Когда оказываешься в роли стороннего наблюдателя, можешь взвешивать меру ненависти и сочувствия. Это довольно-таки просто, поскольку ты не обязана сама выносить приговор. Какой выход предложить Карлу? Ни к чему ломать голову, не станет же он обращаться к Сильвии. Брошенная жена может анализировать ситуацию для своего удовольствия, ее точка зрения никого не интересует. Вздумай Сильвия сунуть нос в дела Карла, тот, пожалуй, пришел бы в ярость и разорался; безмозглая курица, твои выводы дерьма не стоят, пошла ты со своими советами знаешь куда… Если не по какой иной причине, то из чувства вины Карл должен ненавидеть бывшую жену.

Как легко жизнь запутывается в тугой узел, попробуй найди, кто прав, кто виноват?

Всего дня два назад Сильвия слушала исповедь Эхи Андеркоп. Сильвия не могла понять, почему Эха Андеркоп из планового отдела именно ее выбрала в слушатели. Они бесконечно долго сидели в кабинете Сильвии, обычно замкнутая Эха захотела вдруг облегчить свою душу. Подумайте и вы об этом, Сильвия Курман, тихонько повторяла она время от времени, произнося эти слова, словно бы извиняясь, — мол, она не просто так откровенничает, а просит совета, советоваться ведь не зазорно. Сильвия сосредоточенно слушала ее, а потом расстроенно подумала: от чистого сердца хотелось бы ей помочь, а не смеет предложить даже самую малость. Удручала отчужденность людей.

С Эхой Андеркоп они проработали под одной крышей долгие годы. Здрасте-здрасте и улыбка; у них никогда не было стычек, в их взаимоотношениях неизменно преобладала обоюдная симпатия, но сохранялась приятная дистанция на «вы». Знакомые — не больше. И вдруг — неожиданная доверительность. А может быть, знай они друг друга ближе, как раз это и исключило бы полную откровенность? Случается, что дружеские отношения носят бурный характер, люди чуть ли не в душу друг к другу лезут, но стоит приглядеться поближе, и обнаруживаются отпугивающие детали; тогда не исключено резкое отдаление друг от друга, даже вражда. Надежнее, когда у обеих сторон нет и представления о том, что у другой за душой. Все знай требуют сердечности. А может, трезвый подход собеседника иной раз куда нужнее?

Сильвия услышала обычную для наших дней историю. В один синий мартовский день Эха Андеркоп поняла, что стала мужу невыносимой, да он и не пытался скрыть отвращения. Кончилась любовь, как поется в песне. Внутренне муж вполне созрел для разлуки, но жизнь в очередной раз подтвердила, что объявление безжалостных решений требует особенного настроя на жестокость, вплоть до искусственного взвинчивания своей вражды и ненависти. Дома муж появлялся все реже, иногда его не было несколько ночей кряду, а когда приходил, принимался изводить жену обвинениями и издевками. Эха Андеркоп наслушалась о себе, что и тупая она, и дура, что бог весть с каких пор разучилась быть привлекательной. Их брак был большим заблуждением, а ошибки нужно исправлять. Развод. Лучше поздно, чем никогда.

О своем унижении Эха Андеркоп рассказывала в общих чертах, перескакивая через подробности, словно устно заполняла в анкете графу, где стоял необычный вопрос: почему распалась ваша семья?

Теперь катастрофа уже в прошлом. Эха Андеркоп могла рассказывать о случившемся с монотонным спокойствием, за которым чувствовалась усталость. Ее внутреннее напряжение выражалось в подергивании уголка рта, но, может быть, это было вызвано неважным здоровьем и физической измотанностью. Эха заметила пристальный взгляд Сильвии, подняла выцветшие брови, поняла, что выглядит старухой, покорно улыбнулась и вздохнула.

— Развод не был для меня выходом, хотя я очень надеялась, что если буду свободна, то время залечит раны. По требованию мужа мы разменяли квартиру, теперь у меня однокомнатная конура, дети наши давно живут самостоятельно. Я согласилась на худшую жилплощадь: крыша протекает, оконные рамы прогнили, водопровод в коридоре. Раньше я даже не предполагала, что в наши дни люди еще живут в таких жалких условиях. Вся эта деревянная развалюха набита старыми одинокими женщинами. Жизнь словно отбросила их на обочину. Да и куда им было деваться? Устала я безмерно и махнула рукой — лишь бы покой! Я стала мечтать о тихих вечерах в полном одиночестве. Чтобы не нужно было никого ждать, чтобы не нужно было бояться скрежета ключа в замочной скважине и трястись в ожидании оскорбительных слов. Мне не хотелось больше слышать, как в прихожей хлопается об пол и в следующую секунду опрокидывается дипломат. Не хотелось улавливать грохота двери в ванную и видеть из вечера в вечер одно и то же: вернувшись домой, муж стаскивал носки и бросал их в раковину, чтобы я выстирала, ему нравилось ходить босиком по синтетическому ковру, так он удовлетворял свою тягу быть ближе к природе. Я больше не хотела видеть его в кресле перед телевизором: он смотрел все подряд информационные передачи, чихвостил пышно расцветшую псевдоинформацию, однообразие сюжетов и утомительное скудоумие концепций. Всей душой я жаждала новых времен: буду читать, валяться на диване когда захочу и сколько захочу, щелкать орехи, смотреть в потолок и никогда вообще не включать телевизор. Желания мои были нелепы и мелки, но я считала, что после изнурительной домашней войны, когда меня постоянно заставляли отступать, у меня есть право поддаться этим своим желаниям. Странно, но я чувствовала себя почти счастливой, когда после сложных процедур мы разменяли нашу квартиру и я переехала в мансарду. Я купила себе новую мебель и дорогой ковер ручной работы, чтобы не видно было щелей на полу, я осталась без копейки, но это доставляло мне удовольствие — все как бы начиналось сначала. Стыдно признаться, но иногда я задерживала взгляд на пышном ковре и торжествовала: никогда ни один мужчина не ступит на него своими неопрятными ногами. Такие уж мы, женщины: мужчины топят горе в вине, находят удовлетворение в том, что доводят себя до гибели, мы же ищем опору в создании порядка и успокаиваемся в домашних хлопотах.

