Раскладывая в ряды карты, иногда поглядывая на экран телевизора, Теодозия Петровна вместе с тем прислушивалась, желая поймать момент, когда заявится Богдан Григорьевич. Но его все не было, и все больше смущало ее, что в комнате соседа горит свет. И тут вдруг вспомнила, что на подстилке у порога было пусто. Он обычно оставлял там шлепанцы, когда надев туфли, уходил, а вернувшись, ставил на подстилку туфли, а надевал эти зеленые суконные шлепанцы со сломанным уже задником... Странно... Но тут начался фильм, а из колоды пальцы достали того самого бубнового короля, и к радости Теодозии Петровны ему сразу же нашлось место. Всякий раз, раскладывая пасьянс, она делала ставку - что-нибудь загадывала. Нынче загадала на далекое - на двадцать первое ноября. Это Михайлов день. Священника из села, где она родилась, звали Михаил, в детстве вместе пасли гусей. Сегодня встретились случайно в церкви Петра и Павла, он приехал в Подгорск по делам, пожурил, что давно не заглядывала в родные места, там ведь родительские могилы, пригласил...

В какой-то миг показалось, что стукнула входная дверь, щелкнул замок. Теодозия Петровна вышла в свой коридорчик, прислушалась, ловя шаги Богдана Григорьевича. Но все было тихо. Она вернулась в комнату и услышала, как в ночной тишине раздался металлический удар захлопнувшейся дверцы автомобиля, как заворчал, а потом взревел мотор. Когда подошла к окну, успела увидеть, что машина, стоявшая двумя колесами на тротуаре, отъехала, удалялись ее красно-желтые задние огни.

Примерно через полчаса раздался телефонный звонок. Теодозия Петровна вздрогнула от неожиданности. В такую пору никто не звонил ни ей, ни Богдану Григорьевичу. Аппарат висел в прихожей. Запахнув халат, Теодозия Петровна нехотя поднялась.

- Алло! Кого надо? - зло спросила она, одной рукой держа трубку, другой застегивая верхнюю пуговицу.

В ответ раздался звонкий мальчишеский голос:

- Тетя, через полчаса начнется атомная война! Копайте бомбоубежище!..

Там, откуда звонили, раздался смех, какие-то веселые восклицания, и она поняла, что звонили из автомата, что их несколько в будке подростков, вот так набирающих по ночам шесть любых пришедших на ум цифр, чтоб кого-то разбудить, позабавиться глупостью. В телефонной трубке пошли короткие гудки.

- А чтоб вас градом побило! - сказала Теодозия Петровна и уставилась на дверь Богдана Григорьевича, находившуюся напротив. "Почему же он не вышел на звонок? - подумала она, заметив свет в его комнате, сочившийся из щели под дверью. - Не спит же! Неужто выпил и заснул?" - Она сердито вздернула плечами и направилась к себе...

В три закончился фильм. Теодозия Петровна выключила телевизор и как человек, следующий всем правилам, выдернула шнур из розетки, затем сложила в ларец карты, расстелила постель. Но мысль о странном поведении Богдана Григорьевича не давала покоя. Теодозия Петровна вышла в свой коридорчик, через прихожую направилась к двери Богдана Григорьевича. Тихонько постучала. Но никто не окликнулся. Постучала еще раз, громче, подождала и осторожно открыла дверь. В полумраке комнаты, освещенной низкой настольной лампой с тяжелым матовым стеклом абажура, она увидела лежащего на полу Богдана Григорьевича. Лежал он, чуть повернувшись набок. Теодозия Петровна вскрикнула, зажала рот ладонью, словно испугавшись, что ее кто-то _т_у_т может услышать. Ей стало вдруг холодно, она сжала на груди руки, со страхом приблизилась к Богдану Григорьевичу, не зная, жив он или мертв. Ей почему-то сразу бросилось в глаза, что он был в _ш_л_е_п_а_н_ц_а_х_. Она с ужасом наклонилась над ним, ощутила слабый запах пива, увидела, что веки широко открыты, взгляд неподвижен, словно в глазницы кто-то вставил искусственные стеклянные глаза, из-под головы растеклось небольшое темное пятно.

- Богдан Григорьевич, Богдан Григорьевич, - тихо позвала Теодозия Петровна, боясь прикоснуться к нему.

"Это у него удар... Или сердце, - подумала она. - Упал, разбил голову... Господи, смилуйся, не дай ему умереть", - родились в уме слова.

