- А ну-ка его, - предложил Валуа.
Полковник выругался.
Жрец замер. Колени его задрожали, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.
- Еще разочек! - скомандовал Валуа,- без промаха! Пли!
Полковник выругался.
Жрец упал на колени и вдруг начал изо всех сил подметать землю бородою.
- Завели!-пробормотал Галавотти.- Крепко же вы, сеньор, ругаетесь! У старика того гляди отскочит кокос!..
Еще многие дикари повыскочили из хижин, и все они попадали, как карточные домики, подкошенные магическою бранью полковника, Галавотти, рыча от восхищения, несколько раз повторил это ругательство и, наконец, довольно хорошо начал произносить его.
- Я рожден лингвистом, - воскликнул он, ну, черномазая тумба, попадись ты мне только!
И как раз в этот миг Какао вышла из своего тростникового замка. Для вящей обаятельности она на этот раз украсилась поясом из живых лягушек и ящериц. Галавотти подскочил к ней.
- Вот тебе,- крикнул он, ругнувшись при этом пополковничьи.
Какао мгновенно упала на землю.
- Ага! Жаба ты татуированная! Вот тебе еще. Мало! Получай еще! Слон проклятый! А, у Галавотти только одна нога! Ладно! Вот тебе! Вот тебе!
И Галавотти продолжал ругаться, причем Какао корчилась на траве и постепенно затихала.
- Довольно, - крикнул Ламуль, - она не выдержит!
- Да знаешь ли ты, - продолжал Галавотти, - что самые красивые женщины в Аргентине считали за честь обняться со мною... Две ноги есть у всякого... Великая штука две ноги... А, ты вздумала воротить свой дурацкий хобот? Вот тебе! Вот тебе!
Верховный жрец подползал между тем и продолжал мести землю бородой. Приблизившись к полковнику Ящикову, он знаками попросил его следовать за собою.
- Как вы думаете? - спросил тот, - не рискованно мне идти за ним?
- Пойдемте все, - предложил Валуа.
- Вы только на всякий случай ругайтесь от времени до времени.
Они пошли к скале, прикрытой огромными листьями какого-то неизвестного дерева. В скале оказалась пещера, вход в которую был украшен человеческой головой с рыжими бакенбардами. Свет в пещеру проникал сквозь выдолбленное в сводах отверстие, и при этом тусклом свете путешественники различили венский стул, водруженный на груде человеческих и звериных черепов. Верховный жрец знаками предложил полковнику сесть на этот удивительный трон.
- Садиться или нет? - спросил полковник.
- Я бы на вашем месте отказался! - произнес Валуа, которому плохо удавалось скрыть свою зависть.
- А по-моему, садитесь, сеньор! - вскричал Галавотти, - если вы не сядите, я сяду и клянусь - так обругаю старого эфиопа, что он издохнет, как сорок тысяч братьев!.. Честное слово! Во мне пробуждаются инстинкты государственного человека...
Полковник подошел к черепам и потрогал их.
- Спросите его, крепок ли стул...
- Ну да ладно! - воскликнул Галавотти. - Или опять звать старого Пэджа?
Полковник взлез на груду мертвых голов и сел на стул.
- Ну, как? - спросил его Ламуль.
- Очень удобно!
Жрец между тем говорил что-то дрожащим голосом, и Галавотти вдруг засвистел от восторга.
- Ну, сеньор полковник, поздравляю вас!.. Отныне вы царь! Они ждут ваших приказаний. Мой совет: прикажите им всем утопиться в море или съесть друг дружку.
- Но как все это случилось?.. Расспросите его!
- А по-моему, лучше не спрашивать... Мне однажды один джентльмен дал на вокзале сто долларов. Я сдуру спросил, за что... Оказывается, он по близорукости принял меня за своего кредитора... Никогда не надо вдаваться в подробности... Ну, царь и царь! И слава богу!
