Солнечный город

Свет накатывал мощным потоком — огромные панорамные окна совсем не сдерживали его. Майское буйство торжествовало, сверкая праздничной синевой неба, белыми стрелами новеньких башен-высоток, сочной зеленью лесопарка, перламутровой лентой Ташлицы. За окном должно быть пахло цветами, мокрой черемухой. А с больничным химическим духом не справлялись никакие кондиционеры.

Я сидел на уютной тахте, скрестив ноги, делал вид, будто по уши занят новостями, мелькающими в планшете. Остальные столпились по другую сторону коридора — говорили, молчали, кусали губы, вскидывались на любой шорох, долетавший из-за блестящей двери с надписью «реанимация». На меня не смотрел никто. Чистоплюи. Я знал, о чем они думают. Даже Мишель не решился бросить вслух обвинение, но приговор читался на лицах однокашников и бывших друзей. Не скажу, кто из них без греха, камней мне хватило.

Ученики Г.А. не собирались вместе больше двадцати лет — после истории с Флорой лицеистов разнесло по стране. Кого-то забрали родители, кто-то сам увильнул, только мы с девочками доучились последний год, а потом поступили в пед. Созванивались, общались, с Мишелем ездили на Байконур, с Кириллом опускались на дно морское отстреливать осьминогов, но как-то порознь — стеснялись что ли. Г.А. мог бы созвать всех, но не торопился — оставив лицейскую программу, он зарылся в воспитание малышей, нянчился с детским садом, после переключился на особых детишек и остался работать в «Вишенке». Он всегда радовался звонкам и визитам учеников, но держался холодновато, стал замкнут. Со временем все ребята (кроме Иришки, конечно же) перестали докучать Г.А. своей жизнью.

Настоящий Учитель, он вырастил хороших детей.

Про Микаэля и так все знают. «Муж благородный, увенчанный славой». Планетолетчик, герой, побывал в Третьей Лунной, чудом спасся с Венеры, девять раз поднимался в космос и ещё полетает. Здоровье у Мишки, как у слона, силы воли полно и характер счастливый. Удачно женился на смешливой, веснушчатой лаборантке, не надышится на неё. Прошлой осенью сына родили.

Энтузиаст Кирилл стал разводить рыб в Приморье, о его тресковых плантациях была статья в «Известиях». В свободное время писал картины из жизни обитателей моря, делал выставки по району. Семьянин и дом у него уютный.

Чистюля Зоя (кто б мог подумать) уехала в Африку, делать новых людей из подростков, служивших в бандах Судана. Присылала страшные фотографии — иссиня-черные, татуированные мальчишки с глазами убийц, беременные двенадцатилетние девочки, увешанные оружием. Один из Зойкиных подопечных в прошлом году поступил на физфак в Ташлинске.

С Аскольдом несколько лет было плохо — он сумел, наконец, понять, что его диктаторские замашки и жизнь коммунара несовместимы, но не смог принять это. Подался к «дикобразам», много пил, схлопотал условное, мы с Мигелем по очереди его вразумляли. Когда под «кайфом» на мотоцикле влетел в дерево, пролежал полгода, врачи думали, что не встанет. Но силы духа Аскольду нашему не занимать — поднялся. С благословения Г.А. окончил институт, занялся биомеханическими протезами, говорят, творит чудеса. Мы с ним последние годы не общались — из-за Иришки.

«Легкое сердце живет долго». Глупышка так никем и не стала. С четвертого курса вылетела замуж, родила двух дочек подряд, ушла от мужа, отправила детей в интернат — тогда только-только вводили семидневное обучение. Пробовала себя на сцене, собирала киберов, волонтерила, спасала орангутанов и какие-то редкие пальмы. Аскольдиус был влюблен в Ирэн с шестого класса, но ему никак не удавалось вклиниться между двумя грандиозными проектами. Иришка нарисовалась в Ташлинске на юбилей матери, Аскольд пригласил её в гости, объяснился, был груб — я сам видел синяки. Г.А. тогда очень жестко поговорил с ним. А спасенная Иришка незаметно приклеилась к дому учителя. Шептали всякое, но я не верил. И до сих пор не верю — не тот человек Г.А., чтобы жить со своей ученицей.

А я… для своих сорока двух достиг многого, очень многого. Куратор системы интернатов Ташлинского района, директор комплекса «Леонардо» для особо одаренных детей, уважаемый педагог, известная личность в области, из Москвы регулярно звонят. Благодарности, награды, почести, письма от учеников. С личной жизнью не задалось, но сын есть, в Аньюдинском интернате, сорванец и отличник, учителя хвалят. Публикуюсь, готовлю докторскую: «преимущества раннего и позднего старта в общественном образовании». Устал от кое-какеров — нельзя детей раньше трех лет отправлять в систему, как котят раньше месяца нельзя забирать у кошек. И доказывать свою правоту устал. «Из кучи чавги не слепишь одного туйвана».

Двери медленно разъехались, запахло озоном и хлоркой. Вышли врачи. Ребята бросились к ним, загомонили шепотом. Я ещё раз удивился, что ни Нуси ни дочь Г.А. не дежурили у палаты. А с другой стороны, мне всегда казалось, что ученики и есть его настоящая родня. Какие же они до сих пор дети!

