Но окончательным вариантом оказалось "народно-этимологическое" "Рыгалето" (отметим и здесь типичный для всего текста контаминационный характер этого названия: совмещение "иностранного" и "русского"). Поляков мотивирует его следующим образом:

"Но вот выявился один замечательный завсегдатай - спившийся балерун из Большого театра. Интересно, что даже в совершенно пополамском состоянии он все равно ходил по-балетному - вывернув мыски. За дармовую кружку пива балерун охотно крутил фуэте и кричал при этом дурным голосом: "Р-риголетто-о-о!" Почему "Риголетто", а не, допустим, "Корсар" или "Щелкунчик",- никто не знал. Пивную начали называть "Риголетто", потом "Рыгалето", что, в общем-то, более соответствовало суровой общепитовской действительности. Сам балерун вскоре, весной, умер прямо на пороге нашей забегаловки, не дожив пяти минут до открытия, до 10.00. до реанимационной кружки пива. А название намертво (sic!) пристало к нашему железному павильону. Вспоминая того несчастного фуэтешника и видя, как все вокруг переименовывается вспять, я думаю о том, что не удается оставить после себя такой прочный след в жизни" ("балерун" сыграл роль "строительной жертвы": он довел до завершения образ этого заведения и умер - оттого запущенное им в обиход словечко "Рыгалето" оказалось наиболее жизнестойким). В этом фрагменте тоже встречаются галлицизмы, в том числе с элементом русификации (балерун, фуэте), которые выполняют роль аттракторов25 - элементов, которые в данном случае актуализуют "французский" фон повествования (вернее, концепт "Франция в советском контексте").

Окончательное название пивбара, на первый взгляд, вызывает итальянские ассоциации, но поскольку опера Верди написана на сюжет драмы В. Гюго "Король забавляется", то и здесь первоисточник названия оказывается французским.

Более того, эта череда переименований настраивает персонажей на возможную перспективу дальнейших поисков названия. Примечательна в этом отношении реакция жены героя на его появление после обмывания путевки всё в том же "Рыгалето".

- Картошки не было! - доложил я первым делом, так как с утра имел приказ купить пять килограммов

- А картошки в пивных никогда и не бывает! - пожала плечами жена.

- Прости, я просто забыл... Мне сегодня на собрании... выделили путевку! (...)

-А куда ты едешь?

- В Париж!

--- Вы переименовали "Рыгалето" в "Париж"? - предположила язвительная супруга моя Вера Геннадиевна.

При всей язвительности этой ремарки, в ней содержится доля истины: в предшествующем тексте пивбар уже достаточно подготовлен к такому варианту наименования.

Таким образом, в отличие от бистро - французских кафе с "русскими коннотациями", - "Рыгалето" - это зона советской действительности, пронизанная "флюидами" Франции - явными и латентными. К последним относятся грамматическая модель названия "У тети Клавы" и косвенная связь с пьесой Гюго. Эти латентные галлицизмы функционально даже важнее явных: именно они свидетельствуют, что "дух Франции" проникает глубоко в ткань повествования (он существует независимо от того, ощущаем мы его или нет). "Рыгалето" и официально именуется на французский лад - павильоном, и его неформальное название аллюзивно связано с Францией, его посетители спорят о Тейяре де Шардене, сравнивают московский пивбар с неизвестными им парижскими заведениями и, наконец, сам Гуманков рассказывает о своей парижской любви, находясь в "Рыгалето" и обращаясь с повестью-диатрибой к воображаемому соседу. Экспансия явных и завуалированных галлицизмов постепенно захватывает пространство текста и подготавливает читателя к последующему перенесению во Францию в прямом смысле.

"Рыгалето" оказывается своеобразным "окном в Париж", и эта его роль оправданна. Во-первых, это адрес "внутренней эмиграции" героев, в том числе Гуманкова: сюда люди бегут от суеты и пошлости быта. Во-вторых, здесь происходит духовное и умственное раскрепощение человека (примечательно, что Гуманков полуиронически-полусерьезно именует свое времяпрепровождение в "Рыгалето" медитациями). Глоток пива для героя - это воистину "глоток свободы". Состояние слабого алкогольного опьянения способствует установлению бахтинского "фамильярного контакта" и перенесению "в другую реальность". В-третьих, объединительным мотивом является питие: от русских "любителей пива" естествен переход к французам, не злоупотребляющим трезвостью. В-четвертых, "Рыгалето" - территория ностальгии. Сначала герой тоскует по иному варианту жизни, а в конце повести его ностальгия и вовсе приобретает своеобразный смысл. Это ностальгия-наоборот: тоска на Родине по Франции (при несомненном патриотизме Гуманкова). Напомним, что в строгом смысле слова ностальгия - тоска именно по стране, иные коннотации (ностальгия по детству, "по настоящему" и т.п.) факультативны.

Итак, экспозиция повести строится на комическом сближении советских и французских языковых и др. элементов. Употребляемые автором галлицизмы русифицированы и в обычной речи малозаметны. Аккумулируя и обыгрывая их в тексте, Поляков актуализует их первоначальную инородность. Он выявляет, "кристаллизует" "растворенную" в российской реальности Францию, подготавливая читателя к настоящей встрече с ней.

Другим существенным пластом заимствований в различных сферах социальной коммуникации являются латинизмы. В научном стиле латинизмы, как правило, функционируют в роли терминов, в том числе номенклатуры наименований - живых существ, органов, минералов, заболеваний. В научных текстах они, особенно оформленные латиницей, производят впечатление докторальности, точности. Такие термины есть и в филологии: singularia и pluralia tantum, verbum cordis (внутрення речь), uvula и т. д.

Строгие научные термины, введенные в художественный текст, могут транслитерироваться кириллицей:

- (...) Сейчас я вам... Поискав в траве, он (Дежкин - А.Ф.) сорвал что-то. - Что это?

- Плантаго! - торжествуя, сказала Елена Владимировна.

- А какой плантаго? Подорожников много. Майор, медиа...

- Ну, это, конечно, не медиа...

- Майор. Плантаго майор (подорожник большой - А.Ф.). Видите, черешок длинный и желобком

В.Д. Дудинцев. Белые одежды

Кстати, в том же романе действует Стефан Игнатьевич Вонлярлярский -культурный цитолог, состоящий в демонстративно-латентной оппозиции к лысенковщине. Он сохраняет явный нейтралитет по отношению и к ней, и к генетике, следит за белизной не столько "одежд", сколько рук (подобно Понтию Пилату) и, в частности, эпатирует невежественных коллег латинской (но не "вейсманистско-морганистской") терминологией не только биологического, но и общекультурного содержания: "персифляция" (антифразис), "детумесценция" (угасание), "резиньяция" (воздержание от замечаний), "амплификация" (расширение), "дефиниция" (определение) и т. п., а заодно и соблазнительными словами змия

- Эритис сикут дии, сциентес бонум эт малюм, - сказал, кряхтя, Вонлярлярский.

- Переведите, пожалуйста, - попросила Лена.

- Станете яко боги - будете ведать добро и зло.

Впрочем, даже это может считаться крамолой в среде ученых, употребляющих лексемы наподобие "кубла", а также "критически" читающих "Шопенгаура", как доцент Ходеряхин:

- Я тут читал Шопенгаура (...) Критически, критически читал (...) у этого реакционного философа есть в одном месте... - продолжал Ходеряхин. По-моему, подходяще. Кто хорошо мыслит, хорошо и излагает (...) И еще он говорит: непонятное сродни неосмысленному. Я к чему это? Сидел я как-то среди них. Среди вейсманистов-морганистов (...) По-моему, они сами не понимают, что говорят. Кроссинговер... Реципроктность... Аллель... Так и сыплют.

В этой связи следует сделать вполне тривиальное замечание, что использование сложной терминологии должно подчиняться принципу сообразности и соразмерности. Злоупотребление такой терминологией нередко сочетается с банальностью концепции, бессодержательностью или свидетельствует о неумении автора оптимально выражать свои мысли.