Пятясь, она вышла из комнаты и позвонила в "скорую"...

Ночь медленно ползла к рассвету. Теодозия Петровна не знала, что делать, не находила себе места в ожидании. И у себя усидеть не могла, и в комнате Богдана Григорьевича, боялась, будто кто-то там притаился. Она вынесла из кухни табурет, поставила в прихожей под телефоном и уселась, вся сжавшись.

"Скорая" прибыла минут через сорок. Вошел тучный высокий немолодой человек с измученным одутловатым лицом. Белый халат его был явно тесен, туго обтягивал тяжелые плечи.

- Вы вызывали? - спросил он.

- Я, - робко отозвалась Теодозия Петровна, только сейчас увидев за спиной врача юношу-санитара, несшего деревянный сундучок.

- Где больной? - спросил врач.

Теодозия Петровна указала на открытую дверь. Они вошли. Она осталась в дверном проеме и видела, как врач присел на корточки у тела Богдана Григорьевича, почти заслонив его, рядом стоял санитар. Теодозию Петровну бил озноб, она никак не могла унять дрожавшую челюсть, мелкое постукивание зубов.

- Тут, уважаемая, не скорая помощь нужна, а милиция, - врач подошел к ней, вытирая руки носовым платком. - Он мертв. Где у вас телефон?

Она указала на аппарат, чувствуя, что ноги стали соломенные, захотелось немедленно сесть, но она оперлась спиной о стену и слушала, как врач говорил кому-то, называя ее адрес:

- Да-да... Труп... Доктор Тисляк из тринадцатой бригады... Т-и-с-ляк, - повторил он... - Хорошо... понял... - и повесив трубку, сказал Теодозии Петровне: - До их приезда вы туда не входите и ничего не трогайте... До свидания.

Когда они ушли, она уселась на табурет перед раскрытой дверью в комнату Богдана Григорьевича, тупо уставившись в ее глубину, где в полумраке виднелся край письменного стола, кушетка и часть стеллажей...

Такими предстали перед Щербой рассказ Теодозии Петровны и в какой-то мере она сама. Что ж, все было гладко, достоверно, убедительно. По словам соседки Шимановича, ее насторожили два факта: отсутствие туфель на подстилке у двери, и в то же время свет, горевший в комнате Шимановича, никогда не входившего по ее словам к себе в туфлях. И туфли эти, "банкетные", как она сказала, действительно исчезли. А надевал он их по особым случаям, для какого-нибудь визита. Куда же он в этот день ходил? По какому _д_е_л_о_в_о_м_у_ поводу облачился в эти "банкетные"?.. И еще. Получалось, что убийца пришел, когда соседки дома не было. Позвонил, и Шиманович открыл дверь. Возможно даже незнакомому человеку. Богдан Григорьевич открыл бы кому угодно. Тут, зная Шимановича, Щерба был согласен с Теодозией Петровной, сказавшей: "Он кого хочешь мог впустить". Не исключено, что убийца отпер дверь "своими" ключами, которые потерял Шиманович. Или их у него выкрали. В этом случае убийца мог войти, когда соседка была уже дома и смотрела телевизор - отпер и тихонько вошел. Есть и еще один вариант: судя по тому, что в комнате нет следов борьбы опрокинутых, сдвинутых со своих мест, разбросанных предметов, бумаг, вещей, - убийцу привел к себе сам хозяин... Но все это предположения... А вот туфель точно нет...

Обо всем этом Щерба думал, идя в прокуратуру. Было около семи вечера, люди возвращались с работы, а он устало, пошаркивая, шел в свой прокуренный кабинет. Где-то за домами, за нагромождением серых, черных, зеленовато-ржавых крыш распылался закат, полоснув по белым буклям медленных редких облаков недолговечным красным высоким светом, предвестником ветреного дня, как это бывало в конце августа...

Войдя в кабинет, Щерба позвонил Скорику, хотя и не надеялся его уже застать. Но Скорик оказался у себя.

- Виктор Борисович? Это Щерба... Что вы так поздно сидите?.. Понятно... Еще не читал, сейчас начну... Только оттуда... Скажите, какая обувь была на убитом?

- Шлепанцы. Суконные со смятыми уже задниками, - твердо ответил Скорик.

- А черные, довольно новые туфли вам не попадались?

- Нет.