Я закричал.

Закричал дико, ничуть не пытаясь сдержать позорный для воина вопль боли.

А пламя продолжало вгрызаться мне в запястья, в плечевые суставы, затрещали волосы на голове, мир окрасился в темно-красный цвет. Мои глаза варились в собственном соку…

Я горел! Меня сжигали заживо!

Боль, страшная боль… Я быстро превращался в прожаренный и обугленный кусок мяса…

Но все это я осознал уже будучи в движении. Я направлялся к обидчику, чье биение жизни ощущал всем своим разъяренным и корчащимся от боли нутром. Железо раскалилось… Собственные доспехи стали для меня походным котелком для обжарки мяса…

А запах…

О этот ни с чем несравнимый запах поджаривающихся собственных щек и губ…

Прыжок…

Прыжок вслепую, но ведущий точно к цели.

Моя скорченная как куриная лапка рука вцепилась в чье-то плечо, едва не соскользнула, уцепилась крепче. Со второй руки не могу стряхнуть перчатку — латное железо прилипло к коже и мясу… Что ж…

Не обращая внимания на чей-то перепуганный визгливый вопль, обожженной и как мне кажется горящей рукой я хватаю врага за лицо, прямо за лицо, затыкая ему рот, впиваясь остатками пальцев ему в щеки. И вопль врага сначала сменяется заглушенным мычанием, а затем исчезает и он.

А на меня снисходит целительная волна прохлады — чужая жизненная сила с неслышимым плеском входит в мое трясущееся в агонии боли тело. Я делаю выдох, изрыгая из груди клуб дыма вперемешку с пылью от полусожженных легких. Выронив из руки мертвое тело, сдираю шлем, свободной от железа рукой провожу по глазам, сдирая с глазниц коросту спекшейся кожи. По моим пальцам и щекам течет тягучий сок от свернувшихся словно яичный белок глаз. У меня нет глаз… Совсем нет… Я ощущаю лишь пустое пространство там, где должны находиться мои глаза.

Боль быстро утихает — слишком быстро. Я сдираю со щек шелуху отмершей плоти, не обращая внимания на новую боль и кровь. Искореженным ртом с натугой выдавливаю:

— Ждите!

Я обращаюсь к ниргалам, чью ауру жизни отчетливо ощущаю в трех шагах от себя. Слепо поведя головой, я указываю рукой прочь от себя:

— Там еще тройка. Они нужны мне живыми. Сейчас же.

Два железных истукана мгновенно приходят в движение и тяжелыми скачками уносятся прочь. Бежать им недалеко — еще одна тройка преследователей совсем рядом, иначе я бы их не почувствовал. А вот почему я не почувствовал того, кто подпалил мне шкуру и мясо?

За то время пока отсутствовали мои молчаливые помощники, случилось немало. Я успел содрать со второй руки перчатку, при этом послышалось мокрое хлюпанье, будто с руки сорвали не только железо. Вспышка резкой боли подтвердила мою догадку — прикипевшее к железу мясо оторвалось от руки вместе с ним.

А затем частично вернулось зрение в левом глазу. Опустив неловко голову — при каждом движении на лбу, макушке, щеках, подбородке и шее рвалась новая кожа, что стремительно нарастала на обнаженное мясо — я увидел то, что осталось от моей руки. Бесформенный кусок слизи и мяса с торчащими оттуда белыми и почерневшими костями. Так может выглядеть полуразложившаяся рука трупа, но не рука живого человека.

Поднеся изуродованную ладонь к лицу, я взглянул на собственные обнаженные кости и криво усмехнулся. Кожа на щеке лопнула, по губам потекла струйка крови.

В этой позе меня и застали ниргалы — стоящим и любующимся собственными ужасными ранами. Но ниргалам было плевать. Как и мне. А вот двоим из трех пленников это зрелище не понравилось ужасно. Я мог их понять — ибо успел ощутить, что на моем лице обнаженных костей было не меньше чем в выпотрошенной руке. Частично лицо, частично скалящийся череп и все это покрыто спекшимися кусками кожи и кровавыми потеками. Да и руки мои могли испугать кого угодно. Все остальное было скрыто тяжелыми доспехами.

Третий пленник пребывал в бессознательном состоянии. Что ж, придется его разбудить.

— Думаю — едва-едва сумел выдавить я нечто членораздельное, ибо мои губы снова «поплыли» куда-то вниз — Думаю, мне придется вас пытать. Жестоко пытать. Ибо только вместе с жуткой болью из вас выйдет достаточное для меня количество силы…

Два воина — совсем еще молодые парни — разинули рты и начали кричать. Долго и громко. Я им не мешал — ибо уже почувствовал вдали еще несколько зыбких теней чужой жизненной силы. Пусть кричащие привлекут сюда и других — тогда мне достанется еще больше.

Вытаскивать из ножен кинжал я не стал.

Зачем?

Для того чтобы извлечь из вопящих мясных сундуков как можно больше жизненной силы мне понадобится кое-что получше, чем обычный железный нож.

И это «кое-что» у меня было… — кусок старой пожелтевшей кости валяющейся на земле. Кость волка. Матерого старого зверя, прожившего долгую и тяжелую жизнь. Хищник был вожаком. Он много раз вел на охоту многочисленную стаю, много раз прыгал на шею оленя, ударом клыков взрезая артерии. А затем он первым начинал пировать, жадно насыщаясь сырой окровавленной плотью. Но пришло время, и его жизнь подошла к концу. Старый хромающий волк лег под ветвями столь же старой сосны и заснул навсегда. Зверь умер слишком спокойно, не испытав перед смертью ни малейшей боли — просто заснул и все. Возможно, он и не заметил прихода смерти — просто перешел на ту сторону и все. Это та самая смерть, о которой мечтает большая часть разумных — дожить до глубокой старости, а затем мирно и спокойно умереть во сне в собственной постели.

Хорошо для волка.

Плохо для меня.

Мне бы больше подошла кость существа мучительнейшим образом доведенного до смерти. И желательно, чтобы нужная кость была вырвана из дрожащего и корчащегося тела перед самой-самой смертью, вместе со вспышкой чудовищной боли. Вот тогда кость станет идеально подходить для создания особого инструмента…

Но приходилось обходиться имеющимся. Откуда я знал такие тонкости некромантского искусства?

Не знаю.

Я просто знал, будто знание само пришло ко мне в голову. Само затекло мне в мозг легким темным дымком и сейчас клубилось внутри моего черепа, нашептывая мне подсказки…

Этот же голосок витающий в моем разуме, опасливо напомнил, что не стоит показывать некоторые особенно… грязные тонкости предстоящей работы. Потому как это может серьезно потрясти или даже напугать обычных людей. Одно дело если ты пытаешь человека ради важных сведений. Когда есть причина касающаяся не только тебя. И совсем другое дело, когда это важно для твоего… насыщения…

Вот только мой внутренний голос зря поднимал тревогу — ниргалам не было разницы. Они бесстрастны. Они холодны. Они безжалостны. Их не терзают такие чувства как сострадание и милосердие. Поэтому мне не о чем было переживать. Однако для них найдется другая работа.

— Идите в ту сторону и приведите сюда еще четверых — произнес я, опустив изуродованное лицо к земле — Приведите их живыми. А я займусь ими…

Воины ушли за деревья, начав неотвратимо сближаться с бегущими им навстречу врагами. Противники еще не видели друг друга — мешали деревья. Одни бежали на истошные вопли связанных союзников. Другие просто шли в указанную сторону.

А я наклонился и поднял с земли старую волчью кость, бережно провел распухшим от ожогов пальцем по ее острому обломанному краю — какой-то зверек в голодную пору пытался выгрызть отсюда хоть что-то питательное. Смешно — сейчас я подобен тому самому крохотному зверьку. Ведь я тоже хочу получить хоть что-нибудь могущее меня насытить…

Один из воинов врага в этот миг попытался убежать. Он был связан, посему извернулся и начал прыгать, будто диковинный безухий заяц, двигаясь вперед огромными прыжками — ужас придал ему силы и грации. Он действовал так, будто занимался этим всю жизнь. На бегу он что-то кричал. Кажется «спасите!». И поминал — вот смех-то! — имя Создателя. Подлая тварь, что давно отвернулась от Создателя и примкнула к силам Тьмы, вдруг вспомнила забытое имя и жалобно возопила, прося его о защите.

— Он не придет — прохрипел я, вонзая обломанную волчью кость под небольшим углом в его хребет.