не ведут они разговор.

Этим я не хочу сказать, что в Цзяннани

уж не так хороша весна:

Год за годом болезни мои и дряхлость

ослабляют влеченье к ней.

МОГИЛА ЛИ БО

В Цайши на крутом берегу реки

Ли Бо давно похоронен[97].

В бескрайних просторах, поля окружив,

сошлись с облаками травы.

Как жаль! Под заброшенным этим холмом

в глубинах могильных кости

Когда-то и небо могли устрашить,

и землю встряхнуть стихами...

На свете поэтам предрешено

не знать в своей жизни счастья.

В сравнении даже с бедами их

Ли Бо обойдён судьбою.

ОБЪЯСНЕНИЕ К СТИХАМ

Я новые песни

одну за другою слагаю.

Пишу не затем я,

что громкою славой пленяюсь.

Я старые строки

всё время читаю и правлю.

Труды над стихами

душевную радость приносят.

И если прикажут

мне областью править подольше,

Не стану искать я

путей, чтоб вернуться в столицу.

Хочу одного лишь —

на реках, на глади озёрной,

Стихи распевая,

всю жизнь провести до кончины.

МОЙ ВЗДОХ ПРИ ВЗГЛЯДЕ НА ГОРУ СУН И РЕКУ ЛО[98]

Наконец-то сегодня

Сун и Ло у меня пред глазами:

Я назад обернулся

и вздыхаю о тяготах мира,

Где цветенье и слава

преходящи, как быстрые воды,

Где печали и беды

поднимаются выше, чем горы.

Только горе изведав,

знаешь радости полную цену,

После суетной жизни

станет милым блаженство покоя.

Никогда не слыхал я,

чтобы птица, сидевшая в клетке,

Улетев на свободу,

захотела вернуться обратно.

ВЕЧНАЯ ПЕЧАЛЬ[99]

Был один государь. Он, красавиц любя,

«покорявшую страны» искал[100].

Но за долгие годы земле его Хань

не явилась подобная вновь...

Вот и девочке Янов приходит пора

встретить раннюю юность свою.

В глуби женских покоев растили дитя,

от нескромного взора укрыв.

Красоту, что получена в дар от небес,

разве можно навек запереть?

И однажды избрали прелестную Ян

самому государю служить.

Кинет взгляд, улыбнётся и сразу пленит

обаяньем родившихся чар

И с дворцовых красавиц румяна и тушь

словно снимет движеньем одним.

Раз прохладой весенней ей выпала честь

искупаться в дворце Хуацин,

Где источника тёплого струи, скользя,

омывали её белизну.

Опершись на прислужниц, она поднялась —

о, бессильная нежность сама!

И тогда-то впервые пролился над ней

государевых милостей дождь.

Эти тучи волос, эти краски ланит

и дрожащий убор золотой...

За фужуновым пологом в жаркой тиши

провели ту весеннюю ночь.

Но, увы, быстротечна весенняя ночь,—

в ясный полдень проснулись они.

С той поры государь для вершения дел

перестал по утрам выходить.

То с любимым вдвоём, то при нём на пирах,

от забот не уйдёт ни на миг,

И в весенней прогулке всегда она с ним

и ночами хранит его сон.

Их три тысячи — девушек редкой красы —

было в дальних дворцах у него,

Только ласки, что им предназначены всем,

он дарил безраздельно одной.

В золотой она спальне украсит себя,—

с нею, нежной, пленительней ночь.

А в нефритовой башне утихнут пиры,—

с нею, пьяной, милее весна.

Многочисленным сёстрам и братьям её

во владение земли он дал,

И завидного счастья немеркнущий свет

озарил их родительский дом.

И уже это счастье под небом у нас

для отцов с матерями пример:

Их не радует больше родившийся сын,

все надежды приносит им дочь...

Высоко вознесённый Лишаньский дворец

упирался в небесную синь.

Неземные напевы, с ветрами летя,

достигали пределов страны.

Песни тихий напев, танца плавный полёт,

шёлк струны и свирели бамбук...

Целый день государь неотрывно глядел,

на неё наглядеться не мог...

Загремел барабана юйянского гром[101],

затряслась под ногами земля.

Смолк изорван «Из радуги яркий наряд,

из сверкающих перьев убор»[102].

Девять врат во дворцы государя вели,

дым и пыль их закрыли от глаз.

Это тысячи всадников и колесниц

держат путь в юго-западный край.

Шевелятся драконы расшитых знамён[103],—

и идут. И на месте стоят.

От столицы на запад они отошли

за сто ли. И недвижны опять.

Непреклонны войска. Но чего они ждут,

что заставит в поход их пойти?

Брови-бабочки — этого ждали они —

наконец перед ними мертвы!

Наземь брошен цветной драгоценный убор,

не украсит её никогда

Перьев блеск изумрудный, и золото птиц,

и прозрачного гребня нефрит.

Рукавом заслоняет лицо государь,

сам бессильный от смерти спасти.

Обернулся, и хлынули слёзы и кровь

из его исстрадавшихся глаз...

Разнося над селеньями жёлтую пыль,

вечный ветер свистит и шумит.

Там мосты и тропинки, кружа в облаках,

ввысь ведут до вершины Цзяньгэ.

Под горою Эмэй там, в долине пустой,

проходящих не видно людей.

Боевые знамёна утратили блеск,

и тусклее там солнечный свет.

Край тот Шу — с бирюзовыми водами рек

и вершинами синими гор.

Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днём

и ни ночью покоя не знал.

Бередящее душу сиянье луны

видел он в отдалённом дворце.

Всё внутри обрывающий звон бубенцов

слышал он сквозь ночные дожди...

С небесами земля совершила свой круг.

Возвращался Дракон-государь[104].

Подъезжая к Мавэю[105], поник головой

и невольно коня придержал.

Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом,

на сырой этой грязной земле

Как узнает он место, где яшмовый лик

так напрасно похитила смерть?

Друг на друга властитель и свита глядят,

их одежда промокла от слёз,

И к воротам столицы они на восток

едут дальше, доверясь коням.

Воротились в Чанъань. Вид озёр и садов

всё такой же, как в прошлые дни,

И озёрный фужун[106], как всегда на Тайи[107],

те же ивы в Вэйянском дворце.

Как лицо её нежное — белый фужун,

листья ивы — как брови её.

Всё как было при ней. Так достанет ли сил