Начинается марш на перрон, к поезду.
— Седьмая платформа! — напоминает отец.
Мама с Фитэ идут в авангарде, мы с отцом образуем арьергард. Но маршировать сомкнутым строем невозможно. То и дело между нами вклиниваются посторонние. Вновь сформироваться нам удается лишь у будки билетного контролера. Отец предъявляет билеты и пропускает своих чад вперед, пересчитывая их по головам. Неожиданно он вскрикивает:
— Луиза! Нас ведь должно быть семеро, а тут всего шесть! Где Эдуард?
— Эди?! — зовет мама.— Эди!! Он же только что был здесь! Разве ты не видел его на лестнице?
— Не знаю! — говорит отец и с отчаянием озирается по сторонам.
— Давай, не задерживай! — кричит контролер.— Не устраивайте здесь пробку! Освободите проход!
— Когда ты видела Эди в последний раз? — кричит отец через барьер.
— Не знаю! Когда мы шли к лестнице, он еще был... по-моему!
— Ну, туда или сюда! — энергично заявляют отцу.— Нельзя же из-за вас останавливать все движение!
— Я пойду искать мальчика! — восклицает отец, и это звучит как последний завет.— А вы садитесь в вагон!
И он ныряет в толпу, словно пловец в пучину.
Подавленные, мы бредем вдоль бесконечного состава. Мама путем опроса пытается выяснить, когда мы в последний раз видели Эди, будто это имеет сейчас какое-то значение!
— А его чемоданчик здесь? Нет? Тоже нет! О боже, мой мальчик! И всегда он что-нибудь натворит! Хоть бы не попал к дурным людям! Бедный наш отец! Он так любит, когда все идет тихо, гладко! А сегодня все шиворот-навыворот...
— Мам,— говорю я.— Вот начинаются заказные купе. Посмотрим нашу фамилию!
Искать долго не приходится — вот окно, а на нем наклейка с нашей фамилией.
— Слава богу! — вздыхает мама.— Хоть это в порядке! И купе, кажется, еще не занято!
Но, открыв дверь, мы убеждается, что там уже кто-то сидит, и это, разумеется, не кто иной, как... наш дорогой братец Эди!!
— Эди! — восклицает мама в изумлении.— Как ты сюда попал?!
— О! — говорит Эди.— На лестнице меня затолкали... Ну, я и подумал, что лучше побегу вперед и буду сторожить купе. И знаешь, мам, хорошо, что пришел, тут уже какие-то три раза хотели занять!
— Но как же ты прошел без билета, Эди?!
— О! — говорит опять Эди.— Очень просто! Я сказал щелкунчику, что папа идет сзади,— я же не соврал, ведь папа пришел!
— Твой отец не пришел,— говорит мама строго.— Твой отец ищет тебя по всему вокзалу... Ганс, беги и скажи отцу... Нет, ты еще слишком мал. Фитэ... Нет, лучше Итценплиц... Нет, ты тоже мала, не увидишь через головы! Криста, идите вы, скажете господину советнику...
— Ой, госпожа советница, пожалуйста, пожалуйста, не посылайте меня! Уж я непременно заплутаюсь и ни за что не отыщу господина советника! И поезд уйдет, а у меня никого знакомых в Берлине, и дорогу на Луипольдштрассе я не знаю...
У Кристы уже капают слезы.
— Хорошо, пойду я! — смиренно говорит мама.— Но чтобы никто из купе ни шагу! И если придут посторонние, скажете, что все места оплачены и заняты. А если кондуктор потребует билеты, скажите ему, что отец сейчас придет! Эди, слева у окошка сядет отец, пересядь...
И прежде, чем между братьями и сестрами успевает разгореться битва за места у окон, мама исчезает в перронной сутолоке. Мы чувствуем себя потерянными и заброшенными. Что, если поезд отправится до возвращения родителей? У нас ни денег, ни билетов, что делать?
— Ганс! — таинственно шепчет мне Эди.— Уступи мне твое место у окошка, а?..
— И не подумаю!
— Ну уступи! — просит он.— Понимаешь, надо... Очень!.. Вон, погляди-ка!
И он показывает вниз, как раз под то место у окна, откуда его согнала мама.
Я заглядываю под лавку, и тут же мне навстречу раздается знакомое шипение, но несколько приглушенное.
— Ты что, взял хомяка? — спрашиваю я удивленно.
— Ясно, еще бы! Не мог же я оставить его этому Маркуляйту... ты сам слышал, что старый дурень грозил! Всю дорогу я держал его за пазухой... Морду, конечно, замотал тряпкой. Воздуху ему хватает, но кусаться он не может!
