Взвизгнув колесами, автомобиль вырулил на площадь. Я выскочил из машины, Мишель и майор за мной. Народу было почти как на демонстрации, только вместо ощущения праздника горло перехватывало от жути. В любой момент могло случиться непоправимое. Двухэтажное, бело-розовое здание библиотеки казалось совсем мирным — если не считать грубо намалеванных транспарантов, свисающих из окон. «Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их», «Ребенок должен расти в семье», «Мой дом моя крепость» и ещё какая-то ерунда. Средневековые лозунги, дремучая, косная дикость. Прикрываясь возвышенными словами, мерзавцы грозили смертью собственным детям. Жаль, что тюрьмы нынче отменены — только больницы и санатории, комплексное лечение закоренелых преступников. Здесь бы не помешала кутузка, с тараканами, вшами, холодным полом, угрюмыми стражниками в ржавых доспехах… нет, стражники были раньше. Г.А. бы, наверное, как всегда призвал к милосердию — а разве можно _это_ щадить?

Окно второго этажа распахнулось, картинно красивый длинноволосый мужчина с мегафоном в руке выглянул наружу.

— Я не прошу у вас многого! Просто задумайтесь — кому мешает, что ребенок растет в семье? Кому мешает, что мать и отец воспитали сына по своему образу и подобию, вложили душу в дитя? Зачем стричь всех под одну гребенку, одинаково одеваться, делать одни и те же прививки, заставлять читать одни и те же книги?

…Узколобый фанатик! Он никогда не слышал об индивидуальных программах для каждого первоклассника, о школьном портфолио, системе профессиональных тестов и оценках экспертов. Такие невежды как он когда-то сожгли Бруно и отравили Корчака газом.

Я почувствовал, что переполняюсь гневом — точно так же как двадцать лет назад закипел яростью, увидав окружившие лицей «сцепки». Умница Мишель положил мне на плечо руку:

— Не горячись, Гор! Кулаками тут не поможешь.

Прекрасно поставленный, сильный голос заполнил пространство площади.

— Истинно говорю вам, кто совратит одного из малых сих — никогда не войдет в царствие небесное! Бог послал нам свободу выбора для нас и наших близких. Мы живем в свободной стране и можем распорядиться своей свободой, выбрать ту жизнь, которая нас устраивает. Руки прочь от наших детей!

Нестройный хор подхватил «Руки прочь от наших детей». Не хватало только Джихангира.

— Прости им, ибо не ведают что творят! Игорь, эти люди напуганы, их злость происходит от страха и косности. Тебе ли их не понимать?

Я обернулся. Г.А. Почти не изменился, так же легко улыбается, поблескивает глазами, разминает в задумчивости короткие пальцы. Но похудел сильно, морщины исчертили лицо, набрякли веки. Почти старик. Сердце кольнуло жалостью, я постарался улыбнуться в ответ, но не смог.

— У них дети. Много детей. А если кто-то из безумцев подожжет шнур — или что там за адская машина запрятана?

Мягкое сомнение, едва заметное движение подбородка.

— Не будь ребенком, откуда у них бомба? «Неедяки» никогда не применяют насилие к людям, сектанты тоже мирный народец. Они всего лишь привлекают к себе внимание, пробуют быть услышанными. Как Христос хотел проповедовать с креста — и ошибся.

— Этот вон соловьем разливается, проповедничек!

— У него нет другого оружия. Игорь… Г.А. замялся, неловко переступил с ноги на ногу. — Ты сейчас большой человек, Игорь, чиновником стал, руководителем. А я — простой педагог в интернате для безнадежно больных. Помоги мне пройти в здание. Там… там тоже мои ученики. Я сумею убедить их отпустить детей и самим выйти наружу.

— Да, конечно!

Я согласился прежде, чем подумал. Сработала память детства — Г.А. всегда мог решать проблемы. И сейчас, чем черт не шутит, сумеет убедить ополоумевших «неедяк». А обидеть его не обидят — я вспомнил трясущегося «хомбре» и разгром лаборатории.

Константин Августович (легок на помине) уже спешил ко мне с легкостью, удивительной для столь грузного человека.

— Позвольте, Игорь Кондратьевич, на два слова.

Мы отошли с площади в какой-то тихонький переулок. Майор поспешил рассказать — только что позвонили из Оренбурга. На армейском вертолете отправили шашки с усыпляющим газом, из последних разработок нетравматического оружия. Будут в Ташлинске через час, сбросят шашки на здание, останется только собрать спящих и разделить на преступников и детей. А пока нужно каким-то образом избежать эксцессов.

Я сделал значительное лицо:

— Отправьте парламентера, заговаривать болтунам зубы. Да хоть товарища Носова — его все в городе уважают, даже «неедяки».

Потный майор потряс мне руку и затрусил назад. Через минуту мегафон рявкнул:

— Пропустите парламентера. К вам идет Носов Георгий Анатольевич! Он несет медикаменты, еду и воду.

Я запомнил — тесная площадь, залитая до краев солнцем, проход между двумя рядами солдат и Г.А., ссутулившийся под тяжестью рюкзака с продовольствием. Со второго этажа сбросили веревочную лестницу, Учитель полез по ней, осторожно перехватывая ступеньки…Могли бы и дверь открыть, или там у них баррикада?

