3.3.

«На самом деле, меня, конечно, зовут Джон Джеймсон – отличное имя для любого преступника, – рассказывает Тэш. – Когда-то у меня была своя команда – сплошь отъявленные мерзавцы и головорезы. Мы грабили товарные поезда, нападали на экипажи и пили как проклятые каждый вечер».

«На самом деле, меня зовут Чарльз Харфштайн. Мои предки пришли на эту землю в числе первых переселенцев с Севера, – говорит он. – Я носил косы, подобно своему деду, но каждого, кто смел назвать меня женщиной, убивал одним ударом стального топора».

«На самом деле, меня зовут Элиза Уирхем, – признается он. – Ты слышала об изобретателе часового механизма? Так вот, это все враки. В действительности, изобретательница – я. Просто кто стал бы слушать женщину в то время?»

С каждым разом его рассказы становились все бредовее. На шестой или седьмой байке я не выдержала – сжала голову руками и зло бросила:

– Хватит врать!

«Когда же я врал тебе, детка? Натаниэль Келлерби никогда не обманывал женщин! Что бы ни говорили злопыхатели...»

– Шут. Паяц... – я откинулась на спинку кресла, запрокинув голову и глядя в потолок.

Тэш, к удивлению, замолк. Мы сидели в дешевой гостиничной комнатке, летняя жара разогрела кирпичный дом до состояния печи, пот стекал по лбу, и слабого ветерка, дующего в распахнутое настежь окно, явно не хватало для жизни.

– Когда же... – с трудом проговорила я. – Когда же все это стало превращаться в сон?..

«Расскажи, – внезапно попросил Тэш. – Должен же и я что-то о тебе знать».

– Что рассказать, господин... господин Келлебри, или как ты там назвался... Что всякий бульварный писака, говорящий в своих жалких рассказиках о белизне больничных стен, о ярком свете ужасающих лабораторий... каждый из них... нагло врет, не видев настоящую психиатрическую лечебницу даже мельком? Там серо, Тэш. Там серо и грязно. В тюфяках клопы и тараканы, под ногами крысы... Лучшее лечение – кровопускание и усыпление. Лучшие лекарства – холодная вода, удары и уколы с какой-то отравой. И... ты знаешь, Тэш, я вынуждена признать, что это действенные методы... По крайней мере, после них не остается способности сопротивляться чему-либо.

Он молчал так долго, что я думала – умеет спать или притворяется, показывая, насколько ему все это интересно. Но он сказал: «Но ты же сопротивлялась».

– Я – да... Но я безумна.

«Ты? Да не смеши меня, сестренка. Ты самое унылое существо во всем мире!»

– Гаденыш.

«Злись, Нола. Злись и смейся. Твои противники будут повержены».

– Я тебе не верю. Ты уже подвел меня.

Тэш промолчал.

Позже я узнала странную вещь о Тэше. Он не умел подчиняться владельцу. Он делал все наперекосяк. Отводил руку, обманывал. «Опалы виноваты, – смеялся он. – Барти ведь говорил тебе, что опалы – камни обмана».

– Шут, – сказала я в очередной раз.

И неожиданно Тэш признался:

«Шут, сестренка. Вот именно... Карточный Джокер был моим первым владельцем и единственным хозяином. По крайней мере, первым, кого я помню. Видишь ли, Нола, я действительно не умею подчиняться. Я вру так, я так шучу. Возможно, ты совершила ошибку, забрав из лавки Барти именно такое оружие».

Тогда я промолчала. И долго винила себя за это. Ведь услышать от Тэша что-то серьезное вновь – для этого должны были пройти восемь долгих недель...

...Впрочем, о чем я? Восемь стремительных, сумасшедших недель! Да, мы бежали – бежали, хотя Нольтар и покойник остались далеко позади. Каждый инспектор, каждый подозрительный взгляд вызывали желание то ли мчаться без оглядки, то ли достать револьвер. Тэш настаивал на последнем, кричал так, что у меня закладывало уши, но я не поддавалась.

Маккеи – не безумцы. Что бы ни говорил доктор Лэй.

Спустя восемь недель мы остановились в крохотном городишке-оазисе. Железная дорога обрывалась здесь – идеальный тупик, забытое место. Даже люди здесь казались потерянными, больными, изможденными. И назывался он, как деревня, как глухая мрачная деревня – Ведьмин.

