Ингвар кивнул, дальше он знал.

— После того, как ты потерял сознание, — продолжил Ратибор, — и князь велел тебя унести, княжеская дочь сдала врачебное хозяйство княжим лекарям.

— Дочь князя? — одними губами спросил Ингвар.

— Да ты же главного не знаешь: та девушка из караванного тюка Ярослава — дочь князя Мстислава. Она от тебя не отходила, пока ты глаза не открыл. Мы же занялись скорбным делом, похоронили наших погибших, собрали раненых. Затем занялись дохлыми хазарами. Не поверишь, сто телег увезли. Здесь неподалеку есть большой овраг, мы их всех туда и сбросили, да края обрушили, чтоб не воняли. Больше тысячи погибло, причем семьсот мы порубили, остальное княжьи дружинники доделали. На следующий день пришла весть, что Добрыня, спеша сюда с двумя тысячами, сбил два заслона степняков общим числом в пять тысяч хазар, но, узнав, что здесь отбились — вернулся в пограничную крепость. Теперь — главное событие: княжна Ярослава поругалась с отцом. Ты ведь знаешь историю, как три года назад ее выкрали из Китежа люди Влада. Используя это, брат Мстислава пытался занять трон. Но князь отказался от грязного обмена. Говорили, что в отместку Влад убил ее, но, видишь, как получилось. Три года она не была в Китеже, князь хотел ее увести, но она наотрез отказалась. Заявила, что без тебя никуда не поедет, и куда ты туда и она. Она в тебя влюблена, а с ней лучше не спорить. Вот такие дела. Ладно, ты отдыхай. Я к тебе Мала пришлю, он единственный, не считая нас, кто выжил из нашей сотни. Есть еще двое раненых, которых ты не дал добить тогда у холмов, крепкие ребята. Лекари говорят, что скоро встанут на ноги. Кстати, хороший обычай ты ввел, это насчет того, что все должны вернуться домой и живые, и мертвые. Дружина твердит, что, мол, так правильно.

Ратибор ушел. Ингвар закрыл глаза, мысли скользили с поразительной быстротой: в него влюблена княжеская дочь, женщина, красивее которой он не встречал, у него всякий раз замирало сердце, когда она попадалась ему на глаза. Но она — княжна, а он — никто. С этой невеселой думой он уснул. И сон снился странный: круг камней, он — в центре, рядом с каждым камнем стоят воины с факелами в руках, в круг выходит призрачная белая фигура.

— Ингвар, ты совершил поступок, достойный древних вождей. Я — ведогон, дух рода Рюриковичей. Ты был потерян во времени, но сегодня вернулся домой. Так будет же этот знак сокола на твоем плече доказательством принадлежности к древнему роду.

Раскаленная полоса металла, воткнулась в плечо. Ингвар проснулся. На покрасневшей коже через сильный ожог отчетливо проступал знак сокола.

Ингвар поправлялся. Еще два дня он лежал пластом, только ел и пил. На третий день — встал, наложил повязку на ожог и, шатаясь, вышел во двор. Солнце ударило в глаза, ноги подкосились, Ярослава подставила ему плечо:

— Обопрись на меня, пока я тебе опорой буду, — тихо сказала она.

Ингвар так и не успел понять, откуда она взялась, но это было уже не важно. Ярослава три дня не отходила от него ни на шаг. Князь гневался, но ничего не мог сделать: над многим он имел власть, но только не над сердцем своей дочери. Очень короткий строй воинов, увидев Ингвара, дружно ударил мечами о щиты и троекратно прокричал: «Слава!». К Ингвару подошел Ратибор и, поклонившись, протянул странный сверток:

— Не гневайся, варяг, прими дар от дружины.

Сейчас Ратибор говорил за двадцать шесть человек, Ингвар развернул рогожу: на солнце блеснула пластинчатая броня, прекрасной выделки, сделанная из лучшей стали.

— Мал, — пояснил Ратибор, — один из лучших кузнецов китежских земель. Твой меч сломался в битве, так прими от дружины вот этот клинок. Он крепок и красив как булат, но в мороз не сломается. Это харлужный клинок. Мал сказал, что секрет такой закалки таких клинков знает только его род, и передаст он его только сыну и никому больше. За этот клинок можно купить целый город.

— Спасибо, — сказал Ингвар, — мне нечем вас одарить в ответ, но при первой же возможности я это сделаю, — и он низко поклонился в Ратибору.

