— Он не мучился, деточка, — гладит ее по голове Степа, — он был с тобой очень счастлив. И ни с кем больше счастлив он не был.

— А Нине вы то же самое говорите? — кричит Ксения.

— Да, деточка, — тихо признается мой папа. — Она ж тоже человек. Но ты знаешь правду, и ты знаешь, как я тебя люблю. Помнишь, как Лешка тебя впервые п-п-привел и объявил нам с Дашей, что ты его муза. А ты весь вечер от полного зажима краснела и молчала. Ты была такая смешная, тихая и неправдоподобно красивая. И Дашенька тебя дразнила «немой музой». А Лешка взял да и сделал это названием фильма. И знаешь, так в жизни всегда. Самое главное всегда возникает так — легко, как бы не всерьез.

Это правда. Иногда мой папа говорит удивительно мудрые вещи. Раньше я этого не замечал. Он с годами умнеет. И это правда, главное всегда начинается не всерьез.

— Почему ж вам в голову не приходит, Степа, — кричит Ксения, — что он и погибнуть мог так же — не всерьез?.. Боже мой, который час? — Она смотрит на часы, близоруко уткнувшись в них лицом. — Мне же надо ехать на студию.

— На какую, деточка, студию? — осторожно спрашивает Степа.

— На киностудию «Мосфильм». У меня сегодня ночная съемка.

— У т-т-тебя съемка?

— Да. Я же снимаюсь у Леши.

Степа жует губами. Ксения, цепляясь за диван, встает на ноги.

— Вы до «Мосфильма» меня довезете?

— Да, деточка, к-к-конечно, — кивает Степа. — Ты в каком же это фильме снимаешься?

— В «Шишкином Лесу». Я играю Дашу.

— Кого?

— Дарью Михайловну. Вашу жену. Леша вам что, не рассказывал о нашем фильме?

— Ну естественно, рассказывал, — врет папа.

— Я так и думала, что рассказывал. Поэтому вы и вспомнили сейчас, как он меня тогда к вам в Шишкин Лес привез показывать? Вот про это и есть наше кино. Я пойду в душ. Нина!

— Нина, иди сюда! — зовет Степа.

Входит Нина. Вдвоем со Степой они помогают Ксении встать.

Из ванной слышен звук льющейся воды. В кухне шипит кофеварка. Нина курит. Теперь Степа гладит по голове ее.

— Потерпи, деточка. Я сейчас ее увезу.

— Что она тебе сказала?

— Ей мерещится, что она снимается в кино.

— Но это правда. Ей не мерещится. Они доснимают Лешин последний фильм. Продюсер решил доснять, чтоб не пропали вложенные деньги. Там осталось несколько кадров, и Леша успел почти все смонтировать.

— Он мне ничего не рассказывал.

— Мне тоже. Но я прочитала сценарий. Это кино про Шишкин Лес, про всех нас. Там и вы с Дашей есть. И он сам. И Ксения. Но ее играет молодая артистка.

— Про нас про всех? 3-з-зачем это он? — жует губами Степа.

— Это как бы итог всего, — говорит Нина. — Как бы его главный фильм. Так он к этому относился. Он боялся, что вы не поймете.

— Это что? Н-н-нечто ироническое? — спрашивает Степа.

— Скорее трагическое.

Из ванной выходит Ксения, трезвая, умытая и накрашенная.

— Ксюша, вот, я тебе кофе сварила, — говорит Нина.

— Спасибо, — целует ее в щеку Ксения, — я не успею. Мне уже надо бежать на съемку. Там декорация похожа до ужаса. Степа, вы, может быть, хотите посмотреть?

- Да.

В темноте светят редкие мутные огни. Мелкий дождь. Степа и Ксения идут сквозь сюрреалистическое нагромождение обломков декораций к бесформенной громаде главного корпуса «Мосфильма». Мусор и запустение.

— Вся моя жизнь как эта студия, — говорит Степе Ксения. — Все в прошлом, и такой уродливый конец. Но Лешино кино не об этом. Кино про то, как все начиналось. Про любовь. И эта девочка, которая меня играет, очень талантливая. Вы сейчас ее увидите. Лепта долго искал героиню, пока не нашел ее в театре на Камчатке.

— Где? — настораживается Степа.

— В Петропавловске-Камчатском. Он там бывал по делам своего Фонда и увидел ее в местном театрике.

— Он п-п-привез ее с Камчатки? — спрашивает Степа.

— Да. Ей двадцать лет. Школы никакой. Ему пришлось очень много с ней возиться. Он все время с ней вдвоем репетировал. А я сходила с ума от ревности. И я сдуру это сделала...

— Что ты сделала?

— Смотрите! Смотрите! — показывает Ксения. В темноте руин студии видно какое-то движение, блеск звериных глаз. Это стая бродячих собак.

— Они вот-вот на людей начнут бросаться, — говорит Ксения, — а я тут ночью ходила одна. Он репетировал с этой Игнатовой, а меня забывал встретить.

Разбитый кафель пустого, тускло освещенного громадного коридора «Мосфильма» залит водой из протекшего водопровода. Ворота павильонов наглухо закрыты.

— В тот день я напилась и позвонила ему, — говорит Степе Ксения.

— В какой день?

— В тот день, когда он умер. Нина подошла к телефону и сказала, что Леши дома нет, что он на «Мосфильме» репетирует с Игнатовой. И я помчалась на студию. Но когда я сюда приехала на такси, его машина уже выезжала из ворот студии. И я велела шоферу поехать за ним. С ним в машине рядом кто-то сидел.

— Эта Игнатова?

— Я не видела, кто с ним сидит, но тогда я была уверена, что это она. И я поехала за ним в аэроклуб. Это меня больше всего взбесило. Что он летает не со мной, а с ней. Я застряла на железнодорожном переезде, и, когда туда приехала, Леша был уже там, и ворота были заперты, и в проходной никого не было. Я видела его машину у ангара. Потом взлетел самолет. Я отпустила такси и осталась там ждать. Непонятно чего. У меня было с собой вино. В общем, я уснула. А когда я проснулась, бутылку сперли какие-то бомжи, мужик и баба. Я успела увидеть, как они уходят с моей недопитой бутылкой, страшная, чудовищно грязная и оборванная парочка. И вдруг мне стало на все наплевать, и я встала и пошла через поле к шоссе. По дороге меня подобрал Жорик, мальчик, который работает у Каткова, он возвращался в клуб из магазина. Он довез меня до станции, и я взяла там такси. И как раз в это время все случилось. Когда я ехала с Жориком к станции, разбился Лешин самолет.

— Значит, Жорик в это время не был в клубе? — спрашивает Степа.

— Нет, его там не было, он на час уезжал в магазин за водкой, он должен был кому-то бутылку, а потом подвозил меня, и тут все и произошло. Леша сел в самолет и взлетел один. Он часто так делал. Жорик оставлял ему ключи, Леша приезжал, прятал свои вещи в раздевалке и летал. Один. Но в этот раз кто-то успел что-то сделать с самолетом. Когда меня допрашивал следователь, я про бомжей рассказала, а про то, что Жорика там не было, — нет. Жалко его. Он и так был страшно перепуган. Тем более виноват не он, а я.