В городе наш двор, наверное, один из самых шумных. С раннего утра из всех подъездов больших каменных домов высыпает детвора. Смех, крики, плач не умолкают до самой темноты. К детским голосам примешиваются шум автомобилей, грохот какого-нибудь канавокопателя, строительного крана или отбойного молотка. Еще из окон слышна громкая музыка. Люди с крепкой нервной системой не замечают этой адской какофонии большого города, нервные же страдают бессонницей, становятся раздражительными и злыми.

Как-то вечером я услышал под окном своей квартиры пение пустынного сверчка. Оно было таким неожиданным и прекрасным, что я вначале себе не поверил.

«Наверное, так забавно засверчал холодильник, или в цоколе лампочки нет контакта и пробивает искра, или что-либо другое», — думал я.

Но в комнату проникали звуки настоящей песни. Музыкант сидел где-то близко, не обращая внимания на то, как мимо гурьбой носились дети, проехал мотоцикл, о чем-то громко спорили соседки. Пение его было ясным, громким и удивительно чистым. Будто певец изо всех сил старался заглушить хаос отовсюду несущихся звуков и смело вступил с ними в единоборство.

Не знаю, как сверчок очутился на крохотной клумбочке цветов, почти в центре большого города, как уцелел от всяческих ядовитых веществ, которыми в изобилии поливались деревья и сады от насекомых-вредителей, даже когда в этом не было никакой необходимости.

Я без труда подошел к нему почти вплотную. Сверчок не заметил, не обратил внимания, не прервал стрекотания.

Спаниель Зорька тоже услышала сверчка, осторожно подобралась к кустику, вытянулась стрункой, подняла переднюю лапку, застыла, искоса, одним глазом поглядывая в мою сторону. Она не знала, что это такое: то ли зверь, то ли птица, то ли не стоящая внимания козявка. Потом не выдержала, сунула нос поближе. Сверчок умолк, но ненадолго. Дети разве пройдут мимо того, на что обратил внимание взрослый? Они собрались толпой и так же, как и я, слушали крошечного солиста, а маленькая девочка — соседка Таня, когда требовалось, командовала:

— Коля, замолчи, не сопи носом! Из-за тебя сверчок петь перестанет!

Звонкие трели сверчка продолжались четыре ночи. Иногда они слышались сквозь сон, и тогда казалось, будто я совсем не в городе, а где-то в далекой экспедиции, среди опаленных солнцем гор пустыни, и вижу не отблески уличных фонарей на стеклянных дверках книжных шкафов, а большие яркие звезды на темном высоком небе.

На пятую ночь мы не услышали сверчка. Напрасно маленькая Таня приказывала детям молчать, не шевелиться. Сверчок умолк. Исчез совсем.

— Он ушел в пустыню к другим таким же сверчкам, чтобы петь в темноте и не слышать городского шума. Ушел еще для того, чтобы петь вместе со всеми, такими же, как и он, сверчками, — так я объяснил Тане исчезновение нашего солиста.

Но я, кажется, обманывал мою маленькую соседку. От города до пустыни очень далеко. А причина была гораздо проще: рано утром дворник, поливая асфальт, направил на клумбу такую сильную струю воды, что даже помял цветы. Наверное, от этого и погиб наш милый музыкант.

В этом узком и извилистом ущелье, поросшем дикими яблонями и урюком, было удивительно много ремезов, клещей и сорок. Ремезы летали вокруг своих изящнейших гнездышек, напоминающих рукавичку, связанную из серой шерсти, клещи всюду висели на кустах и травах и цеплялись на мою собаку, а сороки сидели на коровах и выклевывали с них напившихся крови клещей. Коровы, судя по всему, привыкли к своим защитникам и терпеливо сносили их суетный нрав и крикливость.

Невольно вспомнилось из прочитанных книг о том, что в Африке подобным истреблением паразитов занимается на носорогах маленькая белая цапля. Она издавна приспособилась к этому занятию, сдружилась со своими хозяевами и служит им так, что криками предупреждает о приближении врагов.

