"Положенное" - это взятка.

- Но взяток не беру, - сказал Соломин.

- Да уж лучше взять, чтобы потом не мучиться...

Поначалу казалось диким и неприятно резало слух стародавнее слово "ясак". Начинался век технического прогресса, а здесь, на Камчатке, еще драли ясак с населения, будто не кончились времена Мамая и Тохтамыша... Из связки ключей уездной канцелярии Соломин выбрал ключ, которым и открыл ясачные кладовые. При этом даже зажмурился - горы лежали перед ним, горы мягкой и волшебной красоты, которые собрала пушистая и нежная Камчатка! Он снова закрыл двери и засургучил их печатью.

- Я думаю, пора начинать, - сказал Соломин.

С улицы грянул выстрел, и через минуту в канцелярию вломился толстый немец - из числа наезжих скупщиков пушнины. Он требовал привлечь к суду местного жителя Егоршина, который безо всякой на то причины сейчас застрелил его собаку.

- Прекрасного породистого доберман-пинчера!

- Не кричите, - осадил немца Соломин, - причины к убийству вашей собаки вполне законны. Завоз любых собак на Камчатку, карается большим денежным штрафом, и я вас оштрафую, ибо ваш прекрасный доберман мог испортить породу камчадалок.

Немец счел, что над ним издеваются.

- Мой доберман-пинчер имел в Берлине три золотые медали, его на выставке собак изволил приласкать сам кайзер, и как же он мог испортить ваших паршивых дворняжек?

Соломин растолковал, что камчадалки (хотя хвосты у них и закручены в крендель) вовсе не дворняжки. Это собаки, порода которых сложилась в суровых условиях служения человеку, и они способны покрыть в сутки расстояние до 120 миль, получив за этот адский труд лишь кусок юколы, а медальный доберман-пинчер, если его поставить в нарты, сдох бы сразу!

После чего Соломин повернулся к Блинову:

- Составьте протокол и оштрафуйте этого господина, доберман-пинчер которого был недостоин даже того, чтобы понюхать под хвостом у самой последней камчатской сучки...

А перед самым открытием аукциона он решил нанести удар по винной торговле - по самому больному месту.

Согласно законодательству Российской империи, завоз спирта на Камчатку, как страну "инородческую", был неукоснительно запрещен. Наяву же здесь протекали хмельные реки. Спирт завозился из Америки, и Соломин не имел права выпустить его на землю (хотя он чуял, что тут не обошлось без Камчатского торгово-промыслового общества). На складах Петропавловска обнаружились колоссальные запасы алкоголя в самых различных вместимостях - от мизерных "сосок" (то есть соток) вплоть до необъятных бочек. А перед главным кабаком Петропавловска площадь была вымощена пустыми бутылками. Несколько поколений виноторговцев закапывали бутылки донышками кверху - образовалась уникальнейшая мостовая, какой не было нигде в мире. Сейчас поверх этого "паркета" лежал в блаженстве все тот же отставной чинодрал Неякин, которого давно устали ждать судьи Владивостока.

Соломин велел оттащить Неякина в карцер.

- Конечно, где ж ему уехать с Камчатки? Он не только пароход, но и царствие небесное проспит...

Вместе с урядником Соломин обошел лавки города и отобрал у продавцов патенты на винную торговлю, о чем сразу же оповестил начальство. В условиях абсолютной трезвости открылся пушной аукцион... Мишка Сотенный тишком спросил:

- А вы прежде с Расстригиным-то столковались?

- О чем толковать мне с ним?

- Неужто даже товар нашим не показали?

- Увидят его лишь сейчас...

В этом и заключалась его стратагема. А вести аукцион Соломин упросил школьного учителя, и тот согласился.

- С меня - как с гуся вода, - сказал он, бесстрашно раскладывая на столе серебристых соболей и седых бобров.

Торг проходил в пустых классах школы, где расставили скамейки для публики. В самый последний момент Соломин был ошарашен непониманием двух слов местного диалекта.

- Учтите, - сказал ему учитель, - здесь не только хвост, здесь продается и головка.

