Когда в начале двадцать четвертого года Моравский с группой боевиков снова перешел границу и появился в Мардаровке у родных, здесь вся «теплая компания» и была арестована. В середине апреля 1924 года дело слушалось в губсуде в открытом заседании. Предатели были сурово наказаны. Но 4 мая под вечер в районе Мардаровки свалились под откос паровоз и три пассажирских вагона экспресса Одесса—Москва. Восемь убитых и двадцать раненых. К счастью, в поезде ехал народный комиссар здравоохранения Украины, который быстро сумел организовать первую медицинскую помощь пострадавшим.

Следствие установило: рельсы были заблаговременно развинчены и разворочены. Ясно, что диверсанты где-то поблизости, может быть, в той же Мардаровке. Значит, подполье не ликвидировано. Значит, эта демонстрация устроена специально, чтобы подбодрить, воодушевить оставшихся на свободе диверсантов. И чекисты снова бросаются на поиски.

За те четыре года, которые Медведев провел в Одессе, ему довелось участвовать в десятках операций, в раскрытии не одной контрреволюционной организации, которые поддерживались и руководились из-за границы. В двадцать третьем году одесские чекисты гласно отчитываются в ликвидации нескольких белогвардейских офицерских заговоров, в поимке международных шпионов и агентов сигуранцы и врангелевцев. Раскрыты подпольные петлюровские организации и взяты их руководители Заболотный, Кирша, Гуляй-Гуленко и многие другие.

Однажды осенью двадцать четвертого года к Дмитрию Николаевичу Медведеву явились три депутата горсовета. Проводя плановое обследование жилищных кооперативов, они пришли на Балковскую улицу, 134, где размещалась польская школа соцвоса. Депутатов принимали члены жилищного кооператива, среди которых почему-то оказались ксендзы одесского костела. Детей в школе не было — «на экскурсии» — объяснили депутатам. Здесь же при школе оказался и спальный флигелек. «Приют для учеников-сирот»,— сказала заведующая, но показать флигель депутатам отказалась — учительница, видите ли, унесла ключи. Все это было странно и подозрительно. И вот депутаты просят чекистов вмешаться, выяснить, что это за школа.

В тот же день Медведев посетил приют. Он был похож на тюрьму — глухие каморки с двойными запорами снаружи. На стенах распятия. Медведев захотел немедленно увидеть детей. Оказалось, что их упрятали за несколько суток до этого в ожидании обследования, о котором заведующая узнала заранее. Девочек заперли в польской часовне на Слободке-Романовке, а мальчиков — в костеле, где их держали на хлебе и воде. Постепенно клубок стал разматываться. Как выяснилось, в этот приют собирали сирот от 11 до 15 лет. Истязаниями, голодом в них подавляли здоровую волю, формировали из них фанатиков, доносчиков, садистов. Все девочки уже были законченными истеричками. О, здесь готовились великолепные кадры для контрреволюционного подполья! И недаром средства на содержание этой иезуитской школы поступали тайными путями из Польши и даже из Ватикана.

Антирелигиозная работа была тоже борьбой с контрреволюцией. И Медведев не пропускает случая выступить на открытом диспуте с церковниками, организует из молодежи кружки воинствующих безбожников.

Как-то к Медведеву пришла девушка, слышавшая его выступление на антирелигиозном вечере. Она рассказала, что мать ее подпала под влияние кликуш, посещает какие-то тайные сборища. Никакие разумные доводы не действуют. Отец давно умер, и помочь некому. Ну что может толкового сказать матери она сама, простая, малограмотная работница с джутовой фабрики? Она просит товарища Медведева поговорить с матерью, объяснить, что бога нет, что это обман, что религию выдумали люди.

Девушка с доверием и надеждой смотрела на этого человека с открытым и живым лицом, с теплым взглядом синих глаз, такого внимательного и наверняка доброго...

Через несколько дней Медведев, назвавшись бригадиром с джутовой фабрики, сидел в гостях в темном подвале на Базарной улице. Галя, так звали девушку, готовила чай. А мать, рано состарившаяся, измученная женщина, нервно ломая руки, уговаривала «бригадира» не губить свою душу — прийти к богу.

