Василий прошелся вдоль медуши и вдруг высказал неожиданную просьбу:

— А можно мне, матушка, с Михеичем остаться? Хочу сам все изведать, дабы своими руками мед изготовить.

— То дело дворовых, а не княжича, — строго молвила Мария Федоровна. — Что это на тебя нашло, Василий?

— Занятно мне, матушка. Придет ко мне гость, а я его спрошу за браным столом: а как «обарный» мед готовится? Гостю — срам, а мне — честь.

Княгиня сдержанно рассмеялась.

— Убедил, Василий. Редкий человек ведает, как хмельной мед делается, коль сам его не творил. Но ты, Михеич, бражного меду более сыну моему не подноси. Уразумел?

— Как прикажешь, матушка княгиня.

Каждый дворовый ведал: нарушить повеленье княгини — быть сурово наказанным.

Год миновал, как Мария Федоровна стала верховой боярыней. Царь Борис Федорович был доволен ее службой, а посему и стряпчего Дмитрия Пожарского не только пожаловал в чин стольника, но и выделил ему одно из поместий в Подмосковье.

Жизнь Дмитрия круто изменилась: он «нежданно-негаданно попал в круг лиц, составлявших цвет столичной знати». Не стоять ему больше на Постельном крыльце, а ездить с небольшими посольскими поручениями за рубеж, быть в товарищах ратных воевод, наведываться по государевым делам в те или иные Приказы, присутствовать на посольских приемах.

Василий же начал службу стряпчим. Он стал делать все то, что делал его старший брат: в числе других стряпчих повсюду сопровождал государя Бориса Федоровича — на молебен в обитель, храм, Боярскую думу… По торжественным дням иногда даже нес скипетр и другие знаки царской власти.

Но больше всего Василию нравилось, когда стряпчие несли ночью караул на Красном крыльце государева дворца. Их облачали в лазоревые стрелецкие кафтаны, выдавали бердыши, навешивая на грудь (через плечо) берендейки с дробом и пороховым зельем. Каких либо происшествий не случалось, но караул хоть как-то напоминал Дмитрию ратную службу.

Если раньше братья встречались с матерью редко, то теперь они могли увидеться с ней почти каждый день, если надолго не отлучались из дворца.

Ныне Мария Федоровна была спокойна за сыновей. Дмитрий находится в кругу знати, да и Василий, ежели Бог даст, через год-другой станет стольником. Царь пока милостив к Пожарским, он доволен, как его дочь Ксения с небывалым тщанием постигает разные науки.

Опричь Марии Федоровны к обучению царевны был вновь приставлен патриарший архидиакон Михайло, один из известных грамотеев Москвы. Еще пять лет назад, по благословению святейшего Иова, он пришел к царевне с лебяжьими перьями и чернилами и принялся учить Ксению буквам. Девочка порывалась сама взяться за перо, но он ее останавливал:

— Ты допрежь головой усвой, царевна, а руками всегда угонишься.

Усвоила Ксения и древнерусский букварь с титлами, заповедями и кратким катехизисом, затем перешла от азбуки к чтению Часовника и Псалтырю, а в конце года начал разучивать Охтой, от коего перешла к церковным песнопениям страстной седмицы, что трудны по-своему напеву. Царевна, на удивленье Марии Федоровны и архидиакона, за какие-то два-три года прошла всё древнерусское церковное обучение. Она мола бойко прочесть в храме часы и довольно успешно спеть с дьячком на клиросе по крюковым нотам стихиры и каноны. При этом Ксения до мельчайших тонкостей постигла чин церковного богослужения, чем немало подивила самого патриарха Иова.

Святейший сказал царю:

— Дочь твоя зело в священных писаниях искусна и к пению божественному навыкла. Голос у царевны отменный.

Борис Федорович довольно огладил перстами кудрявую бороду.

— Слава Богу.

Когда Михайло через год вдругорядь посетил Ксению, то был немало удивлен ее познаниями: царевна не только постигла латынь, но даже изведала «Тацитовы гистории», «Цицеронову книгу», «Книгу римских законов», труды Аристотеля и Платона. Все эти переводные рукописи были писаны на тонком пергаменте в золоченых досках.

— Какая же ты разумница, дочь моя.

— То не моя заслуга, святый отче, — смущенно потупив очи, сказала Ксения. — Всему меня научила боярыня Мария Федоровна.

Архидиакон, большой, грузный, с косматой каштановой бородой, с немалым почтением глянул на Пожарскую.

— Наслышан о тебе, боярыня. На Москве таких грамотеев днем с огнем не сыщешь, особливо среди женского полу, но чтоб Аристотеля ведала… Исполать тебе, Мария Федоровна!

— Чем могла, святый отче, — скромно молвила боярыня. — От Платона же и Аристотеля мы взяли лишь ничтожную толику. Где уж их великие труды постичь?

— Истинно, боярыня. Сие не для наших умов… А ныне за «Деяния апостольские и послания соборные и святого апостола Павла послания» возьмемся. За великое творение первопечатника Ивана Федорова, кой был когда-то дьяконом храма Николы Гастунского.

Верховая боярыня, конечно же, ведала о первопечатнике. Еще при жизни Ивана Грозного на Никольской улице, близ гостиных дворов, был возведен Печатный двор, созданный «хитрым мастером печатного дела» Иваном Федоровым. Его «Апостол» стал расходиться среди грамотеев Москвы. Казалось, дело, которое начал Иван Федоров и его ближайший помощник Петр Мстиславец было благое, зело важное для Руси. Царь Иван Грозный милостиво допустил обоих к своей царской руке, «наградил их царской благодарностью и вручил им по иконе святого князя Александра Невского в золотой оправе». Но на друкарей-первопечатников ополчились сотни переписчиков рукописных книг, терявших заработок. Печатный двор неоднократно горел. Даже Иван Грозный, по указу которого возник Печатный двор, не мог сдержать потоки ненависти, обрушившиеся на двор и его мастеров. Их обвинили в чародействе, что грозило сожжением на костре. Ивану Федорову и Петру Мстиславцу пришлось бежать за рубеж, но их книги попали в библиотеки некоторых московских домов. Разумеется, оказались они и на Патриаршем дворе, чья библиотека насчитывала более тысячи книг, причем не только богословского содержания.

С появлением у царевны «зело ученого мужа» Михайлы, обучение Ксении стало еще более успешным. Царевна, казалось, все схватывала на лету. Архидиакон довольно изрекал:

— Похвально, дочь моя, зело похвально. Ныне на Москве нет отроковицы, коя была бы так искусна в книжном учении и церковном песнопении.

Но не только в оном преуспела Ксения: прославилась она и рукоделием, занимаясь в светлице золотым и серебряным шитьем. Занятие довольно сложное и тонкое, ему надо обучаться не только долгими месяцами, но и годами. А вот Ксения, всем на удивленье, наловчилась шитью шелками, жемчугом и золотом за какие-то восемь недель. Из-под ее ловких рук выходили чудесные изделия, низанные мелким и крупным жемчугом. И что самое поразительное — без всякой канвы, остротой и точностью своего безукоризненного зрения, безупречной разметкой она расшивала крестом тончайшие или аксамитные ткани, где в необыкновенной гармонии сплетались яркие лесные и луговые цветы и травы.

О диковинных изделиях молодой златошвейки прослышала игуменья Новодевичьего монастыря Алферия. Приехала, глянула и восторженно воскликнула:

— Какая же ты искусная мастерица, государыня царевна.

— Да ничего особенного, матушка игуменья. Можно гораздо лучше шитье узорами изукрасить. Надумала я во имя святой Божьей Матери изготовить в твой монастырь, матушка, расшитые ткани и антиминсы. Да вот только справлюсь ли?

— Благодарствую, государыня царевна. Сочту за честь увидеть твои чудесные изделия в обители. Руки у тебя золотые. Но вышиваешь ты не только своими руками славными да искусными, но и сердцем душевным. Без того никакое доброе творенье невозможно одолеть. Все идет от сердца.

Запомнились те слова Ксении.

Архидиакон Михайло как-то спросил:

— А скажи мне, дочь моя, о чем порой ты грезишь?

Вопрос архидиакона привел царевну в смущение.

— Даже… даже не ведаю, как ответить, отче.

На помощь зардевшейся царевне пришла Мария Федоровна: