Слабые, которых эти насмешки повергали в отчаяние, склоняли голову, другие яростно дерзили в ответ. Это приводило к стычкам на переменах. Верх чаще брали более озлобленные дети иммигрантов. И у победителей этих первых боев не возникало сомнений относительно своего права на трофеи. Они требовали денег, которых никогда не было у их родителей, денег, которые давали возможность избегать самых оскорбительных унижений, выходить победителями из любых столкновений, одерживать верх над противниками.

Вот почему учебные заведения были не в состоянии выполнять свою основную задачу: там очень редко понимали детей – выходцев из чужих далеких стран. И как ни парадоксально, такие заведения становились школами организованной преступности. При этом улица оставалась основным местом, доступным для выражения эмоций, для демонстрации способностей и безнаказанного господства физической силы.

Таким образом, не стоит слишком удивляться тому, что на одних и тех же улицах, в тех же школах можно было встретить мальчиков в коротких штанишках, объединенных личными симпатиями, одинаковым направлением мыслей, которые, повзрослев, станут главарями организованной преступности и будут контролировать, выйдя, по сути, из ничего, самый богатый рынок торгующей Америки – рынок человеческих пороков.

Настало время с ними познакомиться.

Начнем с Франческо Кастильи, самого старшего из них, родившегося в январе 1891 года в Калабрии. Спустя четыре года его отец, дон Луиджи, покинул родину и лишь в 1897 году, благодаря жесточайшей экономии, смог вернуться за женой и детьми.

Семейство Кастилья приютилось в лачуге из четырех комнатушек под номером 236 на 108-й улице, иначе говоря, на острове Манхэттен, в центре итальянского гетто. Новая обстановка не вызвала у госпожи Кастилья особого чувства растерянности. Толстые кумушки, ее соседки, обсуждали на улице, как лучше приготовить тесто, покупали свежие томаты и приправу у бродячих торговцев. Она быстро освоилась на новом месте уже и потому, что охотно помогала соседкам, принимая у них роды, оказывая первую помощь, столь необходимую в этом районе, где стремительно росла рождаемость, особенно если учесть, что эта помощь предоставлялась бесплатно и воспринималась бедняками как бесценный дар.

Хотя Луиджи Кастилье удалось открыть свое дело, что-то вроде булочной, в семье не всегда ели досыта. Чтобы как-то облегчить положение, старший брат, Эдуарде, научил младшего, Франческо, которому в ту пору исполнилось семь лет, деликатному искусству кражи с витрин. Позже, в октябре 1909 года, Франческо поступил в подготовительный класс на 109-й Восточной улице и получил американское имя Фрэнк. Не сумев как следует изучить английский язык, он отставал в школе и решил как можно скорее начать зарабатывать деньги. Первая открывшаяся перед ним возможность была связана с особенностью еврейских жителей квартала. Те почитали великим грехом трудиться в субботу. Он стал продавать им свои услуги в эти дни и впоследствии вспоминал, что это ему окончательно «открыло власть денег».

Почти в то же время, когда семейство Кастилья садилось на корабль, точнее, 24 ноября 1897 года, в Леркара-Фридди (Сицилия) родился Сальваторе Луканиа, третий ребенок и второй сын Антонио Луканиа и его супруги Розали, урожденной Каппорелли. По мнению многих, он заметно отличался от остальных детей – от старших Джузеппе и Франчески, от младшего Бартоло. Мать его обожала.

В апреле 1906 года Антонио Луканиа пристроил всю свою семью в трюме грузового судна, идущего в страну, о которой мечтали все сицилийцы, – в Соединенные Штаты Америки.

Семья Луканиа обосновалась в Лоуэр Ист-Сайде, в квартале, о котором Раймонд Чандлер сказал, что там говорили на всех языках мира, а иногда даже на английском. Они поселились в жилище еще более убогом, чем у Кастильи. Луканиа утешался тем, что в Нью-Йорке существовали бесплатные школы, которые могли сделать из его отпрысков важных людей. Он добился, что все его дети посещали бесплатную школу, и пришел в восторг, когда они согласились изменить свои имена на американский лад: Джузеппе стал Джозефом, Франческа – Фанни, Бартоло – Бертом, Консетта – Конни. Только один отказался наотрез – Сальваторе, который заявил:

– Мне придется стать Сальва… Но это имя не годится, оно для девчонки.

