Холодное небо.

Свет зимнего солнца тусклый.

Вершина Тайхана

теряется в синей мгле.

Когда-то я слышал

об этой опасной дороге.

Сегодня и я

проезжаю один по ней.

Копыта коня,

леденея, скользят на склонах:

По петлям тропинок

тяжёл для него подъём.

Но если сравнить

с крутизною дороги жизни,

Покажется эта

ровней, чем моя ладонь.

В ЖЕСТОКУЮ СТУЖУ В ДЕРЕВНЕ

В год восьмой,

в двенадцатый, зимний месяц,

В пятый день

сыплет и сыплет снег.

Кипарис и бамбук

замерзают в садах и рощах.

Как же вытерпят стужу

те, кто раздет и бос?

Обернулся, гляжу —

в этой маленькой деревеньке

На каждый десяток

восемь-девять дворов в нужде.

А северный ветер,

как меч боевой, отточен,

И ни холст, ни вата

не прикроют озябших тел.

Только греются тем,

что жгут в лачугах репейник,

И печально сидят

всю ночь, дожидаясь дня.

Кто же не знает,

что в год, когда стужа злее,

У бедного пахаря

больше всего невзгод.

А взгляну на себя —

я в это самое время

В домике тихом

затворяю наглухо дверь.

Толстым халатом

накрываю шёлк одеяла.

Сяду ли, лягу —

вволю теплом согрет.

К счастью, меня

миновали мороз и голод.

Мне также неведом

на пашне тяжёлый труд.

Но вспомню о тех,

и мне становится стыдно:

Могу ль я ответить —

за что я счастливей их?

Я СШИЛ СЕБЕ ТЁПЛЫЙ ХАЛАТ

Холст из Гуэй

бел, точно свежий снег.

Вата из У

нежнее, чем облака,

И холст тяжёлый,

и ваты взят толстый слой.

Сшили халат мне —

вот уж где теплота!

Утром надену —

и так сижу дотемна.

Ночью накроюсь —

спокойно сплю до утра.

Я позабыл

о зимних морозных днях:

Тело моё

всегда в весеннем тепле.

Но как-то средь ночи

меня испугала мысль.

Халат я нащупал,

встал и заснуть не мог:

Достойного мужа

заботит счастье других.

Разве он может

любить одного себя?

Как бы добыть мне

халат в десять тысяч ли,

Такой, чтоб укутать

люд всех четырёх сторон.

Тепло и покойно

было бы всем, как мне,

Под нашим бы небом

не мёрз ни один бедняк!

НАВЕЩАЮ СТАРОЕ ЖИЛИЩЕ ПОЧТЕННОГО ТАО[68]

Я с давних пор люблю Тао Юань-мина. В прежние годы, когда я не был занят службой и жил на реке Вэй, я написал шестнадцать стихотворений в подражание Тао. Теперь, посетив Лушань, побывав в Чайсане и в Лили[69], думая об этом человеке и навестив его жилище, я не могу молчать и снова пишу стихи.

Самой страшною грязью

осквернить невозможно нефрит.

Фэн, волшебная птица,

пищи, салом смердящей, не ест...

О «спокойный и чистый»,

нас покинувший Тао Цзин-цзе[70],

Жизнь твоя охватила

гибель Цзинь и восшествие Сун[71].

Глубоко в своём сердце

ты хранил благородную мысль[72],

О которой устами

людям прямо поведать не мог.

Но всегда поминал ты

сыновей государя Гучжу,

Что, одежду очистив,

стали жить на горе Шоуян[73].

Бо и Шу, эти братья,

оказались на свете одни,

И мучительный голод

их поэтому и не страшил.

У тебя ж, господин мой,

в доме выросло пять сыновей[74],

И они разделяли

нищету и несчастья с тобой;

И в семье твоей бедной

никогда не хватало еды,

И на теле носил ты

весь в заплатах потёртый халат.

Ко двору приглашали,

но и там ты служить не хотел.

Вот кого мы по праву

настоящим зовём мудрецом!

Я на свет появился,

государь мой, намного поздней:

Пролегли между нами

пять столетий, пять долгих веков,

Но когда я читаю

«Жизнь под сенью пяти твоих ив»[75],

Я живым тебя вижу

и почтительно внемлю тебе.

Как-то в прежнее время,

воспевая заветы твои,

«В подражание Тао»

сочинил я шестнадцать стихов.

Наконец я сегодня

навещаю жилище твоё,

И мне кажется, будто

и сейчас ты находишься в нём...

Не за то ты мне дорог,

что любил, когда в чаше вино,

Не за то ты мне дорог,

что на цине бесструнном играл[76].

То всего мне дороже,

что, корыстную славу презрев,

Ты на старости умер

среди этих холмов и садов!

А Чайсан, как и прежде,

с деревенькой старинной, глухой.

А Лили, как и раньше,

под горою, у той же реки.

Я уже не увидел

под оградой твоих хризантем,

Но ещё задержался

в деревнях расстилавшийся дым[77],

О сынах и о внуках

мир хотя не узнал ничего,

Но доныне потомки

с мест, обжитых тобой, не ушли;

И когда я встречаю

с добрым именем Тао людей,

Снова каждая встреча

расставаньем пугает меня!

БРОЖУ В УЩЕЛЬЕ У ШИМЭНЬЦЗЯНЬ[78] — ПОТОКА КАМЕННЫХ ВОРОТ

К водопаду в ущелье

нет протоптанных давних троп.

Продираясь сквозь чащу,

я ищу былого следы

И всё время встречаю

осень ясную гор и вод —

Так чиста и светла она,

как, наверное, в старину.

Говорят, что когда-то

Хузй-юань и все те, кто с ним,

Написали стихи свои

на огромной этой скале[79].

Облака их накрыли,

мох нарос и спрятал от глаз,

За зелёной стеною

не узнаешь, где их найти.

Негустыми рядами

обступает дикий бамбук

Обнажённые ветром

груды тысячелетних камней.

С той поры как исчезло

государство Восточной Цзинь,

Никогда уже больше

не проходит здесь человек.

Безраздельно в Воротах

лишь осенний звучит поток,

И бурлит к клокочет

в пустоте он и день и ночь.

МОИ ЧУВСТВА ПОСЛЕ ПРОЩАНЬЯ С ЮАНЕМ ДЕВЯТЫМ

Горечь тоски

в дожде среди листьев туна.