- Теодозия Петровна, вы хорошо знали жизнь покойного? - спросил Щерба. И не ожидая ответа, добавил: - Посмотрите, пожалуйста, повнимательней и спокойно, что здесь не на месте, чего не хватает. Только руками ничего не надо трогать.

Она медленно повела взглядом по стенам, затем долго изучала стол и подняла глаза на Щербу:

- Про книги и бумаги всякие не знаю, может что и пропало, как узнать? А вот кабана точно нет. Он у покойного всегда на столе стоял.

Щерба понял, речь шла о бронзовом пресс-папье. Сейчас оно в сейфе у Скорика - орудие убийства, вещественное доказательство. Он подошел к старому фанерному платяному шкафу, распахнул его. Даже зная скромный образ жизни и материальные возможности Богдана Григорьевича, удивился почти полному отсутствию вещей: на вешалке обвис старый плащ, поверх которого висело поношенное, из тяжелого синего сукна пальто. Внизу на днище стояли утепленные тщательно вычищенные коричневые ботинки. Из четырех бельевых полок одна была свободна. На остальных лежали две или три рубашки с длинными, как ослиные уши, углами воротничков, две пары зимнего белья, трусы, майки, несколько пар носков, галстуки и стопка носовых платков, четыре неновых простыни, один пододеяльник и наволочки с простыми желтоватыми кальсонными пуговицами.

- Взгляните-ка, Теодозия Петровна, - позвал Щерба.

Она подошла, чуть склонила голову, словно пересчитывала содержимое шкафа, потом сказала:

- В старых туфлях его похоронили. А вот черных банкетных, прошу пана, нет. А все остальное тут. Я столько раз стирала все это. А туфель нет, этих, банкетных, - повторила она.

- Что значит "банкетных"? - спросил Щерба.

- Он, прошу вас, был меценас [меценас (местное) - адвокат.]. Когда шел куда - по важным делам - надевал их. Черные такие, элегантские, почти новые. Любил их. Может, ваши из милиции, когда приехали в ту ночь, увезли их. Про то не знаю. Только нет их. Они если не за дверью на подстилке, то завсегда здесь стояли, в шкафу.

Действительно, осматривая комнату, Щерба нигде не наткнулся на обувь. Но сейчас, после слов Теодозии Петровны, он, кряхтя, опустился на колени и заглянул на всякий случай под кушетку. Но там было пусто. У кушетки стояли старые шлепанцы из зеленого сукна...

Оформив все протокольные дела, опять опечатав комнату, Щерба отпустил понятых и лейтенанта. Сам же решил допросить Теодозию Петровну.

- У меня к вам несколько вопросов, Теодозия Петровна. Я ведь тоже знал Богдана Григорьевича, учился у него, бывал тут, правда, нечасто, поэтому вы меня не помните, - начал он доверительно и взглянул на нее, гадая, приняла ли она такой мягкий неофициальный посыл, не смутил ли ее бланк протокола, лежавший перед Щербой.

Теодозия Петровна молчала.

- Как вы считаете, - спросил Щерба, - каким образом убийца проник в квартиру? Ключи мы нашли у Богдана Григорьевича в кармане брюк, в которых он был.

- Это другие. Одни он потерял. Я нашему слесарю заказывала, из ЖЭКа.

- А как фамилия слесаря?

- Войтюк Игнат Петрович.

- Давно Богдан Григорьевич потерял их?

- Не так уж давно.

- Мог ли Богдан Григорьевич впустить незнакомого человека?

- Выходит, впустил, прошу пана.

- А почему вы считаете, что это был незнакомый?

- Что мне считать! Он кого хочешь мог впустить.

- Что, так часто к нему приходили?

- Никто к нему не приходил.

- Вообще? Что же, у него знакомых не было?

- Может, и были где на стороне, а сюда редко заходили.

- Вы их видели?

- Кого?

- Этих, которые хоть и редко, но заходили?

- Мне они зачем? Ему звонили, он и открывал.

- А в этот раз вы звонок слышали?

- Не было меня. С утра я ушла.

- А вернулись когда?

- Уж стемнело, после девяти.

- А вы бы услышали, если бы кто позвонил?

- Может и услышала б.

- У вас телевизор есть, Теодозия Петровна?

- А как же!

- Возможно, телевизор работал, и вы не услышали. Давайте попробуем, а? Вы пройдите в комнату, включите телевизор погромче. Слух у вас хороший?

- А с чего мне глохнуть?! - пожала она обидчиво плечами и направилась в комнату. Щерба пошел за нею. Теодозия Петровна включила телевизор, подождали, пока он нагрелся, затем Щерба направился по коридору к входной двери, вслед ему уже летела какая-то песня. Приоткрыв дверь, Щерба нажал на наружном косяке красную кнопку. В глубь квартиры понесся резкий трещатый звон.

- Ну что, Теодозия Петровна, слышали? - спросил он, вернувшись в комнату.