И он остался Сальваторе, ожидая, когда подвернется случай обрести более подходящее имя.

Когда наконец Сальваторе окончил школу, то сделал для себя вывод, имевший чрезвычайно важное значение. Он состоял в том, что евреи оказались совсем не такими, какими ему их представляли с рождения. Конечно, их можно было узнать с первого взгляда: они были грязными, хотя от них и не пахло серой, любовь к деньгам заставляла их совершать не очень-то красивые поступки, но это извинительно, поскольку когда у тебя нет денег, го чужие деньги позволяют издеваться над тобой и унижать тебя.

Сальваторе очень внимательно наблюдал за еврейскими подростками. Он отметил гибкость их ума, способность анализировать, а уже потом действовать, не поддаваясь стихийному порыву. Он понял, что церковь, вдалбливая всевозможные предрассудки в умы верующих, оказывает им плохую услугу. Он пренебрег предрассудками и сблизился с евреями. Поскольку евреи знали, как использовать свой ум, а он знал, как можно использовать евреев, то все получали от этого только выгоду.

Для начала, в отличие от тех, кто их притеснял, освистывал, мучил и избивал, Сальваторе стал их защитником. Не бесплатно, конечно. Всего за несколько центов он соглашался охранять тех, кто, имея деньги, попадал в засаду к ирландцам, итальянцам, которые подкарауливали их не для того, чтобы избить, а для того, чтобы ограбить. Евреи, избегая драк, предпочитали «сбросить балласт». Их обзывали трусами, но они не обращали на это внимания и при первой возможности брали реванш с еще большей беспощадностью.

У Сальваторе Луканиа особое восхищение вызывал один из них, невысокий чернявый, – Мейер Лански, которого неизменно сопровождал другой еврей со странными голубыми глазами, Бенджамин Сигел.

Этот Мейер Лански буквально очаровал Сальваторе своей феноменальной способностью быстро считать в уме и непоколебимым хладнокровием, удивительным для такого тщедушного тела. Сальваторе решил с ним познакомиться. Вот что он сам об этом рассказывал:

– Впервые я встретил Мейера и Сигела, когда еще жил дома. В это время я вовсю зашибал деньги у еврейских подростков в обмен на свое покровительство. Я вспоминаю, что сделал свое обычное предложение и Лански. Я был выше его на целую голову, но он посмотрел на меня не мигая, помолчал, не испытывая никакого страха, а потом ответил: «Чеши отсюда». Я невольно рассмеялся. Похлопал его по плечу и предложил: «Согласен, я буду тебя поддерживать задаром…» Он резко отпрянул и крикнул: «Заткни себе свою поддержку в задницу. Я в ней не нуждаюсь». И это правда, прошу вас поверить. Как и Багси Сигел, Мейер Лански был типом весьма стойким, умел держаться на равных, таких я уже никогда в жизни больше не встречал, а я не забыл ни Альберта Анастасиа, ни всех этих бандитов из Бруклина, никого, В противоположность всем своим сицилийским собратьям Сальваторе Луканиа никогда не отказывался от знакомства с евреями только потому, что они евреи. Никогда в разговорах он не проявлял антисемитизма. Для него любой человек был человеком и оставался им, пока вызывал уважение к себе. При этом евреи казались ему даже более способными. Позднее он нашел этому практическое применение, отказавшись от традиционной близорукой расовой политики мафии. Тем не менее, хотя он и был убежден, что ум сосредоточен в черепах евреев, однажды он встретил одного выходца из Калабрии, показавшегося ему еще более изворотливым.

История такова. Во время одной из операций Сальваторе столкнулся с шайкой, орудовавшей на 104-й улице. Конфликт был мирно урегулирован в результате беседы с ее главарем, неким Франческо Кастильей. Это была их первая встреча. Они почти не понимали друг друга, так как Фрэнк говорил очень тихо и хрипел, как будто был простужен.