Как он узнал позже, ему досталась также половина добычи, то есть половина каравана и трофеи при битве. Отдельно от себя князь обещал собственный дом в Китеже. Зимовать Ингвар решил там же, куда он вернулся вместе с князем и Ярославой. На следующий день после возвращения он пришел в терем к Мстиславу.

— Князь, дозволь слово молвить. На той заставе у меня на плече выступил этот знак, знаком ли он тебе?

Сняв рубаху, Ингвар повернулся к князю боком. Глаза князя лишь на секунду задержались на рисунке, после чего он устало опустился на трон. Мстислав знал его.

— Такой же знак сокола был и у конунга по имени Рюрик, когда послы на остров Буян вернулись в Китеж, они очень точно описали варяжского князя и этот знак. Кто ты и откуда у тебя этот знак?

— Я — его сын, — негромко сказал Ингвар.

Эти тихие слова прозвучали в пустом зале, как гром.

— Теперь понятно, откуда у тебя сила Рюрика. Ты очень похож на отца, но откуда у тебя рисунок? Ведь когда я проводил обряд посвящения тебя в дружину Перуна, его не было!

И Ингвар рассказал про ведогона, про похороны женщины, которая была ему бабушкой, о том, как ночью на кладбище разговаривал с духом своего рода, рассказал он Мстиславу и свой сон, после которого на плече и появился знак. Выслушав его, князь задумчиво сказал:

— Я верю тебе. Ты действительно сын Рюрика. Никто, кроме настоящего Ингвара, не смог бы получить этот знак, поскольку оставляют его не люди. Его, как ты и рассказал, наносит ведогон. На этом обряде обязательно присутствуют духи предков, которые на это время покидают Ирий. А если такой рисунок люди наносят сами, то через месяц он бледнеет, затем исчезает. За эти двадцать лет я видел семерых самозванцев, называвших себя сыновьями Рюрика, никто из них не прожил больше месяца. Я верю тебе. Сегодня я объявлю о том, что нашелся настоящий сын Рюрика и устрою в честь тебя пир. Что еще я могу для тебя сделать?

Ингвар опустился на одно колено:

— Князь, дозволь просить руки твоей дочери Ярославы. Она для меня — все, без нее я не смогу жить.

— Я не могу отдать ее за простого воина, но поскольку ты оказался сыном Рюрика, продолжателем древнего рода вождей, я дарую тебе титул князя. Также дарую тебе земли, обещанные твоему отцу на тех же условиях. Земли ильменских славян. Можешь здесь в Китеже набрать дружину в пятьсот мечей, противится не буду. А сверх этого отдаю тебе мою дочь — самое дорогое, что у меня есть. Да будет так. Засылай сватов.

На следующий день Ингвар прислал сватов, да каких. Украшал процессию воевода Китежа Добрыня Никитич, следом за ним по княжескому двору вышагивал Ратибор, со вчерашнего дня воевода Ингвара (следует заметить, что все двадцать шесть человек, что были с ним в степи и на заставе, дружно попросились к нему в дружину), следом за ним шествовал Данила, который для себя решил уже уйти с другом на новые земли, правда, пока об этом никому не сказал, и завершал процессию Мал, что числился теперь личным охранником княгини Ярославы.

Ингвар опустился перед Мстиславом на одно колено и покорно склонил голову. Слово взял Добрыня Никитич. Немного поторговавшись и поупрямившись для вида, князь сдался. Через месяц играли свадьбу.

Круговорот торжеств закружил Ингвара. Сидя на свадебном пиру, совершенно одуревший, счастливый, он рассеянно наблюдал, как веселится народ, и на все поздравления лишь ошалело кивал. Тут на середину зала вышел гусляр и начал длинную песнь о степи, о пограничной заставе, о диких хазарах, пришедших, чтобы стереть с лица земли маленькую крепость, о храбром варяге Ингваре, что с горсткой ратников отстоял этот небольшой кусок китежской земли. Это песня была очень красивой, было видно, что гусляр пел ее прямо из сердца. Люди за столом поднялись, послышались крики одобрения и песне, и исполнителю. Ингвар поднял чашу с медом, все затихли:

— Мы сражались не за золото, мы насмерть стояли за нашу землю, за наших женщин, за наших детей, и очень многие храбрые войны пали! Так слава же им, не пожалевшим отдать жизнь за это!