В этот утренний час дама обычно сидела у входа в лавку и читала обильную хронику происшествий в «Журналь де диманш». Но как бы глубоко ни поглощали ее совершенные накануне грабежи и убийства, она приветливо кивала мне, еще издали заметив мое приближение.

— Что нового? — спрашивал я, поздоровавшись.

— Смотрите сами, может, что и найдете, — предлагала она.

Обычно я ничего не находил, потому что новое, если оно и было, представляло собой какую-нибудь аллегорическую фигуру из нудного репертуара академизма или сецессиона. Когда же даме доставалось что-нибудь поинтереснее, она всегда выставляла это на постаменте перед лавкой, так что незачем было заглядывать внутрь.

— Что это? — спросил я однажды, увидав великолепную отливку «Крестьянина» Далу.

— Не узнали? — лукаво улыбнулась она.

В том-то и беда постоянного клиента: торговец отлично знает твои слабости и, естественно, умеет этим пользоваться.

— Хорошая вещь, — признал я. — Но великовата…

— Что из того?

— Вы отлично знаете, что на маленькие работы Далу спрос больше.

Это было верно, хотя и крайне глупо. Коллекционеры всегда предпочитают миниатюрные работы из бронзы — их удобнее разместить на полке шкафа.

Не в силах опровергнуть мой аргумент, дама сказала:

— А видели вы марку литейщика? Братья Сюз. Сейчас вам вряд ли кто сделает такую замечательную отливку. Всего десять экземпляров. Этот — под седьмым номером.

— Хорошая вещь, — повторил я. — Но согласитесь, что подобный сюжет не пользуется особенным спросом.

Это тоже было верно и тоже невероятно глупо. Коллекционеры искони предпочитают обнаженное женское тело фигуре крестьянина.

Чтобы обуздать претензии владелицы, я сделал еще несколько замечаний, а потом осведомился о цене. Однако названная ею сумма свидетельствовала о том, что моя отрезвляющая акция успеха не имела.

— Мне очень жаль, — сказал я, — но думаю, что вы заблуждаетесь относительно достоинств этой фигуры.

— С вас теперь только за отливку возьмут вдвое больше, — возразила дама.

Однако заметив, что я готов отойти, обронила:

— Тысяч пять я, пожалуй, уступлю. Чтобы доставить вам удовольствие.

— От такой уступки я никакого удовольствия не получу. Вот если бы еще тысяч двадцать…

— Нет, не могу… И советую вам не торговаться, через час этой вещи, возможно, уже здесь не будет.

Это действительно не исключалось, но я продолжал свою прогулку, с прежним вниманием разглядывая выставленный перед лавкой товар. Тем не менее прогулка была уже испорчена, мысль неустанно возвращалась к бронзовой статуэтке Далу, великолепной бронзовой статуэтке, покрытой такой чудесной теплой патиной.

— Еще не продали… — небрежно обронил я, когда под вечер снова заглянул к вышеупомянутой даме.

— Я могла его сегодня продать по крайней мере раз пять, — возразила она. — Но люди привыкли торговаться, вроде вас. Пусть постоит, мне не к спеху. Придет и его час.

Мы побеседовали еще какое-то время, каждый сохраняя верность обычной роли: она делала вид, будто ей не так уж важно продать, я — что мне не так уж важно купить. Под конец, утомленные бесплодной болтовней, мы, как всегда, нашли общий язык, обе стороны пошли на уступки, и сделка состоялась.

Мне запомнился этот летний день потому, что служащие метрополитена и автобусных линий бастовали, такси найти было невозможно, и мне пришлось тащить на руках довольно большую статую, весом килограммов в тридцать, а до дому было километров шесть. И хотя я время от времени останавливался передохнуть, опуская свою покупку на тротуар, руки у меня дрожали, и я обмирал от страха, что могу выронить свое сокровище и повредить его.

