Кай снова поднялся в воздух, поднимая пыльный ветер огромными распахнутыми крыльями, и закружил в небе с другими лиир. Тени по-прежнему скользили по земле — и по-прежнему страх сковывал солиндцев.

Дункан не улыбался:

— Мне начать с капитана?

Я вздохнул с некоторым облегчением и кивнул, потом перевел взгляд на Турмилайн:

— Нам пора разыскать лагерь.

Ее глаза, большие, голубые, как и мои собственные, были расширены — она потрясение смотрела на Чэйсули. Я вспомнил, что она видит их в первый раз в жизни, а знала о них то же, что и я в прежние годы. Для нее, бесспорно, они были варварами. И, бесспорно, хуже зверей.

Она ничего не сказала — понимала, что не стоит откровенно говорить при врагах, но я не сомневался, что после нам предстоит долгий разговор.

— Едем, — ласково сказал я, и мы повернули коней.

Ветер поднялся на закате, едва мы въехали в лагерь, поставленный на новом месте. Ветер швырял пыль нам в лицо, спутывал длинные волосы Турмилайн, пока она не перехватила их рукой, переплетая пальцами. Лахлэн пробормотал что-то на эллаcийcком — как всегда, это относилось к Лодхи, Роуэн захлопал глазами. Что до меня, мне ветер нравился: он унесет привкус крови и чувство потери. Я подверг опасности своих людей, привел их на смерть, и не скоро забуду это.

— Буря, — сказала Торри, — Как ты думаешь, дождь будет?

Пламя костров, испещривших долину, билось и металось на ветру. Я почувствовал запах жареного мяса, и мой рот наполнился слюной. Я не мог вспомнить, когда ел в последний раз — кажется, это было утром.

— Дождя не будет, — ответил я наконец, — только ветер — ветер и запах смерти.

Турмилайн бросила на меня острый взгляд. Я видел в ее глазах вопрос, но она не проронила ни слова. Вместо этого она посмотрела на Лахлэна, ища поддержки, потом перенесла все свое внимание на своего коня, пока я вел их к своему шатру, спросив дорогу у проходившего мимо солдата.

Я спрыгнул с коня подле шатра и обернулся к скакуну Торри. Она соскользнула с седла прямо в мои объятия, и я почувствовал, что она очень устала. Как И мне, ей был нужен отдых, покой и сон. Я хотел опустить ее на землю и отвести в шатер, чтобы устроить поудобнее, но она обвила руки вокруг моей шеи и со всей силой обняла меня. Я почувствовал на своей щеке ее горячие слезы и понял — она плачет за нас обоих.

— Прости меня, — шептала она, уткнувшись в мои волосы. — Все эти годы я молилась о том, чтобы боги позволили тебе выжить, даже когда Беллэм разыскивал тебя и назначал цену за твою голову, а когда ты вернулся, так холодно поприветствовала тебя… Я подумала, когда ты приказал их убить, что ты стал безжалостным и грубым, хотя именно я-то и должна была понять тебя. Разве наш отец не был солдатом?

— Торри…

Она подняла голову и посмотрела мне в лицо — пока я держал ее так, она была почти одного роста со мной:

— Лахлэн сказал, как ты живешь теперь и как мужественно ты переносишь все тяготы такой жизни, не мне обвинять тебя в том, что ты действуешь слишком жестоко. Жестокие времена требуют жестких действий, боги знают, что мужчинам на войне не до нежностей.

— Ты меня и не ругаешь. Что до нежности — ты права, во мне осталось слишком мало места для нее.

Я поставил сестру на землю и потрепал ее волосы. Наша старая игра, которую, как я видел, она не забыла. Старшая сестра, наставляющая младшего братца на путь истинный. Только вот братец наконец вырос.

— В глубине сердца, — мягко сказала она, — ругала. Но это, скорее, моя вина: я питала слишком большие надежды. Я надеялась, что, когда ты вернешься, ты будешь прежним Кэриллоном, которого я поддразнивала в детстве. А теперь вижу — совсем другого, нового Кэриллона, которого я не знаю.

Вокруг нас были чужие люди, хоть я и знал их всех по именам, и мы не могли сказать друг другу прямо того, что хотели. Но сейчас мне было достаточно видеть ее снова и знать, что она в безопасности — в такой безопасности, какой она не знала долгие годы. И я сказал-таки кое-что из того, что чувствовал:

— Прости. Я должен был вернуться раньше. Собственно, я должен был вернуться…

Она положила маленькую ладонь мне на губы:

— Нет. Ничего не говори. Ты просто наконец вернулся домой.