Сильвия слушала Эху Андеркоп и испытывала чувство неловкости — она находила много общего в моделях их поведения, ей захотелось сейчас же, немедленно взглянуть на себя в зеркало — неужели и она так поблекла? Но было бы нелепо поддаться этому желанию.

— И вдруг это мое с таким трудом достигнутое душевное равновесие разлетелось в прах. Позвонила новая жена моего бывшего мужа, в меня будто нож всадили, когда она назвала свое имя, не бросайте трубку, выкрикнула она раньше, чем я успела открыть рот, у нее, мол, ко мне очень важный разговор. Я беру себя в руки, стараюсь успокоиться, внушаю себе: что бы она ни сказала, все давно расставлено по местам. Развод оформлен, квартира разменяна, я примирилась с худшей, делить нам больше нечего. Но вот что выясняется: моего бывшего мужа свалил инсульт, долгое время он находится на излечении в больнице и теперь выписан домой инвалидом. Его новая жена без обиняков требует, чтобы я взяла его обратно к себе! У меня слезы ручьем, так жалко моего бывшего мужа, но я захожусь в смехе: не такая уж это редкость, что судьба испытывает любовь! Однако меня это не касается, я ей своего мужа не навязывала! Чепуха! — прерывает она меня истерично. Всегда виновата та женщина, от которой уходят, а не та, к которой идут! Нет, возражаю я ей, чувства мои давно угасли, я его забыла. Это ничего не значит, визжит она на другом конце провода, вы много лет прожили с ним в любви и согласии, теперь настало время отплатить за это заботой! Вот что мне пришлось выслушать! Мне и во сне бы не приснилось, что наша супружеская жизнь задним числом будет так высоко оценена: жили в любви и согласии! Я жадно хватаю воздух, но твердо заявляю: я свободна и останусь свободной! Такой эгоистки мир еще не видывал, сыплет она обвинения. Зато такую хлипкую любовь, как ваша, днем с огнем не сыщешь — первые трудности, а ее уж и след простыл, кричу в ответ я, и меня охватывает совершенно чуждый мне азарт перебранки. Любовь! — выпаливает она. У меня не было выбора. Мне уже тридцать семь лет, а впереди черная дыра. Я на десять лет старше вас, почему-то с гордостью бросаю я ей в ответ, и у меня времени осталось еще меньше. Вам теперь долго, долго придется ухаживать за ним, сможете пустить в ход все неиспользованные запасы своей нежности. Идиотка! — теряет самообладание новая жена. Но я не сдаюсь. Почему идиотка! — удивляюсь я и советую ей обратиться к первой жене своего супруга и спросить у нее — требовала ли я от нее когда-нибудь и что-нибудь? А с какой стати вы должны были от нее чего-то требовать? — оторопела эта тридцатисемилетняя, вступающая в черную дыру. Ну, хотя бы того, чтобы она не утруждала и не обременяла моего мужа. Шестнадцать лет мой муж безропотно платил ей алименты, а было это совсем нелегко, у нас у самих росло двое детей. Я никогда не возражала, когда мой муж по первому же зову шел к ней, к своей первой жене, чтобы помочь ей. Почему-то судьба не щадила ее, с ней постоянно случались всякие неприятности и даже несчастья. То и дело у нее выходил из строя замок — хоть дверь ломай, а то вдруг молния ударила в дом, вся проводка перегорела. Как-то она даже ногу сломала, и ее ребенок три месяца жил в нашей семье. Повторяю — я ни разу не звонила ей и не требовала, чтобы она расплатилась за прожитые с моим мужем в любви и согласии годы. Слышу, на том конце провода третья жена моего бывшего мужа начинает задыхаться и язык у нее уже заплетается, как будто она, пока я говорила, опрокинула в рот целый стакан водки. В таком случае, в таком случае, забормотала она. Что в таком случае? — спрашиваю предельно вежливо, призывая ее к порядку. В таком случае заботы о нем мы должны разделить на троих! Человек не деньги, которые можно разделить, ответила я ледяным голосом и положила трубку на рычаг.