— А если папа заметит?..
— О-о!.. Как только поедем, папа его уж не выбросит! А там, в Граале, он вообще никому не будет мешать. Я поймаю ему самочку, и когда будут маленькие, продам их в зоомагазин. За хомячонков дают кучу денег!
— Ладно, сажай его ко мне под лавку! — решительно говорю я.— Только смотри, чтобы эти курицы не заметили, а то еще раскудахтаются!
Курицы, то есть сестры, были, слава богу, заняты: прильнув к окну, они высматривали родителей и то и дело поглядывали на часы.
— Еще восемь минут только! — говорит Итценплиц.— Если не придут, командовать буду я. Как старшая!
— Ничего подобного! — возражаю я.— Старшая — Криста!
— Криста, ты хочешь командовать? — спрашивает Итценплиц нашу семнадцатилетнюю сеньору.— Вот видишь, Ганс! Она вовсе не хочет, да и не может. Она вообще ни о чем понятия не имеет!
— Ну и какую же ты дашь команду?
— Всем выйти из вагона до того, как поезд тронется!
— Ага! Ты сегодня здорово соображаешь! — говорю я со всей братской учтивостью.— Только забыла, что мама запретила нам выходить из купе!
— Но ведь мы не можем ехать без родителей!
— Почему не можем? Купе, значит, поедет пустым, когда папа заплатил за него? Ведь тогда еще раз придется платить за всех семерых, проще им вдвоем с мамой поехать за нами вслед. Может, они догонят нас еще до Гельбензанде, если поедут скорым. По-моему, это даже шикарно — поехать разок одним! Еще как здорово, правда, Эди?..
— Конечно! — поддакивает Эди, думая о хомяке, спрятанном под лавкой.— Можешь твердить мне хоть десять раз, Итценплиц, я все равно не выйду. Мама запретила, и все.
— Но мы не можем ехать! — вступилась за сестру Фитэ.— Ведь у нас нет билетов!
— Еще четыре минуты! Смотри, кондукторы уже начали закрывать двери! Криста, едем или остаемся?
— Почем я знаю! — скулит Криста.— Но к чужим людям я с вами не пойду ни за что! И одна с вами тоже не поеду, вы ж меня нисколечко не слушаете!
— Вот видишь, Ганс! — торжествует Итценплиц.— Криста тоже говорит, что надо выходить!
— Нет, нет, я с вами не выйду! — голосит эта рёва.— Не выйду, там полно народу! Вы враз удерете и меня бросите, куда ж мне тогда деваться!
— Итак, выяснено,— заявляю я, необычайно гордый своей проницательностью,— что Криста не желает ехать и не желает вылезать. Чего же ты, собственно, хочешь, Криста?
— Почем я знаю!.. Чего вы меня все пытаете?.. Вот вам мое слово: ежели господин советник сейчас не придут, я поеду к себе домой! Очень мне надо бродить по свету, будто я сирота какая... У меня тоже есть родители, тоже есть свой дом!
Ну вот, слава богу, вернулись господин советник с советницей. От радости, что успел на поезд, отец лишь шутливо побранил Эди да слегка потрепал его за ухо. Пока мама укладывала подушки, оборудуя отцу уютное местечко у окна (мы ехали, разумеется, третьим классом), пока отец менял толстый суконный пиджак на тонкий люстриновый и фетровую шляпу — на легкое кепи, которое защищало его уже просвечивающий сквозь редеющие волосы череп от сквозняков, пока Итценплиц приобщалась к «Тайнам старой девы»[31], Фитэ требовала у Кристы свою большую куклу, которой тоже надо немножко полюбоваться ландшафтами, Эди в непривычно деревянной позе сидел на «моем» месте в углу, загораживая ногами убежище хомяка, которого он бечевкой привязал к отопительной трубе, а я выглядывал в открытое дверное окно,— посадка уже заканчивалась; последние пассажиры спешно впихивали багаж и влезали в вагоны. Вот захлопнулись двери, раздался пронзительный свисток обер-кондуктора, и паровоз, громко пыхтя, тронул вагоны с места.
Поезд, набрав скорость, еще продолжал громыхать на десятках стрелок, и я с любопытством вглядывался в тесные, закопченные берлинские задворки, которые казались мне сейчас, когда я ехал к морю, особенно ужасными. Мне было жаль обитавших в них людей. Я недоумевал, как это мы прожили почти целый год на четвертом этаже такого же дома на Луипольдштрассе!