Фрама встречали иначе. Огромный сильный зверь, родившийся в стране вечных снегов и льдов, был ласков, как ягнёнок, и всё понимал, как человек. Ему не нужен был хлыст, повелительный взгляд и постоянные напоминания, куда идти и что делать. Он выступал сам, и наградой ему были сердечные овации.
Фрам любил аплодисменты.
Выло совершенно ясно, что он понимает их смысл, ждёт их, что они доставляют ему удовольствие.
Фрам любил успех, зрителей и детей. Заметив, что ребёнок грызёт конфету, он протягивал лапу, чтобы тоже полакомиться. Благодарил, отдавая честь по-военному. Случалось, Фраму перепадало несколько конфет сразу. Тогда он брал одну себе, а остальные раздавал ребятишкам, словно знал, что не всем достаются сладости. И когда какой-нибудь храбрый мальчуган подходил к Фраму за конфетой, медведь гладил его по голове громадной лапой.
Фрам не позволял малышу вернуться на прежнее место, высоко на галёрке, где было тесно и плохо видно. Перегнувшись через барьер, он брал стул, ставил его в ложу и знаками приглашал мальчика садиться. Маленький зритель колебался, не осмеливаясь или стесняясь сесть. Тогда медведь подхватывал малыша лапами, бережно усаживал его, показывая жестом: сиди, мол, смирно и не волнуйся. Потом оборачивался к билетёрам и, прикладывая лапу к груди, словно бы говорил: этого я беру на себя, он мой подопечный.
Как же не любить Фрама, баловня публики?
Но Фрама всё нет и нет. Он запаздывает. Программа уже подходит к концу. Где же белый медведь? Он давно уже должен начать выступление. Толпа начинает шуметь.
Вначале на галёрке, потом в ложах, в партере:
— Фрам!
— Где Фрам?
— Почему нет Фрама?
Голоса сливаются, скандируют:
— Фра-ма!
— Фра-ма!
— Фра-ма!
Слышны голоса совсем маленьких — ещё не все буквы умеют выговаривать, а уже требуют своей доли в радости:
— Флам! Флама!
— Флам! Флама!
Голубоглазая девочка в белой шапочке совсем забыла, что ещё недавно просила дедушку увести её домой.
Вместе со всеми она громко хлопает в ладоши. Слезает со стула, топает ногами:
— Фрама!
— Фрама!
— Фрама! — кричит вместе со всеми и Петруш.— Он видел белого медведя только на цирковых афишах, расклеенных по городу, но зато он так много слышал о нём и его чудесах.
— Фрам!..
— Милостивые дамы и господа! Почтенная публика!.. — начал было директор цирка, выходя на середину арены.
Но никто не желает его слушать. Зрители заглушают директора криками:
— Фрама!
— Фрама!
— Фрама!
Напрасно незадачливый Августин, Тото и Танасе появились на арене, наряженные в медвежью шкуру. Они и прежде изображали Фрама, смешно и неловко подражая ему. Но до них обычно выступал настоящий, живой Фрам, который и сам потом смотрел вместе со зрителями на клоунов.
Он садился на барьер арены и, подперев лапами голову, задумчиво глядел на потешную клоунаду. Он понимал шутки и, может быть, даже по-своему смеялся.
Когда Фраму казалось, что клоуны плохо изображают его, он вставал и вмешивался в их возню. Обеими лапами он хватал медвежью шкуру и, как орехи из мешка, вытряхивал из неё Тото и Танасе, помогал им подняться и усаживал на барьер. Потом похлопывал их лапой: сидите, мол, смирно, набирайтесь ума-разума.
Обучая клоунов медвежьим проделкам, Фрам подражал самому себе. Уморительно гримасничая и падая на ковёр, он заново показывал свои номера. Но «работал» уже не всерьёз. Глупый Августин вертелся вокруг него, притопывал башмаками и громко вопил, разевая раскрашенный до ушей рот:
— Вот так, Танасе! Вот так, Тото!.. Браво, Фрам!..
Клоун скакал, кувыркался вокруг медведя, падал и снова вскакивал до тех пор, пока Фрам сердито не поворачивался к нему, словно бы говоря:
«Эй ты, петушок! Перестань прыгать...»
И Августин, поджав фалды фрака, как хвост, сразу исчезал.
