Октябрь

Генри исчез, вновь вернулся в черный мир своих чудовищ и видений… Так казалось Речел. Он появлялся только, чтобы сделать какую-нибудь работу, поесть и вежливо справиться о ее здоровье. Да, он находился рядом, в одной с ней комнате, но это было лишь физическим присутствием, не более: она чувствовала, что душа его далеко.

Речел и сейчас, два месяца спустя, помнила, как после разговора с Розой Генри возвратился в дом и молча сел на стул напротив дивана, на котором она по-прежнему лежала. Она не делала попытки заговорить с мужем. Не осталось ни сил, ни желаний – все отняло представление, которое она устроила Генри ночью. Тогда Речел действовала, повинуясь, скорее, гневу, нежели разуму. Она разыграла перед мужем роль шлюхи, и эта роль великолепно удалась ей.

Шлюхи рождают шлюх.

Кошмар Генри стал ее кошмаром.

Роза пришла через час, и Генри сразу удалился в комнату с холстами и красками. Он вновь погрузился в занятия живописью, и эта очередная вспышка его увлечения растянулась на два месяца. Все это время Роза ухаживала за дочерью, как за маленьким ребенком. Когда Речел чувствовала себя хорошо, Роза учила ее читать и писать. Казалось, Речел обрела, наконец, счастливое детство и материнскую ласку, пусть даже на пару месяцев и с опозданием на годы.

Мать и Роза разговаривали очень мало, но в этом не было особой необходимости. А то, о чем они говорили, касалось лишь повседневных забот: здоровья Речел и огорода Розы. Речел знала, что ее самочувствие улучшается, недуги, преследовавшие ее первые пять месяцев беременности, наконец, отступили.

Она снова могла заниматься домашними делами. Но, несмотря на временный прилив энергии и уверенности, что ребенок живет и растет у нее внутри, Речел часто чувствовала сонливость и быстро уставала. Она спала в любое время суток и при малейшей возможности. Организм ее терял силы, а аппетит, напротив, рос с каждым днем. Она не обращала на это внимания и ела столько, сколько хотела.

Так как со временем Роза перестала приходить каждый день, Речел избавилась от постоянного надзора. Два месяца, проведенные в доме рядом с Генри, казались ей жизнью в полном одиночестве, длившемся целую вечность.

…Речел сидела на краю кровати, думая о том, что Генри скоро закончит копаться в огороде и придет домой. Она забыла сказать мужу о том, что осень в Вайоминге короткая и зачастую очень капризная. Бешеные ураганы или внезапные заморозки могут уничтожить урожай. Генри должен был помнить, как из-за недавно пронесшейся бури погибли почти все овощи. Сейчас жители Промиса работали с утра до ночи, чтобы собрать и надежно сохранить зерновые.

Сегодня день был тихим, небо – безоблачным, как летом, но Речел едва ли замечала это. Для нее наступила зима в тот день, когда умер Феникс и она выставила себя шлюхой перед мужем.

Раздался голос Генри – он что-то обсуждал на крыльце с Розой. Речел прислушалась: раньше, когда Роза появлялась у них в доме, Генри почти не разговаривал с ней.

– Ей нужен покой, – голос Генри звучал холодно и беспристрастно. – А она сама консервировала овощи, помогала солить мясо, которое я нарубил, собирала перья для подушек и матрасов.

– Черт побери, ей нужен не такой покой! У нее может все умереть внутри…

– Вы преувеличиваете, мэм. Ее беспокойство – это беспокойство курицы-наседки.

– Ты бы получше смотрел за своей курицей, Хэнк. Ты должен понимать, что у мужа больше обязанностей, чем у петуха… Хотя, честно говоря, я не встречала мужчину, который бы это понимал.

Речел нахмурилась, ожидая услышать гневные возражения мужа. Даже такая женщина, как Роза, позволяла себе слишком много, называя его Хэнком. Но Генри оставил ее слова без комментариев.

– Разве Речел что-нибудь угрожает?

– За ней нужен глаз да глаз. В последнее время она только ест и спит. Если так будет продолжаться, она располнеет.

Располнеет? Речел опустила голову и погладила руками свою грудь, живот и бедра. Нет, она еще не начала раздаваться. Разве что бедра стали немного шире.

