Зверь делает первые шаги ко мне. Рваные, ленивые, и бьет когтистой лапой разрезая сгущающийся воздух. Отпрыгиваю от этих когтей в последнюю секунду и ногой засвечиваю по огромной морде монстра.

Играю, действительно как щенок. Чертовски опасный щенок, который, получая росчерк когтями по предплечью в ответ чертит свои косые линии на мощной волосатой груди зверя.

Зверь рычит и кидается на меня и я, перехватывая мощное тело тремя нажатиями пальцев сковываю эту мощь. Идеально отточенная техника «Дим Мак» не подводит, запирая могучую тушу в собственном беспомощном состоянии, а ударом по ногам заставляю приклонить колени перед Главой. Таков обычай стаи, я жду решения отца.

— Наказание: смерть. — Слышу холоднокровный приказ и поднимаю взгляд на отца, рядом с которым стоит Олег.

Олег? Вот блядь… какого хрена он тут делает? Впиваюсь в его фигуру, осматривая ровную стойку и фокусируюсь на этих ебучих глазах. Которые смотрят на меня с каким-то долбанным восторгом? Да надо же… У меня появился фанат? После насилия?

Этот взгляд затягивает меня, сдирая все мое хладнокровие, разбивая его вдребезги. Господи боже, да что со мной не так? Как же твою мать тяжело оторваться от этих глаз. Тяжело удерживать себя от желания принюхаться, уловить дуновение ветерка с присущим только ему запахом озона и кожи. Сейчас как никогда жалею о своей человеческой ущербности, не способности улавливать запахи на расстоянии. Возможно все же стоит принять обращение? Но тогда Зверь развратит итак ненормальную психику, убьет все человеческое. Нет. Какой же бред в голове, когда сам пропадаю в этих глазах. А вырываться от этого взгляда не хочется, но еще чуть-чуть, еще немного, и я это сделаю.

Завороженный этим взглядом — протяну руку к неподвижному телу стоящему спиной ко мне, под гул собравшейся толпы. И вырву еще одно сердце. Оборву жизнь еще одному больному существу и уйду. Да, уйду, и даже не спрошу какого хрена этот уебок здесь делает. Ответ слишком прост — Антон был тем, кто рассказывал обо мне, скорее всего он же и привез Олега. Вопрос в другом — Зачем это было нужно Олегу?

Не важно.

Суд свершен — скидываю с рук металлические когти, испорченную футболку, иду через толпу, в которой практически каждый хочет пожать мне руку, отдать дань уважения. Не обращая на это никакого внимания, шагаю сквозь толпу пьяной походкой. К выходу из двора, черных стен окружающих мощный замок, вросший в скалы.

— Что, так и свалишь не здороваясь? — Слышу за спиной и еле сдерживаю заплетающиеся ноги от того чтобы запнуться.

— А с какого хуя мне здороваться с тобой? — Это не злость, нет, не она заставляет в ответ жалить. Это ебучий страх позорно маскируется за ядом. Я дерьмовое трусло.

Поворачиваюсь и прямым взглядом впиваюсь в голубой неон, твердо отвечаю на взгляд, затыкая внутри себя скулящего пса.

 — Или ты подумал, что подставив свою задницу, станешь мне другом? — Заткнись, прошу, заткнись, но псина только сильней начинает скулить, прося пощады, которой не дождется.

— Даже так… то есть я тебе ее подставил? — Глухой рокот сотрясает меня, отчего мои губы натягиваются в попытке изобразить что-то похожее на оскал или же гребанную самодовольную улыбку. И мне, блядь, больно от улыбки, словно против воли кто-то втыкает в края рыбацкие крюки и растягивает в разные стороны.

— Ну, не станешь же отрицать, что хотел этого. Я видел, что тебе было слишком приятно, ты же один хрен кончил. Нет смысла пиздеть, хотя бы самому себе. — И я отворачиваюсь от обжигающего все мои внутренности взгляда, прячу резь в сухих глазах, гордо занося ногу для шага, но не успеваю его сделать, как меня откидывает к черному холодному бетону каменной стены. Мощным и резким движением развернут, отбивая лопатки о гладкий и холодный камень стены, а губы обожжет горячее прикосновение.