Тэш подсказал мне этот город, направил, а я согласилась. Но стоило только нам сойти с поезда, как он принялся критиковать всё и всех и уговаривать меня идти дальше. Но куда? Естественно, я хотела покоя.

Старая тетка, сварливая и мерзкая, стала нашей квартирной хозяйкой. Она зарабатывала на том, что сдавала комнаты в собственном доме таким как я отщепенцам. Цену задирала высокую, портила настроение каждым словом и взглядом, но здесь действительно не из чего было выбирать. Как выяснилось, далеко не я одна выбрала Ведьмин городок своим убежищем – по крайней мере, постояльцев у карги хватало. И каждый был преступником, думалось мне, но вел себя тише некуда, терпел разваливающуюся мебель, клопов и жуткие кошачьи статуэтки – в каждой комнате их стояло с десяток... Десятки глиняных и фарфоровых кошек, ни одной живой.

Но бессонной ночью мне, однако, казалось, что они оживали. Мне много что казалось по ночам.

«Ты ненавидишь врачей, верно, детка? – шептал Тэш. – Всех? Всех без исключения?.. А ведь здесь тоже есть лечебницы, и там полно этих уродов в халатах, безмозглых костоправов со шприцами, бинтами... Чем тебя привязывали, когда ты приходила в себя? Веревкой? Может, приковывали цепью к ножке кровати?»

Расплакалась я поздно и совершенно неожиданно для Тэша. Он замолчал, а я отвернулась к стене.

«Нол... Меллони».

– Не трогай меня! – прошипела я, как шипела на отца, когда за что-то обижалась на него... И не сразу вспомнила, с кем говорю. А осознав, села на кровати, и повернулась к лежащему на столике револьверу. Сдавленные смешки, звуки сильно сдерживаемого хохота, звучали в темной комнате несколько зловеще.

Не выдержав, Тэш расхохотался в голос. И я тоже рассмеялась, вытирая слезы, снова рыдая и снова срываясь на смех.

«Ты идиотка, Нола! Сущая идиотка!» – воскликнул Тэш. И добавил: «И мне действительно жаль, что мы не встретились раньше».

Это звучало так серьезно, что мне, наверное, надо было ответить что-то тихое, глубокое, памятное... Но я только засмеялась громче.

– О да, тогда доктор Лэй не отделался бы разбитой рожей!

«Расскажи! – немедленно потребовал Тэш. – Расскажи, что тебе, сложно?»

Я встала с кровати и прошлась по скрипящим половицам. Сделала вид, что задумалась, печально глядя в окно.

– Что рассказать? – я пожала плечами и отошла от окна. Взяла со столика и повертела в руках одну особенно отвратную кошку – с выпученными глазами и надутой мордой... Это ж надо было так испоганить вид грациозного животного!

– Это, – я поставила уродину обратно и ткнула в нее пальцем, – доктор Лэй. Должна признать, при всей моей злобе, он выглядел приятнее... Тэш, неужели кто-то может считать это убожество милым?

«Не отвлекайся! Это доктор Лэй, я понял. И что он сделал?»

– Он говорил, – улыбнулась я и, приложив ладонь к груди, процитировала впечатавшиеся в память слова. – «Милая, только поглядите на себя! Показать вас сейчас бывшим коллегам Майрона – кто бы узнал славную девушку в сиреневом платьице?.. У вас безумный взгляд, Меллони, совершенно безумный... и слабый. Вы истощены и измучены, и это наполняет мое сердце скорбью... Ведь я, поверьте, Меллони, желаю вам только добра...»

«Так и сказал? Вот же гад!»

– Меня тогда привезли в его дом. Мы сидели за столом, рядом... Шикарный ужин, свечи, вино... Он понимал, что мне некуда идти. Он понимал, что, если я откажусь от его предложения, то снова вернусь в лечебницу... И я это прекрасно понимала.

«Но ты здесь, Нола! То есть, Меллони! Ты здесь! Что ты сделала?»

– Может, спросишь, что он предложил?

«О, это просто. Наверняка он был безроден, а к тому же уродлив и скучен. Первое лишает выгодного брака, второе – общества красивых женщин».

– Да, – согласилась я. – Меллони Маккей стала бы отличной партией, да еще... это слово, «репутация». Он стал бы этаким святошей, спасшим больную девочку из лечебницы, в память о ее несчастном сумасшедшем отце... Сам упрятал, сам и вытащил, решил, скажем, что нельзя роду Маккей завершиться...