— Папа, почему ты не любишь Сашу? — прямо спросила Лида.

— А за что я должен его любить? — ответит вопросом Сергей Петрович. — За то, что, едва познакомившись, он воспользовался ветреностью моей дочери и женился на ней? За то, что настраивает ее против меня?

— Против тебя? — пораженная, переспросила Лида. — Почему ты так думаешь? Это неправда! Саша всегда отзывается о тебе и маме очень хорошо.

— Тогда почему же ты стала скрытной, Лидуся? — ласково упрекнул дочь Сергей Петрович, поднимая ее лицо за подбородок. — Это не в твоем характере. Вспомни, как раньше ты делилась со мной каждой мыслью! А теперь? Я ничего не знаю о твоей новой жизни. Почти ничего, хотя ты замужем уже два месяца. Знаю только, что твой муж не пьет, приносит тебе гостинцы, аккуратно ночует дома. И только. А есть ли у вас общие интересы! О чем вы беседуете, спорите между собой? Чем увлекаетесь? Думает ли он учиться, как обещал тебе до женитьбы, или это пустые слова?

Случай сам шел навстречу Лиде!

— Ты несправедлив к Саше, — с жаром начала Лида. — Это я виновата, давно не забегала к вам. А сегодня собралась. И как раз хотела поговорить обо всех наших делах.

Лида уже открыла рот, чтобы рассказать отцу о своих беседах с мужем, но внезапно новая мысль осенила ее. Она хорошо знала щепетильность отца и не сомневалась, что он сочтет своим долгом тотчас же пересказать весь разговор Рампиловскому. «А что дальше? У Саши может случиться неприятность. Чего доброго, еще и на работу к нам не примут! А папа? Совсем рассердится на Сашу. Не лучше ль придержать язык? Саша сам вот-вот будет ездить на ракетодром».

Успокаивая себя этими рассуждениями, Лида молчала.

— Что же ты, девочка моя? — обнял дочь за плечи Сергей Петрович.

В свете электрического фонаря Лида увидела глаза, добрую улыбку отца и на минуту действительно почувствовала себя снова совсем маленькой девочкой.

— Папка, дорогой, я так люблю тебя, — чувствуя подступающие к глазам слезы, страдая от необходимости молчать, вдруг жарко шепнула Лида вне всякой связи с разговором.

— И я, — просто ответил Сергей Петрович, целуя дочь.

Они постояли так, обнявшись, слегка раскачиваясь, как делали когда-то, но Сергей Петрович почувствовал, что прежней душевной близости с дочерью у него больше нет. Что-то мешало ей. Лида рассказывала разные пустяки, не касаясь сокровенного. «Уходит от меня, — с горечью подумал Сергей Петрович. — Стесняется. Или это неизбежное, возрастное?»

Ночью, накануне очередного рейса Горюнова в Обручев, Лида проснулась от жажды, босиком прошлепала на кухню, всласть напилась прямо из крана такой ледяной воды, что заломило зубы. Перед зеркалом постояла немножко, потом полюбовалась на мужа. Ночник-сова с желтыми глазами бросал на постель слабый свет.

Горюнов спал, как всегда, на спине, дыша ровно и беззвучно. Он никогда не храпел, засыпал мгновенно, но не крепко. И на этот раз он пошевелился под взглядом жены, словно собираясь проснуться, но не открыл глаз, а отчетливо и быстро проговорил:

— Хэллоу! Уот лэборэтриз даз дэ колидж пазэс?[1]

Лида застыла на месте, пораженная внезапными звуками чужого языка. Не сразу сознание выделило из длинной непонятной фразы слово «хэллоу». Еще через секунду всплыло: «лэборэтриз», сходное с русским «лаборатория».

Затаив дыхание, молодая женщина склонилась над кроватью, испуганно всматриваясь в красивое лицо мужа.

— Саша!

Горюнов проснулся, едва Лида коснулась его плеча, сел, свежий, без признаков сна, словно это не он только что спал.

— Ты чего бродишь, Лидусь?

— Саша, ты сейчас что-то сказал во сне по-английски!

У Горюнова тревожно блеснули глаза.

— По-английски? Шутишь, Лида! Просто я забормотал что-нибудь во сне, как индюк! И почему по-английски, а не по-японски? Ты же не знаешь английского языка.

— Не знаю, но в школе-то учила! «Гуд моонинг» — доброе утро, «гуд бай» — до свидания, «плииз» — пожалуйста, «хэллоу» — здравствуйте. А ты совершенно ясно сказал «хэллоу»! И еще что-то вроде «лаборатория».

