что это случится так скоро. Она сказала, что на этот раз хотела бы сама приехать к нам, поэтому мы с Зои приготовили овощную лазанью и открыли вино еще до приезда Анжелы — исключительно на нервной почве.

— А если она не любит лазанью? — спрашивала Зои, перемешивая салат.

— С итальянской фамилией Моретти?

— Это ничего не значит.

— А разве кто-то не любит лазанью? — удивляюсь я.

— Не знаю. Многие.

— Зои, любит она макароны или нет, на исход дела это никак не повлияет.

Она поворачивается, скрестив руки.

— Не нравится мне все это. Если бы речь шла о пустяке, она бы просто сказала по телефону.

— А может, она узнала, что ты готовишь чертовски вкусную лазанью.

Зои роняет щипцы, которыми перемешивает салат.

— Нервы ни к черту, — говорит она. — Не могу это вынести.

— Сначала будет намного хуже, прежде чем забрезжит свет.

Она бросается ко мне в объятия, и целую минуту мы просто обнимаем друг друга, стоя в кухне.

— Сегодня в доме престарелых во время группового сеанса мы звонили в колокольчики, а миссис Гривс встала, пошла в туалет и забыла вернуться, — рассказывает Зои. — Она была нотой фа. Ты даже не представляешь, насколько трудно играть «О благодать!» без ноты фа!

— И куда она пошла?

— Персонал приюта обнаружил ее в гараже. Она сидела в грузовике, который возил стариков по четвергам в бакалейный магазин. Колокольчик они обнаружили в печке примерно через час.

— В работающей?

— Машине? — уточняет Зои.

— Печке.

— Слава богу, нет.

— Мораль сей истории такова: возможно, нам с тобой придется пережить тяжелый судебный процесс, но свои колокольчики мы не потеряли.

Я чувствую, как она улыбается мне в ключицу.

— Я знала, что ты знаешь, как утешить, — говорит Зои.

У входной двери раздается стук. Не успеваю я открыть, как Анжела начинает тараторить:

— Знаешь, что общего между Уэйдом Престоном и донором спермы? Один из трех миллионов шансов стать человеком. — Она протягивает толстую пачку бумаг. — Тайна раскрыта. Теперь нам известно, как Макс собирается поступить с эмбрионами: подарить их брату!

— Что? — Это голос Зои, но он звучит как удар.

— Я не понимаю. — Я листаю документы, но они изобилуют юридической терминологией. — Он не может их просто подарить!

— Он абсолютно уверен, что стоит попробовать, — отвечает Анжела. — Сегодня я получила ходатайство от Бена Бенджамина, местного адвоката, который работает в паре с Уэйдом Престоном. Он хочет привлечь Рейда и Лидди Бакстер в качестве соистцов. Макс присоединяется к этому ходатайству и называет своего брата и невестку будущими реципиентами этих эмбрионов. — Анжела хмыкает. — Угадайте с десяти раз, кто оплачивает толстые счета Уэйда!

— Значит, они просто покупают эмбрионы?

— Они в этом никогда не признаются, но, в сущности, именно это они и делают. Рейд с Лидди оплачивают судебные издержки, они позиционируют себя потенциальными родителями — одним махом Уэйд получает свой гонорар и традиционную христианскую пару, чтобы размахивать ею, как знаменем, перед судьей О’Нилом.

Очень медленно я складываю кусочки мозаики.

— Ты хочешь сказать, что Лидди намерена вынашивать ребенка Зои?

— Таков их план, — подтверждает Анжела.

Я настолько зла, что в буквальном смысле дрожу от гнева.

— Я буду вынашивать ребенка Зои.

Но Анжела уже не слушает, она смотрит на Зои.

— Зои, что с тобой?

Я слишком хорошо знаю эту особенность своей второй половинки: когда она кричит, удар минует быстро; когда ее голос больше напоминает шепот — она в гневе; а сейчас слова Зои фактически не слышны.

— Ты намекаешь, что моего ребенка, ребенка, которого я хочу, чтобы выносила моя жена, которого я сама хочу воспитать… будет вынашивать и воспитывать человек, которого я на дух не переношу? Не спрашивая моего мнения?

Анжела берет у меня из рук бокал с вином и выпивает одним глотком.

— Они намерены просить судью отдать эмбрионы Максу. Потом он будет волен поступать с ними так, как сочтет нужным, — но они скажут судье, что он намерен подарить их Рейду с Лидди, потому что им отлично известно, что это может существенно повлиять на решение суда.

— Почему эти долбаные Рейд и Лидди не могут завести собственных детей? — спрашиваю я.

Зои поворачивается ко мне.

— Потому что у Рейда та же форма мужского бесплодия, что и у Макса. Это генетическая патология. Мы обратились за помощью в клинику, они отправились к Клайву Линкольну.

— Эти эмбрионы зародились в то время, когда Макс и Зои были женаты. Если она хочет ими воспользоваться, как судья может отдать их посторонним людям?

— С их точки зрения и с точки зрения Макса, для этих потенциальных детей будет лучше, если они станут расти в полной гетеросексуальной богатой христианской семье. К тому же Рейд с Лидди не посторонние. Они генетические родственники этим эмбрионам. Слишком близкие родственники, если хотите знать мое мнение. Рейд — их родной дядя, следовательно, его жена родит ему племянницу или племянника. Больше похоже на воссоединение семьи.

— Но Рейд с Лидди могли бы воспользоваться услугами донора. Или пройти через ЭКО, как поступили Макс и Зои. Это последние жизнеспособные яйцеклетки Зои. Это наш последний шанс быть биологическими родителями этого ребенка, — говорю я.

— Именно это я и собираюсь сказать судье, — успокаивает Анжела. — Зои как биологическая мать имеет бесспорные, непосредственные права на эти эмбрионы и намерена вырастить этого ребенка или детей в крепкой, дружной семье. Совсем не похожей на то будущее в аду и сере, которое навязчиво рисует Уэйд Престон.

— И что нам делать? — спрашивает Зои.

— Сейчас мы сядем, и ты мне расскажешь все, что знаешь о Рейде и Лидди Бакстер. Я собираюсь ходатайствовать о том, чтобы не вводить их соистцами в это дело, но у меня такое гаденькое предчувствие, что они все равно проползут, словно черви, — признается Анжела. — Мы будем бороться. Просто борьба становится немного серьезнее.

В это время выключается таймер на печке. У нас сегодня лазанья с соусом собственного приготовления; свежий хлеб с чесноком и салат с грушей, сыром бри и грецкими орехами. Еще пять минут назад мы с Зои пытались приготовить незабываемый обед. На случай, если в юридическом мире есть свои кармические пережитки, Анжела Моретти не понаслышке убедилась бы, насколько хлебосолен этот дом, и в результате на сто десять процентов, душой и сердцем отдалась бы борьбе. Еще пять минут назад обед источал восхитительный аромат.

Теперь же уже никому кусок в горло не лез.

Представьте себя положительным полюсом магнита, и вам ни при каких обстоятельствах не разрешено прикасаться к отрицательному полюсу, который затягивает подобно черной дыре. Или представьте, что вы выползаете из пустыни и видите женщину с кувшином ледяной воды, но не можете до него дотянуться. Представьте, что прыгаете со здания, но вам не разрешено падать.