— Страшно жить без бога. Столько лет одна я с дочкой! Как накормить, как одеть, обуть? А кругом все псы жадные, все норовят обидеть, отнять последний кусок. Устала, ох, устала! А придешь в церковь — тишина, ладаном пахнет, угодники ласково глядят — и на душе так легко, легко и сладко. И плакать хочется, и молитва сама просится. Благость!

К удивлению Гали, Медведев не спорил, не опровергал. Он внимательно и с состраданием слушал, понимающе кивал головой. И женщина все говорила, говорила.

— А как хорошо, когда праведной жизни люди собираются! Говорят все про святое, про господнее. И меня допустили. Меня, темную, рабу глупую! Сподобилась. Мученика Алексея видела.

— Какого Алексея? — заинтересовался Медведев.

— Наследника! — восторженно зашептала женщина.— Убиенного и воскрешенного. Ах, миленький, ах, блаженненький! Господь его воскресил, чтобы заблудших спасти и за кровь родителя убивцам отплатить. Теперь, сказывают, еще и сестра его Татьяна объявилась, тоже воскрешена. Ищут они друг дружку. И как найдут, как встренутся, так чудо великое станется. Приходи, убедишься.

Выйдя из подвала, Медведев стал объяснять провожавшей его Гале: спорить с матерью бесполезно, она действует под влиянием не логики, а чувства — ей ведь с церковью легче. Значит, Гале нужно не отчуждаться, а постараться сблизиться с матерью. Может быть, даже пойти с ней и самой поглядеть на ее праведников и мучеников. Он очень просит Галю прийти к нему через несколько дней, рассказать о своих впечатлениях. Ведь для того чтобы спасти Галину мать и сотни других, нужно устранить не следствие, а причину. Короче, Галя должна стать ему верным помощником.

И она стала ему помогать.

Вскоре выяснилось, что какие-то люди настойчиво ищут связи с «царевичем» и «великой княжной». Они сообщили о себе, что прибыли с Урала и у них-де есть завещание «покойного государя». Потом те же люди передали для «их высочеств» солидную сумму денег. Потом появился некий Козленко, который стал организовывать встречу «Алексея» и «Татьяны».

Встреча эта произошла на глазах у Медведева в том же подвале на Базарной улице.

Поздний декабрьский вечер 1925 года. В подвале протопили буржуйку, и поэтому не только холодно, но и дымно. В ожидании «высочайших особ» все сидят в пальто и трут слезящиеся от дыма глаза. Галина мать нервничает ужасно, ежеминутно смахивает пыль с комода и при каждом шорохе бросается к двери.

В десятом часу раздался торжественный тройной стук. Две женщины ввели под руки третью, глухо закутанную в теплый платок. Ее сразу увели за перегородку. Одна из сопровождавших вышла оттуда на цыпочках, с лицом, выражающим счастливый ужас, молча села к столу и застыла.

В одиннадцатом часу за дверью послышались невнятное бормотанье, грохот, забористое ругательство. И в комнату нетвердо вступила фигура, перепачканная известкой и землей. Следом вошел плотный человек в бекеше и быстро пропихнул фигуру в кухню. Затем человек в бекеше уселся напротив представительницы «Татьяны», положил локти на стол и выкатил на нее бульдожьи глаза. «Государственные переговоры» начались.

— Это что — ваша свита? — саркастически вопросила бекеша, кивая на присутствующих.

— Наша свита в Пензе! — с достоинством ответила статс-дама.— А ваша где?

— Мы располагаем офицерской гвардейской ротой.

— А у нас есть пушки!

После этого установилось длительное, тягостное молчание.

— Ну вот что,— наконец твердо заявила бекеша,— довольно травить баланду. Здесь люди надежные? Сейчас мы их сведем. И чтобы больше никакой конкуренции. Ясно? Все дела поведу я. Выступления, встречи, письма, молебствия разные — все через меня.

— Но позвольте,— возвысила голос статс-дама.

— Не позволю, мадам Щербак! — грозно сказала бекеша и потребовала: — Введите ее высочество!

Но тут «его высочество» несколько спутал ход переговоров. Он вошел, икая и отрыгивая, и стал недвусмысленно разыскивать уборную. «Великая княжна» выбежала из-за перегородки, заламывая руки и крича: