Пространство жонглирует огненными шарами, мир изгибается бешеной кошкой, скручивается спиралью, проваливается и уходит из-под ног. Свободное падение во все стороны разом, кровь кипит и выплескивается сквозь веки. Нота нет дребезжит раскаленной иглой, алый грохот обрушивается сладким запахом в грудь, шею сводит звонкий укус…

Дзюба был бы плохим капитаном, если б не знал все причуды своих парней. Сигнал сирены сработал стоп-кодом для анабиозки, створки раскрылись, остальное — дело техники. В чем мать родила, капитан промчался по коридорам, ухватил за шкирку ничего не соображающего Панкрата, проволок его по полу и затолкал его в камеру за пятнадцать минут до прыжка.

Когда фрегат вынырнул из прыжка прямиком к Оортову облаку Эпсилона Индейца, связного у экипажа все ещё не было. Доктор Д-382-ХС разводил манипуляторами — сон, покой, седативные, адаптогены, через три-четыре дня можно рискнуть будить, но до полного восстановления никаких трансов. Иначе психику пациенту и на Земле вряд ли соберут.

Пилот Мустафин умел работать со связью. К выходке Панкрата он, в отличие от капитана и навигатора, отнесся стоически — приступ «звездочки» обошелся без трупов и повреждений, вот и славно. Случалось и хуже, намного хуже, вам ли, Иван Терентиевич, не знать. Координаты есть — ими и воспользуемся, а Панкрат пусть себе отдыхает. И мы отдохнем в тишине. Понурый Берлов не стал возражать, но капитан видел — навигатор тоскует по товарищу, по язвительным пикировкам и сомнительным выходкам. Кто б мог подумать? Дзюба подумывал даже — не посадить ли Мишу на разведочный ботик, не отправить ли его на богом забытый планетоид, где, по мнению связиста, располагался загадочный передатчик. Увы, грузный Берлов в душе оставался романтиком и фантазером. А Мустафина, как судачили девчонки на Базе, целиком выпилили из марсианского льда. Его тату неизменно светилось белым, голос оставался спокойным и выражение лица почти не менялось. Иногда Дзюбу подмывало поднести детектор к бритому наголо, шишковатому черепу пилота, но капитан понимал, что товарищ не поймет шутки. Поэтому ботик повел Мустафин — экипаж не сомневался, что пилот соберет информацию с дотошностью робота.

Планетоид был как планетоид — безжизненный ком из камней и льда, болтающийся на поводке притяжения мамы-звезды. Ни атмосферы, ни гейзеров, ни метановых озер или хлорных дождей, ни бездонных пропастей или вздымающихся в пустоту скал. Невысокие горы, неглубокие трещины, острые шпили льда, пустые и ровные как стол долины. И пыль, пыль, пыль — мелкая, серая, легкая, покрывающая все вокруг. Мустафин шел низко, он видел кратеры астероидов, штрихи упавших камней, узоры и линии магнитных аномалий. Тысячи тысяч лет пыль царила здесь, берегла летописи событий.

Добросовестные камеры не фиксировали ничего лишнего — ни дорог, ни куполов, ни механизмов. Мустафин не спешил — он шел по пеленгу, по сигналу:

— От Совета Министров СССР. На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Поврежден один из атомных реакторов. Принимаются меры для ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь.

Что за авария произошла на атомной станции Мустафин не помнил, но судя по эсэсэсэр неизвестная радиостанция ловила передачи вековой давности. Или считывала их с подсознания экипажа. Принцип работы вектора мысли ещё не до конца описан и формальной логике не поддается, возможно чудак Панкрат сбил настройки инопланетного приемника или сумел пробить канал связи между прошлым и будущим. Разберемся!

Двойная цепочка следов возникла прямо посреди долины. Словно кто-то спрыгнул с катера или ботика прямо в пыль, поднялся на две ноги и пошел себе неторопливо, неся что-то тяжелое на левом плече, а потом вернулся назад и исчез. Мустафин аккуратно посадил ботик в серый песок и двинулся следом. У неизвестного оказался широкий шаг, он хорошо адаптировался к низкой тяге, ни разу не упал, и походка его не особо отличалась от человеческой. А вот станция не походила ни на что, виденное пилотом раньше.

Октаэдр, составленный из металлических труб с четырьмя опорами-лапами. Переплетение проводов, нитей, струн и тросов. Полупрозрачные колокольчики и шары, трубки и палочки, ветряные арфы, крученые раковины, звонкие на вид бубенцы, ленты из материала, похожего на замороженную бумагу, тысячи тысяч бусинок. Пыль скрывала цвета и детали, но Мустафин понял — от любого ветра конструкция бы зазвучала фантастическим многоголосьем. Вот только атмосферы здесь нет и никогда не было, причудливая симфония заслужила лишь немоту.

Не удержавшись, пилот тронул манипулятором гроздь колокольчиков — и струны заколыхались, задрожали, каждая в своем ритме. Серая пыль осыпалась медленным облаком, проявились цвета, стеклянные и густые. Неслышный звук двигал ленты и трубки, вращал бусины, теребил колокольцы и провода. Музыка говорила, Мустафин не стал слушать.

Следы вели к небольшому проходу между тросами. Пришлось нагнуться, ссутулиться и протискиваться боком. Внутри царила все та же пыль. Три синих куба мелко вибрировали, сияли изнутри быстрыми, бегучими искрами. Небольшой экран — или картина? — опускался с потолка. Предмет, похожий на шар из цельного янтаря, висел прямо в воздухе, озаряя пространство неярким светом. Мустафин вгляделся в мерцающие сполохи. Ему захотелось взять шар голыми руками, прокатить по ладони, прижать к щеке, подбросить и вновь поймать, как дети играют с мячиком. Живое сладостное тепло заворожило пилота.

Наушники связи включились вовремя. Разобрать, что именно говорит капитан, не удалось — провода экранировали сигнал. Зато маяк тревоги сработал четко. Экономными, быстрыми движениями, Мустафин обошел помещение, двигая камеру так, чтобы зафиксировать каждую деталь, затем выбрался наружу и подключил джамп скафандра, чтобы снять станцию сверху, со всех сторон. Затем попятился прочь, двигаясь по следам и не выключая камеру. Ботик ждал на том же месте, пыль уже припорошила его. Старт!

Новостей у капитана, как водится, нашлось две. Хорошая — спасательная шлюпка с «Терешковой» снова подала «СОС» и её успели запеленговать. Плохая — она дрейфовала в облаке астероидов и достать её, не угробив разведочный ботик, не представлялось возможным. Глядя в визор, Мустафин просчитал траектории и развел руками — простите, товарищ капитан, не возьмусь. Сосредоточенный Дзюба пожал плечами и согласился, он не хотел рисковать ни экипажем, ни кораблем. Астероиды не кометы, опасаться газовых шлейфов, потоков пыли и осколков камней нет нужды — и все же столкновения с ними никакой ботик не выдержит. А фрегат при попытке пристыковаться разнесет все вокруг или сдвинет неуправляемое суденышко. К тому же связаться с четверкой дальнолетчиков не удалось — шлюпка на запросы не отвечала. Скорее всего люди в анабиозе, берегут кислород и провизию. Или… а вот этот аргумент, Иван Терентич, мы отметаем как пораженческий!

«Если дверь, об которую вы бьетесь лбом, безнадежно заперта, оглядитесь вокруг — возможно рядом есть черный ход» утверждало руководство Б. Бондарева. Будь Иван вторым пилотом, он бы уже сидел за рулем ботика, как полный герой, и плевал на астероиды, выжимая все шансы из возможных. Но что дозволено пилоту, не дозволено капитану… по крайней мере, сперва стоит поискать варианты.

Пока экипаж, включая разбуженного и все ещё плохо соображающего Панкрата, пил чай в рубке и медитировал на экраны, ответ пришел сам собой. Правильную идею подал неугомонный енот Мотька. С задорным верещанием он атаковал киберуборщика и потащил механизм по коридору, придерживая лапами за манипулятор. Робот трещал и пищал, но двигался в заданном направлении, вызывая у экипажа неудержимый хохот.

— А кто мешает нам повторить? — подумал вслух Дзюба. — Взять ремонтника, заправить по самые камеры, подогнать к шлюпке и зацепить за обшивку. Сопла у него, бедолаги, слабенькие, но инерцию задать хватит.

— А никто не мешает, Иван Терентич, — подтвердил Берлов. — Медленно-бережно выведем и пришвартуем как миленькую.

— Сейчас рассчитаю, товарищ капитан, — встрял Мустафин. — Дай-ка… здесь проходит, и тут протиснется. Делается. Пятнадцать-шестнадцать часов и можно стыковаться.

— Робот ты, — буркнул Панкрат. — Люди так быстро не считают.

— Сам ты киборг, — обиделся пилот. — А расчеты делают на планшете. Поглядите, товарищи!

Все сошлось.

Спустя час робот-ремонтник ЖД-154 отстыковался от фрегата. Спустя четыре — дал сигнал «есть контакт». За пультом управления дальнолетчики сидели поочередно — работа предстояла филигранная. Стоит ошибиться, и шлюпка столкнется с одним из астероидов, в лучшем случае разгерметизируется, в худшем… Дзюба не ошибался. Не в этот раз.

Стыковка с фрегатом прошла без проблем. Почти. Тревожно запищали наружные датчики — шлюпка фонила, не смертельно, но достаточно сильно. Анабиозкам ничего не грозило — камеры оборудовали допзащитой как раз для таких случаев. Но вскрывать их пришлось быстро. Капитан приказал подогнать носилки и доктора Д-382-ХС прямо к шлюзу — на всякий случай.

Коды Дзюба набирал сам.

Первая камера. «Повреждения несовместимые с жизнью». Вторая камера «Повреждения, угрожающие жизни». Третья «…Угрожающие здоровью». Четвертая «…Угрожающие жизни». Дзюба рискнул. Створки камеры медленно разошлись.

Мокрая, голая, лысая женщина, открыла глаза без ресниц, медленно села, стряхивая с отекшего лица охладитель:

— Иван Терентич! Родной! Спасли!!! Я знала, знала, что Земля нас не бросит!

Побледневший Дзюба вгляделся в лицо женщины. Перед ним была Люда, второй пилот «Терешковой».