- Сказала же вам, не глухая я. Тут и покойник услышит, прошу вас.

"Это уж точно", - подумал он, вспоминая силу звонка.

- Значит, в тот день никто не звонил?

- Откуда мне знать? Может, кто и звонил, когда меня не было.

- А переписку он вел какую-нибудь? Может письма сохранились?

- Никто ему не писал.

- Какое у вас давление, Теодозия Петровна? - он отложил ручку.

Она удивленно посмотрела на него.

- Гипертония у меня.

- У меня тоже, - вздохнул Щерба. - А что прини маете?

- Клохвелин какой-то.

- Вот, - усмехнулся Щерба и вынул из кармана баночку с таблетками клофелина. - С собой таскаю. - Теодозия Петровна, а Богдан Григорьевич аккуратно платил за квартиру? - неожиданно спросил Щерба.

- Прямо! Платил он! - хмыкнула она. - Он и дороги-то туда не знал, только деньги давал, а я ходила. Его расчетная книжка всегда у меня, в серванте.

- Вам такая фамилия - Зубарев, - не знакома?

- Нет, не знаю.

- Теодозия Петровна, а как у вас сложился тот день? Утром, значит, вы ушли. Так?..

37

Теодозия Петровна вышла из дому утром. У порога комнаты Богдана Григорьевича на подстилке стояли аккуратно вычищенные туфли. "Значит дома", - удовлетворенно отметила Теодозия Петровна. День предстоял длинный, вернуться собиралась поздно. Богдану Григорьевичу знакомый слесарь из домоуправления сделал новые ключи вместо утерянных, так что за него можно не беспокоиться.

Она любила прогуляться по городу, осмотреть витрины, потолкаться среди людей, жмущихся к прилавкам, послушать, о чем говорят, узнать какие-нибудь новости, иногда вставить и свое словечко, вовлечь в беседу женщину, скажем, покупающую кофточку в отделе трикотажа, дать ей совет.

В полдень Теодозия Петровна вошла в трамвай, закомпостировала билетик и спокойно уселась: конечная точка ее пути находилась в новом отдаленном микрорайоне, где жила приятельница, Теодозия Петровна не видела ее уже неделю. Обе предвкушали эту встречу с долгим чаепитием, обстоятельной беседой.

Затем вместе они отправились в церковь Петра и Павла на вечернюю службу. В храме ярко горели огни, освещая роспись и лики святых, стоял любимый с детства плотный запах людского дыхания, смешанный с пахучим теплым духом горящих свечей, звучало умиротворяющее пение, в котором вдруг прорывался дискант детского голоса... От всего этого у Теодозии Петровны становилось совсем спокойно и благостно на душе...

Из церкви Теодозия Петровна вернулась пешком. Уже стемнело. Не зажигая лампочку в прихожей, все же, как обычно, покосила взглядом на дверь Богдана Григорьевича. Из щели под дверью пробивался слабый свет. На подстилке туфель не было. "Что же это, ушел и свет забыл погасить, а счетчик, небось, вертится и копеечки складывает, - подумала Теодозия Петровна, заворачивая за угол в свой коридорчик. - Куда же на ночь глядя, в какие гости?"

Разложив по местам всякие мелкие покупки и облачив шись в домашнюю одежду, она зажгла газ, поставила чайник на плиту, отрезала ломтик хлеба и три кружочка колбасы. Съела, попила чаю, достала маленький старинный ларец, в котором было два отделения для двух колод карт. Сегодня она решила повторить вчерашний пасьянс, неполучившийся: никак не находил себе место бубновый король. Теодозия Петровна отыскала его, посмотрела укоризненно, как на живого, и втиснув опять в колоду, перетасовала карты. Включила телевизор, сверилась с программой - не напутала ли чего: по первой варшавской программе в ноль часов тридцать минут должен начаться французский художественный фильм "Безумства Макса". Нет, память не подвела ее: так и есть - в ноль тридцать эти самые безумства. До начала оставалось еще много времени. Теодозия Петровна все же включила телевизор, убавила звук, Варшава передавала программу "Неделя и политика". Можно, слушая вполуха, раскладывать пасьянс. Все готово для при ятного времяпровождения. Оставалось только задернуть шторы, чтоб полностью отгородить свое жилье от всего постороннего, как бы окончательно запереться, замкнуть все четыре стены. Она подошла к окну, взялась рукой за штору и в последний раз взглянула на улицу. Там было пустынно, на конечной трамвайной остановке стояла парочка. Слабый свет единственного фонаря освещал только фигуры парня и девушки, лиц было не разглядеть. Чуть в стороне, въехав двумя передним и задним - колесами на тротуар, стояла легковая машина. Сидел ли в ней кто-нибудь, понять было невозможно - в салоне темно да еще, свет уличного фонаря. Задернув штору, Теодозия Петровна вернулась к столу...