Однако все начали настаивать, и жрец рассказал следующее:
- До сих пор царем был отец Какао, одноухий Кобо, который в дни молодости был увезен на корабле в белую страну снегов и льдов, где его возили по ярмаркам и заставляли бить в барабан на потеху детворе. Язык этой страны, по его словам, состоял всего из трех слов, которые повторялись на бесконечные лады, и Кобо заметил, что эти три слова оказывали магическое действие. Их говорили лошадям, и лошади шли, их говорили дереву, когда рубили его, и дерево падало, их говорили разъяренному быку, и бык превращался в ягненка, их говорили торговцу, и торговец уступал цену. Других слов, по-видимому, в той стране вовсе не было. И вот Кобо выучил эти три слова, и, когда вернулся на родину, он объяснил их великое значение и объявил себя царем. Умирая, он завещал престол тому, кто первый произнесет их сам, никем не наученный. Но никто не умел произнести их: много белых путешественников посещали остров, немало их побывало в желудках горбоносых детей Якугуры, но никто не умел произнести магических слов. И вот теперь они услыхали эти слова из уст коротконогого белого Салы, и они просят его быть царем и управлять ими, как он хочет.
Полковник Ящиков принял вид важный и торжественный.
- Что ж, - сказал он, - я не прочь.
- Но неужели, сеньор,- вскричал с восхищением Галавотти,- на вашем языке и в самом деле нет других слов?
- Есть другие слова,- отвечал полковник,- но ими можно не пользоваться.
Глава X
О том, как полковнику Ящикову не удалось вволю поцарствовать
- Прежде всего, - начал полковник, - надо выяснить наши отношения с принцессой.
- Всего вероятнее, - заметил Валуа, - что вы, став царем, тем самым механически стали и ее мужем...
- Благодарю вас за подобную механику!
- Эй, как вас там, скажите Какао, чтоб сидела до поры до времени в своем логовище... Скажите, что ее вызовут...
- Ти-тю-тик! - восторженно перевел Галавотти, - сеньор, разрешите добавить, что она стерва.
- Подождите...
- Гм!.. Что же дальше?..
- Не приступить ли к составлению уголовного и гражданского кодекса? предложил Эбьен.
- Обычно всякое счастливое царствование начинается с амнистии, заметил Ламуль.
- И великолепно, - воскликнул Галавотти, - освободите этого француза от брачных уз, и никаких испанцев !
- Почему? - запротестовал Ламуль, - по-моему, он превосходно себя чувствует...
- Я бы предложил со своей стороны,- сказал Ящиков с какой-то поистине царственной мудростью,- приказать дикарям привести, помните, ту красавицу!
- Это бесполезно! Они нагонят два десятка вроде Какао!
- Да и нет тут никаких красавиц!
- Да и вообще нет нигде никаких красавиц!
- Паршивый остров.
- Вот уж, действительно, Люлю!
- По-моему, - снова сказал Галавотти, - как хотите, сеньоры, а француз нуждается в нашей помощи.
- Почему же он сам не идет сюда?
-- Он не может... он ходит по кольцу, надетому на проволоку. Я удивляюсь, как он до вашей тюрьмы дотянулся.
Вдруг дикари как-то странно понюхали воздух.
- Чего это они нюхают? - спросил Ящиков, - не идет ли Какао?
- Чу-че? - спросил Галавотти.
- Му-ру-ну! - отвечал один из туземцев, и в глазах Галавотти изобразился ужас.
- Что еще стряслось? - с беспокойством осведомился Ящиков.
- Боюсь, сеньоры, - сказал Галавотти дрожащим голосом, - что сеньору полковнику не удастся даже коронораться.
- А что?
- Му-ру-ну!
- Да, но что это значит?
- А вот посмотрите.
Путешественники подошли к выходу из пещеры.
Зрелище, представившееся им, заставило их закричать частью от удивления, частью от страха. Все, что они видели перед собой, приняло какой-то странно наклонный вид. Пальмы, до того стоявшие прямо, теперь согнулись, собрав листья наподобие метелки для рояля.
Трава прильнула к земле, как волосы в проборе британского дипломата, большие бочки медленно катились с глухим гулом, а по небу... а по небу неслись облака, но это не был обычный бег облаков. Облака мчались с быстротой молнии, вытянутые на манер экспрессов, меняя ежесекундно форму, но вытягиваясь все более и более. Они напоминали какие-то длинные пучки пакли, летящие неизвестно куда, и довольно было посмотреть на небо секунду, чтоб в глазах зарябило.