– Она полнеет, потому что ждет ребенка, – возразил Генри.

– Вот посмотришь, если Речел не будет себя контролировать, тебе скоро придется катить ее под гору, чтобы добраться из города домой.

Контроль? Речел не нравилось это слово. От него веяло мраком и холодом. Такие же чувства она испытывала, когда была девочкой, а мужчины подходили и просили побаловаться с ними, когда она ушла из дома после смерти Лидди и оказалась одна в дикой глуши, когда впервые встретила Генри.

– Ваша дочь, мэм, сможет позаботиться и о себе, и о своем городе, если потребуется. Что касается контроля…

Речел закрыла ладонями уши. Она всегда так делала на чердаке, чтобы не слышать протестующие вопли или выстрелы, раздававшиеся в заведении. Контроль. Они говорят, что нужно ее контролировать и проверять, словно она лишилась рассудка, словно она – вещь, какая-нибудь банка с консервированными бобами, стоящая на полке.

Нет! Они не будут ее контролировать. Речел не хотела стать такой, как девочки Розы, не принадлежавшие себе. Она опустила руки, глубоко вздохнула и прислушалась к разговору на крыльце. И вдруг осознала, о чем именно говорит ее мать. Нужно было вмешаться и остановить ее. Речел решительно встала с кровати и покинула спальню.

– …У нее может помешаться разум, Хэнк. Я видела, как это случается. Женщины просто сдаются, и их мозги отправляются в другое место.

Генри и Роза глядели друг на друга, не замечая Речел. Она видела, как Генри стиснул зубы – Роза невольно заставила его вспомнить о матери, – и громко произнесла:

– Куда отправятся мои мозги, мама?

Генри обернулся и пристально посмотрел на жену – в первый раз за два месяца. Роза подняла брови и еле заметно улыбнулась:

– В более спокойное место… где ты не будешь ничего чувствовать. Ты уже видела, на что это похоже. Помнишь Джейн? Как ее довел один клиент…

– Хватит! – крикнул Генри, негодующе сжав кулаки.

– Да, хватит, Роза, – проговорила Речел. – Я уверена, что у тебя есть дела поважнее, чем забота о моем здоровье.

Роза посмотрела на дочь, потом на Генри.

– Ну, раз вы оба настаиваете, – произнесла она. – Извини, Речел… меня действительно ждут дела.

Генри смотрел вслед Розе, спускавшейся по склону холма.

– Я не схожу с ума, Генри, – тихо сказала Речел.

Он повернулся и, прищурившись, внимательно взглянул на нее.

– Но ведь и ты думал о том, о чем говорила Роза? Только не хотел признавать?

Молчание.

– Можешь не беспокоиться, – продолжала она. – У каждого из нас есть место, куда можно спрятаться. У Розы огород. У тебя – твои картины.

– А от чего ты прячешься? – произнес Генри шепотом, как будто не хотел об этом спрашивать.

От твоего презрения. Речел не произнесла эту фразу вслух. Она встала на ступеньки крыльца, облокотилась на перила и начала разглядывать свой огород, готовившийся встретить зиму.

– Я не прячусь. Я всегда там, где мое место – на своей земле, – Речел указала на дома и хижины Промиса. – Можешь не беспокоиться, – повторила она, – Если бы существовал такой мужчина, который мог бы свети меня с ума, то со мной бы это случилось еще в доме у матери. Но ни у одного человека не будет такой власти надо мной… даже у тебя.

– Значит, ты ищешь убежище в иллюзиях, – проговорил Генри.

Она пожала плечами:

– Иногда я ищу его в своих новых мечтах…

Генри повернулся и двинулся к дому. Речел поежилась от холода. Подождав, когда Генри хлопнет дверью своей мастерской, она тоже пошла в дом.

Новые сны и старые ужасы… Они тотчас окружили Генри, едва тот вошел в мастерскую. Портреты Речел, стоявшие вдоль одной из стен, казались мистическими картинами далекого прошлого. Только облик Феникса, исполненный достоинства и простоты, воплощал жизнь, хотя самого его уже не было на свете. Но он словно говорил с Генри, призывая найти путь к спасению.