Она улыбнулась сияющей улыбкой нашей матери, и напряженная настороженность наконец покинула ее лицо. Я совсем забыл, как красива моя сестра, и только сейчас понял, почему Лахлэн был сражен ею.

Ветер захлопал тканью полога, конь Лахлэна беспокойно переступил с ноги на ногу — менестрель придержал его, натянув поводья. Я посмотрел на Роуэна, прикрыв глаза рукой от пыли:

— Проследи за тем, чтобы ей принесли мяса и вина. Твоей задачей будет следить, чтобы она ни в чем на нуждалась, — Мой господин, — сказал он, — ваш шатер…

— Теперь ее, — я улыбнулся. — За эти годы я научился спать на земле.

Лахлэн смущенно рассмеялся:

— Вы забываете — менестрелям оказывают определенные почести. И часть их собственная палатка. Если гордость и достоинство Мухаара не оскорбляет такое предложение, я просто обязан предложить вам разделить со мной мой скромный приют.

— Ничего это не оскорбляет, — ответил я. — И не оскорбит, если ты не собираешься во сне петь или читать молитвы, — я снова обернулся к Торри. Видишь ли, здесь военный лагерь, нравы несколько грубы и резки. Никакой утонченности. Надеюсь, ты простишь нам это.

Она весело и с удовольствием рассмеялась:

— Хорошо же, твоих людей я извиню. Но не тебя.

Ветер бросил мне на грудь пряди ее волос — они запутались в кольцах кольчуги и я попытался отцепить их, не оборвав ни волоска. Словно мягкий шелк коснулся моих загрубевших рук, покрытых шрамами и заляпанных кровью, вновь напомнив мне, каким я стал.

Нет ничего странного в том, что сестра бранила меня, хотя бы и в глубине сердца.

Я откинул дверной полог и предложил ей войти.

— Роуэн принесет мяса и вина, и все, что тебе может понадобиться. Если хочешь, спи. Потом у нас еще будет время наговориться.

Я увидел, как в ее глазах снова вспыхнул вопрос, и снова она промолчала.

Она кивнула и скользнула внутрь, через мгновенье в шатре затеплился огонек свечи. Она не собиралась оставаться в темноте.

Я перевел взгляд на Лахлэна, провожавшего ее глазами, пока она не исчезла в шатре и полог не опустился за ее спиной, внутренне улыбнулся уколу, который собирался нанести, а вслух просто заметил:

— Без сомнения, она будет рада обществу. Он покраснел, потом побледнел наверно, просто не догадывался, как легко было прочитать его чувства. Его рука коснулась серебряного обруча, словно он пытался собраться с силами:

— Без сомнения. Но скорее вашему, чем моему.

Я не настаивал, удостоверившись в том, что теперь мне есть чем привязать его к себе. По крайней мере, через Турмилайн я мог узнать о намерениях менестреля:

— Тогда идем. Надо рассказать Финну о том, что произошло. План, в конце концов, был не мой, а его, и он имеет право знать, чем все закончилось.

Роуэн уставился на меня:

— Его?.. Я кивнул:

— Однажды в Кэйлдон мы придумали этот план, или что-то похожее, когда нам было нечего делать, — воспоминание заставило меня улыбнуться. — Была летняя ночь, такая же, как эта, но безветренная и теплая. Вечер перед боем. Мы говорили о заговорах и планах, рассуждали о стратегии и о том, как можно провести Беллэма, — улыбка исчезла с моего лица. — Только тогда мы не знали, доживем ли до этого дня. и не думали, что в нашем войске будет так много Чэйсули.

Снова сухо зашелестела ткань палатки на ветру. Лахлэн спешился:

— Но в вашем войске есть Чэйсули, мой господин… и вы вернулись.

Я снова посмотрел на него и подумал о его любви к моей сестре.

— Ты сыграешь мне сегодня? — спросил я. — Сыграй Песнь Хомейны…

Первое, что я увидел, войдя в небольшую палатку Финна, была арфа. Леди Лахлэна, поблескивающая изумрудным глазом. Она смотрела, как мы входим, и я подумал, что арфа странно похожа на лиир. Я не удивлялся тому, что Лахлэн служит ей, и знал, что она служит ему. Я чувствовал магическую связь между ними еще тогда, когда в первый раз услышал их.