Прикосновение чужих губ, впивающихся в мой рот, вылизывая его шершавым языком, убивая итак не сформировавшуюся мысль о сопротивлении. Разлагая последние остатки ума. Я глубоко вздыхаю носом и делаю последние шаги в пропасть. Отвечаю на это грубое прикосновение чужих губ, подчиняясь ему. Загораюсь от властной фигуры подавляющей меня ростом и впаявшей меня в камень, а мысли, что это не правильно, просто посылаю нахуй, наслаждаясь бесцеремонным языком, хозяйничающим в моем рту и воющим с моим за право быть доминантом. Быть мужиком, пока кислород в моей груди окончательно не израсходован, а после отрываюсь от этих губ и задыхаясь пытаюсь привести себя в чувство.

— Ублюдок. Был бы бабой цены бы тебе не было. Просто постарайся запомнить, что потрахаться нам хотелось обоим. И в следующий раз избавь меня от своего высокомерия человечек. — Зло, задыхаясь, проговаривает Олег где-то выше моей склоненной фигуры в поисках желанного кислорода. Вздыхает глубоко, с сипом в носу, словно перед прыжком на глубину и уходит во тьму, в сторону главных ворот.

Он прав — Я УБЛЮДОК и впервые от этого почему-то больно. Да и не забывал того, кто был инициатором вечерней ебли. Отрицать это глупо, как в прочем глупо пытаться глушить демонов, которым так понравилось и заниматься сексом и целоваться с ним. Да ну, на хуй, все равно действовать буду по старому плану, или точнее — свалю к чертовой матери с начала к машине, потом из гребанной России. Домой, туда где все покажется только страшным сном.

До шататься до машины, устало откинуться, дождаться отца. Валить и забывать.

Вернусь к привычной жизни, к привычному хладнокровию, а остальное пусть валит лесом. Пусть валит и долбанное осознание того, что отвечал на поцелуй мужика, что тащился и подчинялся ему, пусть все валит к чертям.

— От чего же так больно в груди? Сука. — Удар кулаком по приборной панели и пару раз затылком по подголовнику и замереть, усмиряя злость.

— И что это было? — Отец с тихим щелчком закрыл водительскую дверь. Интересно, о чем он именно? О приступе бешенства или же… Всевышний, даже думать об этом не хочу.

— А на что это похоже? — И голос как можно тверже. Не показать всю херню срывающую крышу. Вдруг прокатит? Трусло, ага.

— На «вылизывание» другого мужика? — Холодная интонация. И как всегда не разобрать, что означает холод в ней. Злость? Осуждение? Или же еще что-то, блядь? М-да, зная отца, нужно заметить, что такой же интонацией он может проинформировать вас о скором конце вашего жизненного пути, или на полном серьезе признаться в любви матери. Да и сам вопрос… сука. Опять захотелось что-нибудь сломать. — Нет, в принципе, я могу сделать предположение о том, что он сам накинулся, а ты, праведно возмущенный, отбивался, но мы же оба в курсе что это ложь… — Да пофиг, нагадил, будь добр объясни, твою мать.

Мысленно подбадриваю, но так и не осмеливаюсь повернуть лица, посмотреть в глаза.

— Ложь, и вчера отбивался он, и… все зашло немного дальше… — Я прикрыл глаза. Мне кажется, даже они сейчас горели красным, оскорбительным огнем унижения.

— Даже так? — Я горько усмехнулся. Разочаровывать близких не приятно, но и скрывать свое падение мерзко.

— Да. Вот такое я дерьмо. — Опять неуместный смешок, мне кажется, это прямое доказательство медленно отъезжающей крыши. Первые признаки наступающего психоза. — И осознать насколько я низко пал, охуенно здоровски! — Восклицание за которым следует еще смешок, так не сочетающийся с горечью пропитавшей каждое карябающее слово, выходящее из горла.

В ответ от Женьки только тишина и полное безразличие в холодных глазах, следящих за разделительной полосой, пропадающей под железным брюхом машины. Не выдерживаю этой тишины, которая сантиметр за сантиметром вытягивает из меня жилы. Мне кажется, еще немного, и мое тело провиснет на этих жилах, распятое и принесенное в жертву этой напряженной тишине.

— Осуждаешь? — Осмелел, смотрю на его профиль. Он косится на меня одним глазом, но даже так по коже разбегаются мурашки, как доза яда, пытающегося проникнуть в меня. Достать до глубин черной души, в которой о стенки бьется злость от ожидания его приговора. Желание услышать слова, в которых мне отведут границы дозволенного. Отрекутся от меня, скажут, о том, что мне больше не стоит называть его отцом. Забыть о его существовании в моей жизни.