Вторым рубежом в моих прогулках по Блошиному рынку был визит к другой даме, гораздо моложе первой и тоже торговавшей бронзой. Разговоры тут были покороче и, я бы сказал, менее плодотворные, потому что эта особа имела премерзкую привычку никогда не уступать в цене. Я бы даже сказал, что от этих разговоров выигрывала, в основном, она. Ее собственные познания в области скульптуры были весьма скромны, и, вбив себе в голову, что я большой знаток этой материи, дама всегда расспрашивала меня о достоинствах и ценности своих новых приобретений.

Однажды, когда я подошел с неизменным вопросом «Что новенького?», она протянула мне руку — не свою, а большую руку из бронзы.

— Сколько вы за нее хотите? — небрежно спросил я, так как произведение было мне отлично известно.

— Я хочу только, чтобы вы сказали мне, что это такое.

— По-моему, подпись достаточно разборчива, — холодно ответил я, уразумев, что снова буду использован в качестве эксперта.

— Да, но оригинал ли это?

— Думаю, что оригинал, только отливка нелегальная. Иначе тут стояла бы печать мастерской.

— Я тоже так думаю, — дама кивнула.

Она имела также подлое обыкновение выслушивать от вас информацию с таким видом, будто все это ей было известно заранее.

— Сколько же вы хотите за нее? — повторил я, продолжая рассматривать великолепную бронзовую работу, подписанную Роденом.

— А сколько она, по-вашему, стоит?

— Вы меня как покупателя спрашиваете или как оценщика? — ворчливо проговорил я, увидев, что и на этот раз ничего из этой хитрюги не выудить.

— О, я знаю, что вы скажете честно, — ловко увильнула она от ответа.

Так что пришлось мне и на сей раз проинформировать ее.

— Только имейте в виду, что без марки мастерской, где делалась отливка, вы вряд ли возьмете за нее больше, чем половинную цену. Если она попадется на глаза кому-нибудь из музея Родена, ее непременно у вас конфискуют.

— Половинная цена меня вполне устраивает, — улыбнулась дама. — Я купила эту бронзу за десять тысяч. Люди ведь глупы. Рука… Они думают, что это деталь какой-нибудь статуи…

«Мне такая роскошь за десять тысяч никогда не достанется…» — с горечью подумал я, продолжая свою прогулку. Дама и вправду уступила бы мне эту бронзу за полцены, но Роден даже за половинную цену был мне не по карману.

«Никогда не будет у меня Родена, ни одной его вещи, — продолжал я сетовать про себя. — Ни с маркой литейной мастерской, ни без марки…»

Но именно в этот миг отчаяния меня осенила идея, которая потом много месяцев не давала мне покоя: обойти все мастерские, где делают отливки скульптурных работ, и проверить, нет ли чего там. Найти путь к самим истокам.

Профессия литейщика, так же как и сама скульптура, пришла в наше время в упадок. Фирма Эбрар давно окончила свое существование. Барбедьен обанкротился уже при мне. Из наиболее известных фирм продолжали работать Рюдье, братья Сюз и Вальсуани. Рюдье отливал скульптуры Родену и Майолю, Вальсуани — Бурделю, а братья Сюз — нескольким скульпторам-модернистам. Но все они были именно мастерами-литейщиками, а не торговцами. Они исполняли заказы, но не продавали, и даже если в их личной коллекции был какой-то экземпляр, то вряд ли они согласились бы уступить его первому встречному.

Следовало найти каких-нибудь посредников. Я стал расспрашивать приятелей из художественных кругов и узнал, что один молодой скульптор хорошо знает Вальсуани и немного — братьев Сюз. Поскольку этот скульптор отнюдь не был завален работой, он охотно посадил меня в машину, и мы отправились с ним в одно из парижских предместий.

Мастерская Сюза была просторной и неуютной, как все литейные мастерские. Рабочие под руководством шефа сваривали детали какого-то странного изваяния — огромного конгломерата металлических брусков, не имеющих определенного назначения. Хозяин молча указал на свою небольшую контору в глубине помещения, а немного погодя пришел узнать, чем может быть нам полезен.

В качестве предлога для визита я захватил с собой эскиз лежащей обнаженной женщины, супруги Жюля Далу, — ввиду отсутствия других моделей скульптор всегда использовал как натурщицу собственную жену.