— Божиб… и что-то еще. — Это же кириллица. Идиот! — Кажется, это Волыновский.

— Мертв?

— Да. — Никакие это не веснушки. Петехия — подкожные кровоизлияния. — Похоже, тут еще до нас произошла разгерметизация.

— Ничего удивительного. А что с Бородиным?

Я склонился над правым креслом и заглянул через стекло шлема. Луч фонарика высветил мальчишеское лицо с большим и темным синяком над глазом, с одного из кончиков усов стекло немного крови. Глаза тоже были закрыты, но не совсем, и в щелочке между веками проглядывала белая полоска.

— Гм-м… стекло шлема целое.

— Но пошвыряло их изрядно, уж это точно.

— Да.

Я протянул руку, легонько сжал его плечо. В груди екнуло, когда ресницы затрепетали, карие глаза шевельнулись. Мне вдруг показалось, что он видит мое лицо, даже несмотря на бьющий ему в глаза луч фонарика.

— Ну, что там, Билл?

Губы Бородина медленно задвигались — он пытался что-то сказать. Я наклонился, прижался шлемом к его шлему, совсем как в фильмах, и услышал слабый голос, словно со дна колодца:

— Спасибо, янки. Я знал, что вы придете. Его глаза закатились, он обмяк.

— Второй жив?

— Да. Но у него порван рукав. Он все же успел перетянуть руку жгутом, прежде чем вырубился.

Мит негромко свистнул, потом сказал:

— В луноходе есть набор для заклеивания разрывов.

— Если парень протянет так долго.

Я начал расстегивать ремни на кресле Бородина.

К тому времени, когда все было сказано и сделано, я не спал уже сорок часов, смертельно устал, но не хотел ни спать, ни лежать, ни есть. Ничего. Только сидеть в медицинском модуле и читать факсы, которые нам посылали из ЦУПа.

Заголовок в «Вашингтон пост» просто информировал: «Русский спасен». Под ним располагались фото Бородина и Волыновского. Симпатичные такие фото, русские версии для прессы — два красивых парня в аккуратной летной форме. «Ивнинг стар» сообщала: «Космонавт спасен на Луне», ниже была одна из моих фотографий «Орла» после аварии с подписью: «Предоставлено армией США».

«Дейли ньюс», дешевый таблоид, провозглашал: «Американские герои!». Там были наши с Митом фото. К сожалению, их сделали еще до начала проекта «Урожайная Луна» — нам на снимках чуть больше тридцати, мы в темных костюмах и узеньких галстуках по моде 1962 года, у Мита короткая армейская стрижка, а у меня темные волосы зачесаны назад, чтобы все могли восхититься моим высоким лбом. Я вспомнил, что костюм тогда носил темно-синий.

Я отвернулся, глаза словно запорошило лунной пылью. Иди спать, чертов дурак. Снова взглянул на фотографии и задумался над тем, много ли от них будет толку, когда я попрошу о следующем назначении. И ощутил смутный стыд от таких мыслей.

В голове прозвучал голос Мита: «Так уж устроен мир, Дикий Билл». Взглянул на часы и понял, что после нашего возвращения прошло уже шесть часов.

Отодвинулась складная перегородка, из операционной вышел Мики Линвил. Доктору Линвилу было сорок семь, когда он сюда прилетел, и он самый старый человек на Луне. Тогда он был полковником, решившим завершить службу двумя годами в космосе и выйти в отставку в блеске славы. Теперь же он выйдет в отставку трехзвездным генералом.

— Ну, что? — спросил я. Доктор устало вытер лицо:

— Он пришел в себя. Хочет поговорить с тобой.

— Именно со мной?

— Думаешь, он знает, как тебя зовут? — улыбнулся Линвил. — Он попросил привести к нему парня, у которого весь шлем забит седой бородой.

Я машинально потеребил бороду:

— Черт! Все никак не могу решить — то ли сбрить ее, то ли прихватить с собой домой.

Бородин лежал на операционном столе, укрытый застиранной старой простыней, с чистыми белыми повязками через грудь и на плече, прикрывающими культю ампутированной левой руки. Я невольно взглянул на пластиковый мешок для мусора на полу возле стола. Что там внутри — его рука? Или просто рулон окровавленных полотенец?

Я быстро отвел взгляд. Когда я взглянул ему в лицо, темные глаза Бородина открылись. Кожа у него была бледная, как бумага, но посеревшие губы под усами растянулись в улыбке.