Но сейчас все три клоуна старались зря. Напрасно они вырядились в медвежью шкуру, изображая Фрама. Зрители снова стали свистеть, улюлюкать, топать ногами:
— Фрама!
— Фрама!
— Фрама!
— Фрама!
Малиновый занавес в глубине арены, откуда ещё недавно выходили гимнасты и звери, колыхался, приподнимался и опускался опять.
Там что-то происходило, но никто не знал, что именно.
Директор второй раз вышел на середину арены, но не успел он произнести: «Милостивые дамы и господа! Почтенная публика!», как весь цирк взорвался рёвом:
— Фрама!
— Фрама!
Директор пожал плечами и скрылся за малиновым занавесом.
— Не понимаю, что случилось! — заговорил, обернувшись к своей белокурой внучке, старый господин.— Фрам, наверно, заболел и не может выступать...
Но девочка уже ничего не слышала и не желала слышать. Она кричала вместе со всеми, топала ногами, требовала:
— Фра-ма! Фра-ма!
Дама с острым носом, тонкими губами и писклявым голосом сказала:
— Этот Фрам просто капризничает! Его избаловали, вот он и капризничает!
— Совершенно верно! — согласилась с ней её соседка, такая же остроносая, но с ещё более тонкими губами.
Весь вечер эти дамы недовольно морщили носы и ни разу не хлопали. Мисс Эллиан и её бенгальские тигры им не угодили. Воздушные гимнасты в чёрных трико, ежеминутно рисковавшие жизнью, их не взволновали. Даже уморительные выходки Августина, Тото и Танасе не заставили их улыбнуться.
Это были очень высокомерные дамы. Право, лучше бы они остались дома и пораньше легли спать. Но тогда как бы они могли рассказывать на следующий день обо всём, что им не понравилось в цирке?
— Безобразие! Этот медведь просто-напросто издевается над публикой!
Белокурая девочка перестала хлопать. Она услышала разговор остроносых дам, сидящих в соседней ложе. Покраснев и собравшись с духом, она вступилась за своего любимца:
— А вот и нет! Фрам никогда не капризничает.
— Это ещё что такое? Да как ты смеешь так разговаривать? Удивительное нахальство!
Дамы обиделись и надменно поглядели на девочку в лорнет.
Девочка залилась ярким румянцем.
Петруш, оказавшийся рядом, чуть было не закричал: «Молодчина, так им и надо!.. Этим воблам!»
— Как можно, Лилика? Что за тон!..— пожурил её дедушка скорее для вида: в душе он был с ней совершенно согласен.
— Но, дедушка, правда ведь Фрам никогда не капризничает?
Старый господин повертел свою палку и собрался было что-то ответить, но не успел...
Вдруг всё стихло.
Ни топота, ни свиста, ни криков. Словно ковёр на манеж, на цирк легла тишина. Когда под куполом летали гимнасты в чёрном трико, когда мисс Эллиан положила с улыбкой голову в тигриную пасть, такой мёртвой тишины не было.
Из-за бархатной малиновой портьеры показался Фрам.
Передней лапой он придерживал края полураздвинутого занавеса. Медведь обвёл глазами цирк: в ложах, в партере, на галёрке — тысячи голов, тысячи глаз...
Он отпустил занавес. Вышел на середину манежа. Как всегда, поклонился зрителям.
— Фрам!
— Браво, Фрам!
— Да здравствует Фрам!
— Ура! Молодец, Фрам! Ура! — ликовала публика.
Фрам, белый медведь, неуклюже застыл посреди арены, похожий на огромную снежную глыбу. Так стоят его братья в стране вечных снегов — на плавучих ледяных островах. Они стоят на задних лапах и смотрят вслед другим белым медведям, уплывающим на других льдинах.
Фрам стоял и глядел в пространство. Потом он шагнул вперёд и провёл лапой по лбу, по глазам, будто смахивал с них паутину.
Аплодисменты стихли.
Зрители ждали.
Они думали, что Фрам приготовил им сюрприз, какой-то необычайно сложный номер. Обычно Фрам просил тишины и сразу же начинал выступление. Но на этот раз тишина, казалось, оглушила его.
— Фокусы! Подумать только, как он ломается! — раздражённо сказала одна из дам писклявым голосом.
Петруш, переступая с ноги на ногу и кусая губы, едва сдерживался, чтобы не надерзить им.
Голубоглазая девочка метнула возмущённый взгляд в сторону дам, но смолчала, почувствовав на плече руку деда.