Изрядно побродив по ущелью, я затратил немало времени, чтобы выбрать с собаки несколько десятков клещей. Мне казалось, что мой четвероногий друг теперь избавлен от гнусных паразитов. Но я ошибся. Дома, на третий-четвертый день, у спаниеля стали появляться коричневые желваки, размером в горошину. То были напитавшиеся клещи. Всей семьей, уподобляясь рахатским сорокам, мы старательно их разыскивали и выдергивали, в то время как собака, польщенная таким вниманием, растянувшись на полу, кряхтела от удовольствия. Но кое-кто из клещей все же ускользал от нас и потом, отяжелевший, сваливался на пол, стараясь укрыться в темное местечко. И тут неожиданно обнаружилось, что клещи присасывались почти все на черной голове, черном пятне на спине и там, где по белой шерсти были разбросаны черные крапинки. Будто понимая, клещи старались замаскироваться, чтобы не оказаться заметными.

Откуда у клещей появилась такая неожиданная привычка? Уж не потому ли, что испокон веков в ущелье Рахат сороки занимались их истреблением на коровах и уж, конечно, в первую очередь учиняли расправу над теми, которые присасывались среди светлой шерсти. Постепенно, кто не умел прятаться, был истреблен и не оставил после себя потомства.

Так сороки привили клещам особую хитрость, благодаря которой они сохраняли свою жизнь.

По синему озеру гуляют волны с белыми гребешками. Слегка шумит прибой. Щедро греет солнце. А рядом, в горах, нависли тучи, и космы дождя и снега закрыли вершины. Доносятся далекие раскаты грома. Два мира: север в горах и юг над озером уживаются так близко, рядом друг с другом.

Сегодня маленькие муравьи-тетраморисы забрались в палатку, проникли под полог и принялись нас колоть тоненькими жалами. Вчера вечером, выбирая место для бивака, я не заметил колонии этих распространенных и многочисленных муравьев. Теперь хозяева территории стараются прогнать нас — непрошеных гостей. Было бы неплохо посмотреть на маленьких мучителей, но неожиданно я вижу крупного лугового рыжего муравья. Он поспешно ползет от озера в заросли, очевидно направляясь в свое жилище, не задерживается, не мешкает и вскоре приводит меня к своему дому. Он совсем недалеко от бивака, сложен из больших кусочков стеблей, выглядит весьма крепким сооружением и расположен в самом центре большого куста полыни-эстрагона. Жители муравейника темные, крупные, настоящие южане.

На муравейнике картина будничной жизни: строительство жилища, добыча пищи, отдых. Не поднести ли муравьям немного сахару на кусочке плотной бумаги? Сахар привлекает внимание. Его лижут, вокруг него суетятся. Теперь неплохо бы сахар смочить водой. Сладкая вода преображает муравьев. Толпы сладкоежек теснятся у кромки лужицы, заползают друг на друга, и тот, кто напитался, ползет обратно с раздувшимся брюшком, с трудом передвигая ноги.

Все, кто вновь попал на пиршество, сразу же понимают, в чем дело, и жадно льнут к влаге. Но находится один, которому все кажется непонятным или, быть может, даже неприятным. Что за толпа застывших собратьев на чем-то белом и незнакомом! Он хватает одного за ногу и оттаскивает в сторону, принимается за другого, но неожиданно сам склоняется и, распластав в стороны ноги, прилипает к жидкости.

Другой муравей не стал много пить. Что-то с ним произошло. Его бьет лихорадка. Мелко и беспрерывно вздрагивая, он обходит муравейник. Что с ним? Быть может, муравей подает сигнал? Потом появляется второй такой же.

Иссык-кульские рыжие муравьи не особенно злобны, и можно без опасения часами стоять возле муравейника. Но один заполз на ботинок, с него на носок, добрался до голого тела и немедленно пустил в ход острые челюсти и едкую кислоту. Муравей-забияка схвачен и брошен в самую средину сладкой лужицы, беспомощно барахтается в ней и, кажется, вот-вот потонет. Но один из сладкоежек бросается в воду, хватает утопающего и вытаскивает его на сухое место.

Когда-то мне приходилось много изучать рыжего муравья, но спасение утопающего вижу впервые. Тогда я повторяю эксперимент и все с тем же результатом. Иссык-кульские муравьи часто ходят за добычей на берег озера. Наверное, там немало разведчиков смывает волнами и, кто знает, быть может, поэтому они научились выручать тонущих.