— Нет, серьезно?

— Клянусь! Не шучу же я с тобой среди ночи.

Горюнов неожиданно расхохотался. Хохотал долго заливисто.

— Ну и умора, Лидусь! Нет, надо же так заучиться!

— Заучиться?

— Конечно. Не понимаешь? Я тебе не говорил, хотел сюрпризом… Я уже месяц, как учу английский язык. Учебник в машине, под сиденьем. Как где встал на погрузку, сейчас его в руки и зубрю: «биг, уайт, блэк…» Я уже до пятидесяти счет знаю. Не веришь? Сяушай: уан, туу… — старательно начал Горюнов.

— Ф-фу-у, как ты меня напугал! Я не знала, что и подумать: лежит мой муж, Сашка, и вдруг бормочет по-английски!

— Нельзя мне, видно, так усердно зубрить, — с раскаянием сказал Горюнов. — Бредить начал во сне. Но, знаешь, мне стыдно перед тобой. Я ведь дал тебе слово учиться! Вот перейду к вам на работу, поступлю в вечернюю школу. А пока хоть язык подучу.

Горюнов ласково потрепал волосы Лиды, поцеловал ее.

Ласка мужа окончательно развеяла тревогу молодой женщины.

Если бы Лида могла читать его мысли!

Целуя жену, Александр Горюнов, он же Николай Иванович, он же Майкл Дрю, с холодным бешенством ругал себя последними словами.

Грузовик легко бежал по хорошо накатанному снежному пути. Поглядывая на дорогу, Дрю одновременно смотрел на столбы с надписью «Запретная зона» и колючей проволокой между ними. Он знал, что они охватывают огромную территорию, конец которой теряется где-то в болотах за сотню километров, если не больше, к востоку от сопок, прятавших Сосногорск. Так говорили жители города. Внутри этой территории и располагался ракетодром со всеми его службами и институтом. Стартовая площадка заодно с институтом опоясывалась по всему периметру иным, капитальным ограждением. Первая ограда — из густой колючей проволоки на деревянных кольях. За ней широкая полоса девственного снега, не запятнанного ничем, кроме птичьих следов. Вторая высокая ограда из металлической сетки на бетонных столбах. Десятиметровые вышки. На них — бдительные часовые в тулупах до пят. Пытаться прорваться сквозь подобную линию заграждения — чистое безумие.

Подъезжая к Обручеву, Дрю взглянул на часы и прибавил газу.

Вдоволь поколесив по окраинным улочкам города, несколько раз останавливая свой грузовик за углом, чтобы удостовериться, не преследует ли его какая-нибудь машина, Дрю выехал к железнодорожным пакгаузам. Здесь мотор начал чихать, а вскоре и совсем заглох. Чертыхаясь, шофер вылез из кабины, открыл капот.

Две минуты спустя около неисправного грузовика собралась стайка любопытных малышей. Присоединился к ним и чернобородый человек в телогрейке, серых валенках, потертой ушанке, вывернувшийся невесть откуда.

— Что, шофер, искра в баллон ушла?

— Да вот, заглох среди дороги, — отозвался Дрю, мельком взглянув на бородача. — А вы что тут собрались? Марш отсюда, пока я вам ноги не перебил.

Ребятишки прыснули врассыпную от сердитого шофера.

— Давай подсоблю. За ручку крутнуть?

— Крутни полегоньку.

Возясь под капотом и одновременно зорко поглядывая вокруг, Дрю обменивался с чернобородым короткими фразами.

— Живешь у Красавки?

— У нее.

— Как с работой?

— Поступил сцепщиком на станцию.

— Хорошо. А она?

— Табельщицей в паровозное депо.

— Отлично. За сосногорскими составами может проследить?

— Вполне.

— С чем они идут?

— С дибораном.

— При неудаче с пропуском используем третий вариант. Подготовь резак.

— Понятно. Сейчас задание будет?

— Да. Пусть Красавка сегодня же возьмет двухдневный отпуск. По семейным обстоятельствам, к врачу, на свадьбу подруги, куда угодно. В Сосногорске она должна встретиться с известным ей конструктором Павлищевым и любым способом завладеть его пропуском в четвертый отдел. Павлищев должен быть уверен, что потерял пропуск. Не пугать, внушить ему мысль, что самое лучшее пока — сказаться больным, отлежаться дома, заявлять сразу о потере пропуска.