Гомон стих, проповедник заткнулся. «Неедяки» «неедяками», но Г.А. действительно знал весь город, за него беспокоились. Я мерил шагами скользкую плитку — двадцать восемь шагов вдоль фасада библиотеки, разворот и снова — раз, раз! Микелито отошел в тень, от жары или от переживаний хваленое здоровье космолетчика дало сбой. Я видел, что из носа у него пошла кровь, но не в силах оказался приблизиться хоть на минуту, отвлечься от напряженного ожидания. Минуты сыпались желтым песком в часах.

Наконец, изнутри в здании что-то заскрежетало. Затем приотворилась дверь, и появился Г.А. с хнычущим грудничком на руках. За его брючины цеплялось трое малышей, сзади вышагивали ещё три до ужаса серьёзных дошколенка постарше. Безошибочно выцепив меня из толпы, Учитель вручил младенчика:

— Принимай ценный груз. И вы, птицы мои, облепите этого доброго дядю — он мой ученик, знает тысячу сказок. Про Емелю хоть помнишь?

Я-то помнил, а малыши дружно сделали личики. Как большинство «дикорастущих» детей они предпочитали стереовизор книгам. Ничего, это мы исправим.

— Проследи за маленькими, пожалуйста. Там ещё двадцать школьников, четверо старших наотрез отказались жить в интернате. Им осталось год-два доучиться. Как думаешь, пойдет ли РОНО навстречу?

«Пусть попробует отказать», — подумал я, но произнес другое. — Дура лекс сед лекс, Георгий Анатольевич, наша задача сохранить им жизни, а не идти навстречу. Я считаю, что «неедяки» совершают очень серьёзное преступление, доверять им детей значит становиться сообщниками. Сперва они выйдут, все, без ультиматумов и условий. А детали обсудим, когда все закончится.

— Закон никогда не наказывает ПРЕСТУПНИКА. Наказанию подвергается всего лишь тварь дрожащая — жалкая, перепуганная, раскаивающаяся, — возразил Г.А. — Они не преступники, а родители, они всего лишь хотят оставаться отцами и матерями.

— Ребенку не нужен хороший отец, — снисходительно парировал я. — Ребенку нужен хороший Учитель.

— Все существа метафизически состоят из мощи, мудрости и любви, поскольку они имеют бытие, и из немощи, неведения и ненависти, поскольку причастны небытию. Откуда? — лицо Г.А. просветлело, он продолжил, не дожидаясь ответа. — Мы строим светлое будущее, возводим Город Солнца — неужели пара-тройка семей может обрушить строение? Пойдем со мной, Игорь, ты сам все поймешь.

Младенец заворочался у меня на руках. Я увидел, что это прехорошенькая девочка с большими, внимательными ореховыми глазами.

— Вы ступайте, Георгий Анатольевич, а я её здесь подержу.

Учитель молча вернулся в здание. Я попятился к автомобилям «Скорой помощи», избегая недоуменного взгляда Мишеля, сунул ребенка на руки первой встреченной медсестре. Откуда-то сверху уже доносился гул вертолетных лопастей.

В тот час никто и подумать не мог, что усыпляющий газ опасен. Я понял, что натворил, когда стали выносить тела и «Скорые», включив сирены, помчались в городскую больницу. Четыре трупа — две женщины, школьник и проповедник — старинный пистолет у них все-таки был, и две пули в стволе нашлись. У выживших — нарушения речи, памяти. Г.А., казалось, отделался легче прочих, только слегка пошатывался при ходьбе. Но через полгода у него случился первый инсульт, ещё через год второй. Третий имеет все шансы добить Учителя. И за все это время мы не сказали друг другу ни единого слова.

Отставив недоеденную котлету, я резко встал — что-то холодное словно кольнуло мозг. В коридоре меня обогнала торопливая бригада. На этаже кипела свирепая суета. Ученики столпились у выхода, поминутно мешая врачам и сестрам. Иришка плакала взахлеб, как на похоронах. Странно, неуместно смотрелись детские слезы на стареющем личике. Зоя кусала пальцы, Аскольд сжимал кулаки, Кирилл тоже плакал. Мишель молчал. Ещё один человечек — маленький, толстый, неопрятный, с заискивающими ладошками и пронзительным взглядом — ходил из угла в угол, бормотал что-то на чужом языке, зажав под мышкой антикварный, распухший портфель. При виде его я шарахнулся.

Немыслимая невозможная надежда на миг поселилась в сердце — бывают же чудеса, самодельные, собранные руками! Когда колонна автомобилей повернула на Флору, нам казалось: остановить хищные вещи не легче, чем бронепоезд на полном ходу. Но пришла телефонограмма прямиком из Москвы, секретарша не поленилась оседлать мотоцикл, привезла им депешу, и враги безропотно откатились назад, растворились в редеющем утреннем тумане, в запахе волглых тряпок и подгорелой каши. В тот день рядом с нами тоже стоял смешной лысый, потирающий потные ладошки маленький человек. Он твердил как молитву: все обойдется, мальчики, все обойдется. Может и сейчас?