Мы стояли на лоджии девятого этажа. Под нами стелились смутно угадываемые в безлунной ночи тёмные крыши хрущёвок. Кое-где слабо светились редкие огоньки окон. Глухую ночь не могла разбудить даже музыка, играющая в комнате, где гости уже отодвинули стол для танцев. Саму комнату не было видно — окно и часть проёма двери на лоджию закрывали тяжёлые светло-жёлтые и гладкие шторы. Рядом с нами, в тёмном углу лоджии крепкого вида подвыпивший парень обнимал дамочку лет тридцати, что-то сладко бормоча её на ухо. Дамочка хихикала и слабо вырывалась.

— Не понял, — машинально сказал я, думая о том, что ловить машину в этом районе будет проблематично… а вот прицепиться к симпатичной молодушке из тех, что выплясывают сейчас в комнате, вполне вероятно. Меня слегка раздражал этот ненужный сейчас философский спор… да и сам спокойный и трезвый, как всегда, собеседник. — Я не расслышал, Дима, что ты сказал?

Он усмехнулся:

— Вы всё услышали правильно.

Женщина рядом слабо вскрикнула. Внезапно я понял, что она не хихикает, а всхлипывает, почти парализованная ужасом. Парень гоготнул. Сквозь музыку прорвался короткий вскрик, перебитый глухим рыком.

Голос моего собеседника становился низким и хриплым:

— Я гляжу, вы уже обо всём догадались…

— Нет, — как можно более твёрдо сказал я, — гадать мне сейчас неохота, а вот домой мне, пожалуй, пора.

Господи! Мне надо будет пройти через всю квартиру!

— Не торопитесь, — прошептал он, вдруг обняв меня за шею одной рукой. Другой он крепко ухватил меня за кисть правой руки и поднёс её к лицу, рассматривая. Он стал выше ростом. Я чувствовал, как вздуваются бугры мышц его тела.

— Учитель, — ласково прохрипел он и укусил меня за суставы пальцев. Дыхание его стало горячим и влажным.

В этом не было ничего гомосексуального. Я чувствовал жаркую вонь его пасти… я старался не смотреть ему в лицо… по моему сомнительному счастью, он прижал меня спиной к ограждению лоджии я мог видеть только меняющийся силуэт его огромной головы, нависающей надо мной…

— Кровь, — пророкотал он, — мясо…

— Дмитрий! — как можно строже сказал я, чувствуя, что вот-вот сорвусь и закричу…

Нельзя кричать, нельзя!!!

— Дмитрий! Слышишь, что я говорю! — в панике я чуть было не произнёс «Плохая собака!», как когда-то, воспитывая своего, не в меру разыгравшегося ротвейлера. — Прекрати! Ну-ка…

Я попытался вырвать руку. Он уже прикусил мне пальцы почти до крови. Один из передних зубов впился в сустав. Было больно, но ещё можно было… нужно было прекратить это! Левой рукой я упирался ему в горло… в густую и сальную шерсть.

Он с наглой усмешкой, ещё более обезображиваемой клыками, торчащими, как у волка, из нижней и верхней челюсти, отпустил мою руку, продолжая горячей мускулистой лапой развязно обнимать меня за шею. Пахло псиной и тухлым мясом. В углу булькала разорванным горлом девушка.

— Что мне может помешать? — насмешливо прорычала тварь, откинув когтистой лапой мою ладонь со своего горла. — Ты уже давно всё понял, наставник!

— Я? Я ничего не понял! Я собираюсь уйти!

Я надеялся, что мой голос звучит твёрдо. Откуда-то снизу, из самых глубин моего разума уже карабкалось безумие, хватаясь цепкими пальцами за нервы и жилы, заставляя закипать в венах кровь. Я осознавал, что от меня резко воняет потом… предсмертным потом… и тварь с наслаждением вдыхает этот запах.

В его лице не осталось почти ничего человеческого. Движения его стали грубыми и бесцеремонными повадками огромного зверя. В комнате Борис Гребенщиков завёл «Под небом голубым». Там уже не вскрикивали. Кто-то хрипел, кто-то с хрустом разгрызал кость. Донёсся почти человеческий смешок и шторы пересекла брызчатая красная струя. В голове у меня бушевал ураган:

…молитва… серебро… молитва… осиновый кол…я ничего не помню!!!

Я не мог вспомнить даже имя Иисуса.