Подождав, пока врачи освободятся от назойливого внимания, я осторожно двинулся следом. За поворотом придержал за локоток высоченного брюнета с роскошной шевелюрой, в голубом халате и старомодных очках на длинном носу. Он опередил мой вопрос:

— Не могу дать прогноз. Третий инсульт, кома, развивается полиорганная недостаточность. Он борется, но сами понимаете — возраст, нагрузки, организм изношен. Если стабилизируется, попытаемся прооперировать, удалить тромб.

— Почему не сейчас?

Врач вздохнул, мизинцем поправил дужку очков:

— Говорю же вам русским языком — полиорганная недостаточность. Всё отказывает, понимаете?

Я понизил голос:

— Может быть нужно что-то особенное? Лекарства, специалисты, техника? Я позвоню в Оренбург, в Москву.

— Для Носова город самое лучшее соберет по кусочкам, сами же понимаете! Только за сегодня два спринтера «готов, мол, пожертвовать органом для пересадки». Довели человека, мерзавцы, поздно заторопились!

— История с Флорой стоила ему здоровья, — понимающе кивнул я.

— Если б только она, — вздохнул врач. — Я, знаете, сам из бывших фловеров, чудил в молодости. Носов многим «кустам» тогда мозги на место поставил, показал, зачем жить и куда расти. Помните, он говорил: пересадить свою доброту в душу ребенка — это операция столь же редкая, как сто лет назад пересадка сердца.

Я кивнул, медленно узнавая. Двадцать три года назад у врача была пышная борода, волосатая грудь и повадки гориллы. Он тоже узнал меня. Мне показалось, что врач сейчас ударит прямо в лицо, могучим хирургическим кулаком. Но он плюнул мне под ноги и ушел.

Дался им этот штурм! И никто, ни одна сволочь не понимает, что у меня тогда не оставалось другого выхода.

Я спустился вниз в больничное кафе, заказал синтетическую котлету с натуральным горошком, стакан сока, чашечку кофе и устроился у окошка, чтобы спокойно перекусить. За столиками болтали и сплетничали молодые интерны, заботливый внук помогал дряхлой прабабушке справиться с электронным меню, перешептывалась влюбленная парочка. Мельком заглянула экскурсия — два десятка голенастых подростков, с ними Учитель. Я улыбнулся, ощутив гордость — поколение уже выросло в интернатах, под присмотром заботливых опытных педагогов, никакие неумные, неопытные, а то и жестокие родители не влезали грязными лапами в тонкий процесс воспитания человека. Штурм библиотеки не был, не мог быть ошибкой, и повторись тот день, я поступил бы так же.

…Шел к концу удивительно жаркий август, раскаленное небо совсем не давало тени. Мы с Михайлой сидели в старом-добром «Кабачке», потягивали ледяное вино и лениво беседовали. Он уже рассказал о кошмарных венерианских бурях, свирепых болотах и Урановой Голконде, добраться до которой не представлялось возможным. Я в ответ поделился «пальцевой грамотой» от Г.А. - метод разработанный для слепоглухонемых детей, как оказалось, прекрасно помогал развивать и здоровых. Глумливый Михель заметил, что вскорости и грудные младенцы начнут цитировать Шекспира. «Как часто нас спасала слепота, где дальновидность только подводила», парировал я. «Всё, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, — непрочно, неверно и ненадежно», ответил Миха. «Правду говорить легко и приятно» — я выдвинул тяжелую артиллерию.

Константин Августович, начальник гормилиции, прервал увлекательный спор самым бесцеремонным образом. Из сумбурных объяснений обычно сдержанного майора я понял одно — надо тотчас садиться в машину и спешить к центральной библиотеке. Мишель решил ехать с нами.

Пока водитель — молодой лейтенант, сверкающий новенькими погонами, — включив сирену, гнал по душным улицам Ташлинска, Константин Августович, отдышался и разъяснил ситуацию. У меня волосы встали дыбом, Мика коротко выругался. С сентября вступал в силу указ о всеобщем полном образовании. В семидневные ясли детей принимали с трех месяцев, в сад с двух лет, в школу-интернат — с шести. С первого класса обучение в интернатах делалось обязательным. Ничего удивительного, проект готовился долго. В Ташлинске последние годы работала одна дневная гимназия, остальные перепрофилировали. Несколько семей «неедяк» занимались домашним обучением и детей в школы вовсе не отдавали. Указ встал им поперек горла. Мало того — в городе окопались сектанты, приверженцы какой-то церкви. Я думал, их давно расточили — ан нет, прятались по подвалам. Так вот, два десятка семей с детьми, от грудничков до подростков, заперлись в библиотеке и под угрозой коллективного самоубийства отказались отправлять детей в интернаты. У библиотеки уже собрались все первые лица города — мэр, председатель горкома, начальник горздрава, майор безопасности. Вы, товарищ Мытарин, нам просто необходимы. Надо найти общий язык с преступниками и попытаться спасти детей.