— Как у тебя дела?

Он хотел было пожать плечами, поморщился, снова улыбнулся и спросил:

— Говорите по-русски?

— Извини, нет.

— Ничего. Жаль, что мы не сможем отвезти вас домой.

— Пожалуй, теперь уже мне придется везти тебя.

Его лицо на мгновение омрачилось. Все верно. Когда посадочная капсула с «R-3» плюхнется в Тихий океан, этот парень вернется домой навсегда. Я вдруг понял, что был счастлив находиться здесь все эти годы.

Значит, оно того стоило? Действительно стоило?

— Тебе надо поспать, — сказал я. — Увидимся утром. Он коснулся моей руки:

— Да. И вам тоже. — И добавил «Bolshoi что-то», словно говорил о балете. Наверное, «bolshoye spasibo».

Черно-белый телеэкранчик сильно рябило от статики — за прошедшие годы солнечная активность постепенно возрастала, приближаясь к максимуму, но я увидел, как Билли скривился:

— Где твоя борода, папа?

— Кто-то мне сказал, что на Земле они вышли из моды. Как, по-твоему, я без нее выгляжу моложе?

Он вглядывался несколько секунд, потом ответил:

— Может, и так — когда немного поправишься.

Меня самого поразило, сколько морщин таилось под бородой все эти годы. И еще то, что кожа у меня теперь совершенно белая, как рыбье брюхо — последние десять лет я или провел в помещениях, или закрывал лицо щитком, непроницаемым для ультрафиолетовых лучей.

— Получил бланки, которые я посылал тебе по факсу? — спросил Билли.

— Да. Решил привезти их на «R-3». И вручить лично. Билли нахмурился:

— Оправь их по факсу сегодня же, папа.

— Э-э… — Пытается на что-то намекнуть? — Хорошо. Сразу, как только поговорим.

— Есть и другие новости. Проект Большого Турне одобрен. И несколько беспилотных «Вояджеров» к Марсу тоже.

— Ух ты!

Медленный кивок.

— Похоже, нынешней осенью демократы вернут большинство в сенате, а Маски станет лидером большинства. С тех пор как ты и мистер Паттерсон спасли того русского, космическая программа снова популярна. Даже Макговерн сказал, что это достойная цель.

— Подумать только!

— Папа, это ведь шанс для тебя!

— Постараюсь не оплошать, Билли.

Его лицо на мгновение просветлело и смягчилось.

— А вот и еще один сюрприз… — Он встал и вышел из кадра.

На его место села молодая женщина, очень красивая, с лицом-сердечком, вздернутым носиком, темными миндалевидными глазами и вьющимися волосами — я знал, что они темно-каштановые. Она не улыбалась.

— Здравствуй, папа, — сказала она, посмотрев несколько секунд в экран.

Меня аж отбросило на спинку стула:

— Миллисент!

— Милли, папа. Меня давно уже никто не зовет Миллисент.

— Извини. Господи, ты отлично выглядишь! И так выросла.

Она взглянула на кого-то за кадром, а я подумал, что она теперь для меня совершенно незнакомый человек. А может, и всегда была чужой. Помню, как в детстве ее удивлял цвет собственных волос и глаз. У ее матери и у меня волосы черные, глаза зеленые, а носы длинные… Этот же маленький подменыш… Хотя какой там маленький — ей уже шестнадцать.

Она снова посмотрела в камеру, явно смущенная, и сказала:

— Тут еще кое-кто хочет с тобой поговорить.

— Милли…

Но она уже встала. Долгий момент ожидания, и я увидел другую девочку, худую, как щепка, с длинными черными волосами, зелеными, как у меня, глазами, длинным носом и тростью в руке. Она уселась очень осторожно и немного неуклюже, слегка поморщившись, и сразу же улыбнулась мне до ушей:

— Папочка!

— О, Беатриса. — Мне пришлось на секунду стиснуть зубы. — Или тебя нынче зовут Би?

Она ухмыльнулась кому-то за кадром:

— Беатриса, папочка! Мне нравится мое имя. — Еще одна широкая улыбка. — Кстати, если меня кто-нибудь пытается назвать «тетушка Би»… — Она приподняла трость и изобразила удар по голове. «Тетушка Би». Господи, неужели это шоу все еще популярно?