— Кол? Мы не вампиры! — сказал Дмитрий, внезапно отпустив меня. — Сегодня мы просто празднуем мой день рождения.

Он снова был спокоен и аккуратен. Глаза его смотрели на меня

…c собачьей преданностью…

с обычным уважением. Он облокотился на перила и мечтательно посмотрел на город:

— Чудесная ночь, просто чудесная! Зря вы уходите! Наташка хотела, чтобы вы её проводили, — он чуть виновато улыбнулся. — Теперь-то, конечно, поздно… она уже ушла. Вам вызвать такси?

— Если можно, — слабо сказал я, стараясь помнить о том, что нельзя у него на глазах вытирать о рубашку обслюнявленную его пастью руку.

В тёмном углу лоджии тварь поднялась на задние лапы и сгорбившись бесшумно шагнула к нам. Я слышал её дыхание у себя над ухом. Тварь сопела, глухо взрыкивая… а потом чихнула и затылок мне обдало брызгами омерзительно тёплого. На заляпанном каплями крови плече я боковым зрением увидел волокна чего-то красного.

— Ну-ну, — оторвавшись, наконец, от созерцания ночной темноты, укоризненно сказал Дмитрий.

Дыхание над моим ухом отдалилось. Тварь снова принялась грызть труп.

— Зачем такси? Дорого! — сказал, улыбаясь, Дмитрий и снял с моего плеча ошмёток плоти. — Я вас провожу до перекрёстка с Посадской. Там всегда бомбилы толкутся, спокойно договоримся. — Он бросил то, что держал в ладони, в рот, причмокнул и улыбнулся. — Нет, честно, зря вы уходите!

Он повернулся и вошёл в комнату. Гребенщикова сменили старые добрые ACDC.

Надо было идти за ним… или прыгать с девятого этажа вниз, на асфальт.

Было настолько страшно, что я не мог даже дышать.

«Я — трус!» — думал я и никак не мог заставить себя cтронуться с места…

Илья проснулся в поту. Сердце бухало так, что глаза изнутри выдавливало. Рот пересох, руки тряслись.

Господи! Ну и сон!

Немного успокоившись, он сел на кровати. Из соседней комнаты доносилось дыхание девчонки. Сашка посапывал на полу, по-детски положив обе ладони под щёку. За плотно зашторенными окнами стояла тишина. Свеча почти оплыла. Надо было зажечь новую… но руки всё ещё ходили ходуном.

Никогда, никогда он не видел настолько реальные сны!

Он чувствовал, как понемногу, вместе с кошмаром, из него уходит чужая личность.

— Николай… — прошептал Илья. — Николай Андреевич, начальник отдела закупа… вот как его звали… и он всё-таки прыгнул…

В гробу Илья видал такие сны!!!

Последнее время судьба колбасила нашу Мёрси не по-детски.

Эх, Марина-Машенька-Мария-Маруся-Муся-Мёрси! Дожила ты, дурище, до семнадцати лет, а счастья как не было, так и нет! «Выросла, а ума не вынесла», — говаривает мать. Вот уж точно. В кои-то веки мамашка оказывается права.

Мёрси посмотрела в отверстие дула. Может, нажать на курок… и — всё?

Пистолет был неприятно тяжёлым. От него слабо пахло чем-то кислым, чего не мог перебить даже ненавидимый Мёрси запах машинного масла…

— Брюля, сука ты… — пробормотала Мёрси. — Ненавижу.

За углом снова зашуршали по полу брюки покойника и Мёрси, взвизгнув от страха, рванула по коридору. Лишь бы повезло, лишь бы повезло!

Повезло!!!

Дверь оказалась открытой и Мёрси с размаху вылетела на лестничную площадку. Не удержавшись на ногах, она кубарем скатилась вниз, удивительным образом не переломав себе руки и ноги, и неосознанно сжимая пистолет. Осталось преодолеть только один пролёт. Вот тут места были уже знакомыми. Вниз, вниз!

Мёрси, подвывая от страха, выскочила в вестибюль первого этажа. Как и следовало ожидать, в будочке прохода никого не было. В окошке отдела пропусков смутно виднелась милицейская фуражка, лежащая вверх околышем. На стенде «Их разыскивает милиция» кривились отвратительные хари. У банкомата, раскинув ноги, лежал на спине человек, скрючив руки. Пальцы его судорожно перебирали ткань футболки, собрав её на груди, отчего синий безволосый живот с красными рубцами свежих шрамов выглядел, как шляпка белой поганки.