Уолкот Гиббс считает, что повинна современная привычка бить юмориста чем попало, если он пошутит. Чтобы стать юмористом, надо видеть мир несколько скошенным, а теперь, когда он совсем перекосился, все требуют, чтобы его видели правильным и прямым. Юморист смеется над официальными установлениями, а те этого не любят. За последние лет десять, считает тот же Гиббс, юморист все больше сжимается, словно чувствуя, что, подними он свою дурацкую голову, толпа кинется на него, крича, что он играет на скрипке, когда горит Рим. После пробы-другой он резонно затихает.

По-моему, Гиббс не ошибся. Юмористов вытеснила из жизни та раздражительность, которая царит на всех уровнях. Куда ни взгляни, вас предупреждают, чтобы сидели тихо, а то хуже будет.

Вот, один журналист пишет: «За последний год я наслушался больше окриков, чем за всю предыдущую жизнь. Я то и дело получаю разнос за статьи о собаках, о диете, о язве, о королях и кошках. Недавно я написал, что певицы уж очень визжат, и ответ был такой, словно я оскорбил всех женщин сразу».

Другой журналист, из Австралии, брал интервью перед матчем у тяжеловеса Роланда Ла Старсы, и был поражен его умом.

«Роланд, — пишет он, — человек умный. Мозг у него есть. А может, мне так кажется, потому что я много общался с теннисистами, которые почти не отличаются от кенгуру».

Я не общался с кенгуру и не могу сказать, как обстоят у них дела с серым веществом, но в одном я уверен: все Общетва зашиты животных, особенно — Международная лига, следящая за тем, чтобы не обижали сумчатых, едва не съели автора заметки. Да, они признавали, что средний кенгуру — не Эйнштейн, но указывали на то, что даже вомбат не станет скакать перед сеткой, выкрикивая разные глупости.

Так-то, друг мой Уолкот, а если вы спросите, что делать, я ничего не отвечу. Как говорят французы, «impasse»[45] (а-а-а-нг-пас). Теперь буду ждать гневных писем от Фора, Пинэ, Шевалье, Мендес-Франса, О-ла-ла и Разгневанной Парижанки.

Говорят, можно шутить над дикобразами, но я в этом сомневаюсь. Попробуйте — и посмотрите, как быстро обнаружится в ящике такое письмо:

Недавно один мой собрат пошутил над устрицами, и ему досталось. Письмо от Устрицелюба, полное горьких упреков, заняло полколонки на следующий же день. Должно быть, то же самое случилось и с тем, кто прошелся насчет блошиных бегов, заметив, что хозяин мешает актерам своей густой бородой. И не говорите мне, что никто не защищает этих хозяев или дрессированных блох!

Во всяком случае, бородатых пловцов заботливо оберегают от обиды. Недавно в Лос-Анджелесе хозяин бассейна сказал служащему с бородкой: «Сбрейте эту пакость, а то мы всех распугаем». Калифорнийский Департамент труда немедленно заявил, что слова эти «нанесли тяжелую травму члену свободного общества, который имеет право выглядеть так, как считает нужным…». После чего присовокупил, что вандейковская бородка по сути своей не может никого распугать.

Какая чушь! Еще как может. Мало того, она заставляет усомниться в том, что человек — венец природы. Если Ван Дейк считал, что этот кустик его украшает, у него было что-то со зрением.

Я лично этих лиг не боюсь, чихать я на них хотел, простите за выражение. Мы, юмористы, знаем, на что идем.

Роберт Бенгли писал в одном из своих эссе: «Нам, американцам, нужно бы поменьше мостов и побольше смеха». О, как он прав!

Когда я впервые приехал в Нью-Йорк, все шутили и резвились. И в утренних и в вечерних газетах были команды юмористов, ежедневно поставлявших прозаические и стихотворные шедевры. Журналы предлагали смешные рассказы, издатели — смешные романы. То был золотой век, и ему пора вернуться. Для этого нужна хоть какая-то смелость молодых авторов и старая добрая широта редакторов.

Если же молодой автор считает смех недостойным, дайте ему Талмуд, который, надо заметить, создавали в такое же мрачное время.

Сказал пророк Илия: «И у этих есть доля в грядущем мире». Подошел раби Брока к ним и спросил: «В чем служение ваше?» — «Мы, балагуря, шутками поднимаем дух скорбящих».[46] Да, кто-кто, а эти люди унаследуют Царство.

Пока золотой век не вернулся (если он вернется вообще), я смиряюсь с долей изгоя. Да что там, в конце концов! В ней есть и свои радости.

Подойдут ко мне на улице и скажут:

— Эй, Вудхауз, хотите быть знаменитым? А я и отвечу:

— Нет, дорогой Стоук, Смит или Бивен (если подойдет сам Эньюрин[47]). Не хочу. Сдашься в минуту слабости, и все, конец. Лезть к знаменитостям — наш национальный спорт.

Так было не всегда. Когда-то знаменитых людей почитали. И вдруг — что такое? Словно туча москитов, налетели молодые люди с блокнотами и вечными перьями, чтобы следить за каждым шагом, каждым твоим словом. Теперь знаменитость можно опознать по затравленному взгляду и нервным прыжкам.

Справился с этим только Ивлин Во. Быть может, вы еще помните, что примерно год назад из «Дейли Экспресс» позвонили ему в Глостер и спросили, нельзя ли к нему приехать их сотруднице, Нэнси Спейн, чтобы взять интервью для серии «Трезвый взгляд на тех, кого мы любим». Мистер Во, имевший дело с «Д.Э.», ответил: «Нельзя». Однако мисс Спейн приехала вместе с лордом Ноэль-Бакстоном, а Великий Во, Во Освободитель, твердой рукой довел их до ворот и вернулся к прерванному обеду.

Случай этот так умилил меня, что я взял арфу и спел такую песню: