Тем временем Ханан подходит к девочке, смотрит на нее, затем открывает свою книгу, находит нужное место и начинает что-то бормотать, раскачиваясь, глядя в книгу и положив руку на лоб девочки.

Энох (тревожно). Ханан! Ханан!!

Женщина. Зачем вы ему мешаете, господин? Пусть помолится хорошенько, может, хоть жар спадет. Этот юноша святой, сразу видно. Вон какой бледный, и глаза горят. Хуже-то всяко не будет…

Энох. Откуда вам знать? Будет, не будет… Ханан!

Ханан (закрывая книгу, Женщине). Поднимите ее.

Женщина. Да как же я ее подниму, милый? Она ж не ходит.

Ханан. Ходит, ходит. Поднимите.

Женщина обнимает дочь и, потянув ее на себя, ставит на ноги. Девочка, покачиваясь, стоит.

Женщина. Стоит! Видит Бог, стоит! (падает на колени, начинает целовать Ханану руку) Рабби, святой рабби! Ты же мне жизнь вернул. Господи! Счастье-то какое!

Ханан (осторожно отнимает руку). Вы походите с ней немножко. Ей теперь к здоровью привыкать надо.

Женщина берет девочку под руку и они идут по кругу в обход площади. Энох, осуждающе качая головой, глядит на Ханана.

Энох. И ты не боишься?

Ханан. А чего я должен бояться, реб Энох?

Энох. Думаешь, я не слышал, какие заклинания ты читал? Как призывал Ситро Ахро? Какие страшные слова произносил? Разве язык твой готов к таким словам, Ханан? Посмотри: я даже подумать о них боюсь, а ведь мне больше пятидесяти. Смирись, мальчик. Ты очень талантлив, спору нет, но тебе ведь еще двадцать двух лет не исполнилось, сам подумай! Ты должен вернуться в ешибот и учить Талмуд: десять лет, двадцать, тридцать…

Ханан. Талмуд велик, но сух, как пустыня.

Энох. Сух, как чистое покрывало, которое осушит любые слезы.

Ханан. Тверд, как каменистое поле.

Энох. Тверд, как надежная дорога через опасную топь.

Ханан. Тяжел, как постылая ноша.

Энох. Тяжел, как непробиваемый защитный панцирь. Я не верю, что мне приходится вести этот спор с тобой, Ханан! Разве не ты был лучшим учеником нашего ешибота?

Ханан (качает головой). Был, пока не узнал Каббалу! Она наполняет мир душой, соединяет его прочными незримыми связями, учит и врачует! Прекрасен ее Небесный Сад, ее Пардес! Чудесны его плоды! Разве ты не видел, как она поставила на ноги эту бедную больную? Посмотри: девочка ходит! Нужно ли тебе доказательство лучше?

Энох. Ах, Ханан, Ханан! Ты не хуже моего знаешь, насколько опасны эти заклинания. Сейчас они помогли, но в другой раз могут принести несчастье, эпидемию, пожар, наводнение… Что же до Пардеса, то вспомни, что написано о нем в Талмуде. Четверо вошли в Пардес; первый взглянул и упал замертво, второй взглянул и потерял рассудок, третий взглянул и отрекся от Бога. И только рабби Акива вошел с миром и вышел с миром. Неужели ты считаешь себя подобным рабби Акиве?

Ханан. Бог создал человека по своему подобию. Если ты не боишься уподобиться Богу, почему нельзя уподобиться рабби Акиве?

Энох (нетерпеливо). Ты взываешь к Ситро Ахро, к самому сатане и при этом рассуждаешь о Боге?

Ханан. Сатаны нет, реб Энох.

Энох. Как так нет? Откуда же тогда зло?

Ханан. И зла нет, реб Энох. Если Бог — благой Бог — сотворил этот мир, то в нем не может быть зла.

Энох (насмешливо). Да что ты говоришь? Откуда же тогда взялись болезни? Войны? Воровство? Насилие?

Ханан. От глупости, реб Энох. От глупости человеческой. С крыши тоже можно упасть и убиться — но разве это значит, что крыша — зло? Что она от сатаны?

Продолжая беседовать, они уходят в синагогу. Женщина с девочкой садятся передохнуть на скамейку. Мать обнимает дочь, прижимает ее к себе. Девочка улыбается, порывается встать.

Женщина (гладит дочь по голове). Посиди, доченька, посиди, милая. Отдохни, золотце мое. Еще успеешь устать: жизнь впереди длинная, трудная… длинная, трудная… длинная, трудная…

На площади появляются Лея, дочь Сендера и старуха-служанка Фрада.

Лея. Какая грустная песня! Не знаю, чего в ней больше — надежды или жалобы… Фрада, вот монетка, дай им.

Фрада. А чего ж я буду давать твою монетку, Лиенка? Вот ты и дай.

Лея и Фрада подходят к скамейке, Лея протягивает Женщине монетку.

Лея. Возьмите, госпожа. Вы, верно, издалека. Дорога долгая, все денег стоит.

Женщина. Спасибо, девочка. Доброе у тебя сердце. А уж красавица какая, благослови тебя Господь. Погоди, погоди… да ты уж не дочь ли Сендера?

Фрада. Она самая. Лея, Лиенка, невеста наша.

Женщина. Радость-то какая! Мы ведь на свадьбу твою и пришли. Счастья тебе, милая, и детушек здоровеньких, и чтоб побольше!

Лея слушает без улыбки, кусая губы. Потом закрывает лицо руками, отходит в сторону. Женщина с беспокойством смотрит на Фраду.

Женщина (вполголоса). Что случилось? Я, наверное, что-то не так сказала? Вы уж простите нас, глупых. Издалека мы.

Фрада (тоже вполголоса, доверительно). Да нет, милая, вы тут ни при чем. Грустит голубка наша. Видите, бледненькая какая? Не ест почти ничего, плачет.

Женщина. А что ж грустить-то? Жених, говорят, из тартаковских, красивый, молодой, да еще и богач наипервейший. Чего же лучше? (вздыхает) Хотя, знаете, госпожа, девушке перед свадьбой всегда есть о чем погрустить. Потом-то для грусти времени не будет.

Фрада. Вот-вот. И я о том же. Вся грусть от свободного времени, от безделья, то есть. Когда руки заняты, голове веселей. (доверительно, с гордостью) Я ведь что придумала: дай, думаю, Лея вышьет пока завесу для кивота. Чтоб по бархату, да золотой нитью, да со львами, да с орлами, как в старину. Вот и забудет свою грусть-тоску за работой-то.

Женщина (восхищенно). Лучше не придумаешь! А сумеет?

Фрада. Это уж будьте уверены. Руки у нашей Лиенки золотые, под стать той самой нити, которая для вышивания.