Случалось, что за грубые промахи в работе Павлищеву угрожали «оргвыводы». Тогда он выдвигал в качестве железного заслона довод о необходимости бережного воспитания молодых кадров, чуткого отношения к идущей смене, засыпал высшие инстанции жалобами, требовал расследования. Наезжали комиссии, расследовали, опрашивали, мешали работать, и наконец руководители института отступались, не выдержав единоборства: «Ах, да черт с ним совсем, с этим Павлищевым!»

Мимикрия вывозила несколько лет. Но однажды он имел неосторожность написать откровенное письмо человеку, которого ошибочно принял за единомышленника. Возмущенный, тот переслал письмо в местком института. Готовился разбор дела. Назревал скандал.

Помешала война.

На передовые позиции Павлищев не попал, запасшись соответствующей медицинской справкой. Он пристроился связистом в штабе артиллерийского корпуса и благополучно оставался в нем вплоть до взятия Берлина.

Бывшего фронтовика, инженера со стажем, с ничем не запятнанной анкетой (об этом Викентий Осипович заботился больше всего) принимали всюду с распростертыми объятиями. Павлищев выбрал институт на Урале, занимавшийся разработкой новых типов реактивных орудий.

Наученный опытом, Павлищев был отныне предельно осторожен, душу ни перед кем не открывал. Оселка, на котором проявились бы его подлинные качестве, за время работы в новом институте не оказалось. Вдобавок Павлищеву нельзя было отказать в исполнительности, усидчивости, аккуратности. Не блещет изобретательностью? Что ж, кому-то надо разрабатывать и готовые идеи! Так исподволь за Павлищевым сложилась репутация добросовестного конструктора-исполнителя.

А в год, когда начался подбор сотрудников для вновь организуемого в Сосногорске научно-исследовательского института с экспериментальным ракетодромом при нем, в число кандидатов попал и Павлищев. Викентий Осипович приложил все усилия, чтобы из кандидата стать сотрудником нового института, работа в котором сулила конструктору значительно больший оклад, чем все, которые он получал раньше. Усилия увенчались успехом…

— А если меня поймают, пока я буду делать оттиски?

— А что лучше — рискнуть или наверняка позорно погибнуть? — ответил вопросом Аро. — И к чему пугать себя. Вы — свой человек в кабинете Рампиловского. — Павлищев слушал, пораженный осведомленностью Аро. — Минута — и оттиски у вас в кармане!

— У Рампиловского кроме двух замков обычных есть еще цифровой, — сказал, быстро оправляясь, Павлищев. Он сообразил, что в случае неудачи при вскрытии сейфа Аро придет в ярость и отомстит. — Световая, звуковая и фотоэлементная защита. Киносъемочный глазок! И печать.

— Вы умница, Викентий Осипович! — с чувством сказал Аро. — О защите я знаю. А цифровой замок упустил было из виду. Какая цифра открывает его?

— Семь тысяч шестьсот.

— Запомним. Вот вам специальный пластилин. Вдавите его до конца замочной скважины, выждите с минуту. Слепки оберегайте от ударов. Вот ваш пропуск. А вот и две тысячи. Можете пересчитать. Остальные получите тотчас по выполнении задания. Встречаемся завтра вечером ровно в восемь часов, в городской читальне. Я сам подойду к вам. На всякий случай учтите: фотокопия вашего пропуска и ваша собственноручная запись о ракете у меня остаются. Пока остаются. Надеюсь, вы не заставите меня или моих друзей приложить их к письму в некий дом на Уральской улице. Никаких фиглей-миглей! Понятно?

— Понимаю, — ответил Павлищев.

На крыльцо вышли вместе. Аро поддерживал под руку обессилевшего от переживаний конструктора. Машина стояла неподалеку, за первым же углом, с погашенными фарами. Снова серия крутых запутанных виражей, и Павлищев узнал улицу, которая вела к его дому.

— Спокойной ночи! — пожелал Аро Викентию Осиповичу, помогая ему сойти с подножки.

Когда автомобиль завернул в переулок, шофер откинул воротник.

— Ну?

— Все в порядке, шеф. Мы немного всплакнули, чуточку поломались, но за поручение взялись, — сказал Аро и сплюнул. — Проклятый слюнтяй! Завтра я буду иметь оттиски замков, или я ничего не смыслю в психологии трусов.