Оказывается, хвост - это худшие сорта пушнины, которая всегда выставлялась на аукцион, а головка - лучшие сорта, которые раньше камчатские начальники позволяли продавать подпольно, за что и получали с купцов солидное вознаграждение. Но теперь этот фокус не прошел, и Соломин видел алчное беспокойство в рядах местных скупщиков и перекупщиков, он даже слышал, как Расстригин, обернувшись, сказал кому-то в публике:

- Ой, нехорошо все это... не по-божески!

Соломин заранее предупредил учителя, чтобы тот, ведя азартную игру аукциона, нарочно взвинчивал цены. Американцу же, приехавшему за шубой для жены, Андрей Петрович шепнул:

- Шуба вам будет. Вы только не кидайтесь в споры, а переждите, когда страсти поутихнут...

- Кто это такой? - спросил Соломина урядник.

- Небогатый человек и, кажется, порядочный. Ему не меха нужны, одна шуба. Наберет на манто и уедет... пускай!

Учитель растряс в руках дивную чернобурку - такой красоты, что иностранцы издали стон, а представитель одной бельгийской фирмы начал нетерпеливо елозить ногами по полу.

- Кошка дохлая, - послышался басок Расстригина.

- Нашли, что показывать! - поддержали его прихлебатели. - Этой-то шкуркой в сенях мусор мести...

Все было так, как и предвидел Соломин, перехвативший инициативу торга в казенные руки. А лисица полыхала дивным смоляным огнем волшебного подшерстка.

- Убей меня бог, даже червонца жаль за такую падлу! - кричал Расстригин, тряся потными кудрями.

Но жажда местной наживы заглушалась жаждой наживы более широкой - уже международной, и заезжие иностранцы, увидев в этом году такой великолепный товар, стали круто поднимать ставки. Неумолимо, разрушая все козни спекулянтов, стучал молоток в руке вдохновенного педагога:

- Восемьдесят - раз... Кто больше? Девяносто - раз, девяносто - два, девяносто...

Соломин демонстративно выхватил бумажник, хлестнул по столу двумя сотенными "екатеринками".

- Двести! - выкрикнул он, поднимая цену выше.

Карагинская чернобурка пошла с молотка за 220 рублей, и Соломин сложил свои деньги обратно в бумажник. Иногда за редкие экземпляры цены взбегали до 300 рублей и даже выше. Соломина нисколько не смущало, что меха Камчатки попадали в руки иностранцев, - торг есть торг, и в нем существенна только прибыль. Но теперь, когда Расстригин и Папа-Попадаки были выбиты из игры, денежная прибыль, минуя их кошельки, поступала в кубышку инородческого капитала Камчатского уезда.

Конечно, стерпеть этого купцы не могли.

- Мы ж не какие-нибудь - православные! - бросил Расстригин в лицо Соломину и ринулся к двери, увлекая за собою на улицу и всех остальных перекупщиков.

- Продолжайте, - велел Соломин учителю. В окно он проследил, как Расстригин, размахивая руками, уводил приятелей в ближайший кабак. Но через минуту выскочили оттуда словно ошпаренные. Вином больше не торговали, и это привело камчатских крезов в ярость. Большой толпой они проплыли мимо школы. Блинов под азартные вопли аукционеров сказал:

- Вы даже не знаете, сколько обрели врагов.

- Я знаю, что их много, - ответил Соломин.

К нему протиснулся пожать руку знакомый янки.

- Моя жена будет очень довольна, - сказал он, вскидывая на плечо громадный, но почти невесомый мешок с соболями.

- Я очень рад за вас, - улыбнулся Соломин.

Он был рад, что может избавить жителей Камчатки от грабежа, который давно уже стал традицией.

Теперь пора подвести итоги: продажа ясачной пушнины с торгов дала прибыли 17 000 рублей. Блинов даже ахнул:

- Матушки! В шесть раз больше обычной выручки.

Соломин сразу же велел произвести из этих денег оплату инородцам налоговой повинности, а остальные деньги тут же переправил во Владивосток на имя губернатора - с реестром товаров, необходимых для жизни тех же инородцев. Петропавловск зажил нервной и судорожной жизнью, купцы всюду жаловались:

- Все было у нас на ять, а теперь никто не знает, что будет, господи! Хвост обче с головкой куда-то за океан сбагрили, а нас обидели, будто мы нехристи какие.