Сотрудники госбезопасности много слышали о чудесах, которые делает Герасимов, но даже на них произвела большое впечатление доставленная самолетом из Москвы фотография утопленника. Вместо обглоданной рыбами студенистой массы с фото смотрело безукоризненно четких очертаний лицо.

Полковник Лазарев подобрал еще десяток одинаковых по формату фотографий мужских лиц и снова вызвал водителя такси Ивана Загоруйко.

— Нет ли среди этих фотографий вашего хмельного пассажира? — спросил Иван Никитович водителя, разложив перед ним на столе веер фотографий.

— Достали его фото? — обрадованно спросил шофер.

— Посмотрите, посмотрите, — не отвечая, сказал полковник.

Загоруйко внимательно всмотрелся в каждое фото. Шофер хорошо понимал, как важно не ошибиться, не направить следствие по ложному следу. «Как будто ни один не похож… Да и где им взять карточку неизвестного человека? Стоп, а вот этот скуластый?..» Загоруйко даже зажмурился, восстанавливая в памяти лицо пьяного. Еще раз всмотрелся, взял в руки московскую фотографию.

Лазарев, Яковлев и все находившиеся в кабинете обменялись многозначительными взглядами.

— Вот он!

— Вы уверены? — спросил Иван Никитович.

Загоруйко повернул фотографию к свету, вытянул руку, снова приблизил фотографию к глазам.

— Он! Точно он, товарищ полковник.

— Спасибо, товарищ Загоруйко.

На этот раз совещание открыл генерал Доронин, прибывший из Москвы для руководства всеми поисками группы Николая Ивановича.

— Внимание, товарищи! — сказал, поднимаясь из-за стола, Доронин.

Высокий, очень худой, в роговых очках, с лицом ученого, генерал совсем не походил на военного человека. Казалось, дай ему сейчас указку, мел, и он начнет выводить на доске формулы, объяснять их. А между тем Доронин раскрыл на своем веку не одно запутаннейшее дело и был известен не только как опытный аналитик, но и как человек большого личного мужества.

— Считаю необходимым ознакомить вас с обстановкой, — начал Доронин. — Фразу погибшего: «У нас на Лене…», сообщенную нам шофером Загоруйко, нельзя понимать буквально. Человек, живущий близ устья Киренги, Олекмы, Алдана, Вилюя и всех других больших и малых притоков Лены, также мог выразиться подобным образом. Поэтому правильно, что запросы о людях, выехавших осенью минувшего года, до двадцать второго ноября, дня гибели неизвестного в Шуе, были направлены вами в административные органы населенных пунктов всего бассейна Лены. Это очень осложнило работу, но зато создало известную гарантию успеха. Плохо другое: в своих запросах вы не обязали административные органы Лены приложить к своим ответам фотографии уехавших.

Генерал сделал паузу, поправил очки. Все слушали внимательно.

— Располагая такими фотографиями, мы могли бы уже сейчас сличить их с полученной от Михаила Михайловича Герасимова и наверняка исключить из дальнейших розысков ряд лиц. Судите сами, во многих случаях вместо фотографий мы получили с мест такие «приметы»: «лицо обыкновенное, круглое», или «мужчина был из себя интересный».

Офицеры зашевелились, послышался приглушенный смех.

— Тем не менее, анализируя полученные с Лены ответы, мы кое-чего достигли. Запрос охватывал период с первого августа по двадцать второе ноября. За это время в бассейне Лены передвинулось так или иначе больше четырех тысяч человек. Подавляющее большинство отпало из-за несоответствия пола, явной разницы в возрасте и росте с погибшим в Шуе. Помогло нам и то, что еще до получения московской фотографии мы располагали описанием неизвестного со слов шофера Загоруйко.

Доронин раскрыл блокнот, нашел нужную страницу.

— Продолжаю. В итоге осталось триста с небольшим человек. Часть из них разыскана в пределах Иркутской области и Якутской республики. Проверка этих ста семи-десяти двух человек не представила большого труда. Найдены и проверены сто шесть человек из числа выехавших. Остальные сорок два разыскиваются. Надо полагать, в числе их и интересующий нас человек, документами которого предположительно завладел Аро. Сейчас, в связи с получением московской фотографии, мы можем исключить еще восемь человек из этих сорока двух. Короче, не разысканы тридцать четыре человека. — Доронин отпил глоток воды.