Сильвия слушала Эху Андеркоп и со страхом думала о возможных параллелях со своей жизнью.

Мнения Сильвии Эха Андеркоп так и не спросила. Она поднялась со стула, провела ладонями по груди, словно смахивая с себя брызги слюны той визгливо требовавшей от нее справедливости тридцатисемилетней особы, окинула рассеянным взглядом стены скудно обставленного кабинета и призналась:

— Развод меня не подкосил. В свое время я сама увела мужа от его жены и подсознательно все годы боялась, что это может повториться со мной. А теперь я скоро превращусь в развалину. Каждую ночь в два часа я просыпаюсь от сна, который повторяется без изменений: со дна глубокого колодца на меня смотрит лицо моего бывшего мужа, он вот-вот уйдет под воду. Я чувствую, что мой разведенный Андеркоп думает обо мне, и нет выхода, мне приходится в свою очередь думать о нем. Кровать словно выбрасывает меня, я сажусь за стол. Думаю, плачу, думаю и плачу. Я чувствую, что та, новая, жена обращается с больным как садистка, она день за днем перепиливает подгнившие сваи его жизни, а я бессильна что-либо предпринять. Может, я и не хочу ничего предпринимать и все-таки сижу по ночам без сна, словно сторожу умирающего или жду призыва на помощь, и плачу, и плачу.

Перебирая в памяти историю Эхи Андеркоп, Сильвия жалела, что она не верующая. Сложила бы молитвенно руки и попросила бы у бога здоровья для Карла. Время все лечит: служебное преступление можно искупить, и какое угодно постыдное происшествие в нашей бурной жизни будет похоронено под наслоением новых событий. Минутное злорадство Сильвии объяснялось не желанием мести, а извечным женским пристрастием к урокам жизни. Пусть-ка побарахтается в грязи, так ему и надо, сам себя высек; мужчины привыкли к своей цели кидаться без оглядки — естественная для них беззаботность, неожиданные задержка и испуг пойдут только на пользу. За поступки надо отвечать! Человек старомодный, Сильвия чтила как государственные, так и духовные законы. Абсолютно не по-современному она верила, что законы духа должны быть превыше темных влечений. Она испытывала отвращение к порокам, наслаждение которыми мотивируют в наше время правом на личную свободу.

Во всяком случае, чтобы порвать с женой, совсем не обязательно быть трусом и предателем.

В свое время Карл обвинил бабу Майгу: она предала интересы нашей семьи. И хотя жизнь Сильвии сразу вдруг резко усложнилась, она все же оправдывала мать. Старый человек устал. Марафон домашней колготни, особенно же если в доме лежачий больной, свалил бы к вечеру с ног и молодого человека. Террор нескончаемых мелких дел хоть кого доведет до отчаяния. Никогда не удается сделать все. Еда на столе — надо мыть посуду, чтобы в отмытых горшках варить по новому заходу. Только успеешь выгладить одну кучу белья, пора уже новую замачивать. Конвейер не останавливался ни на минуту, сопровождаемый брюзжанием больной, казалось, что даже ее подушка ворчит и брюзжит.

После стремительной атаки буйного Паулуса на соседнего пса, когда он проволок на поводке беспомощную бабу Майгу по пням и камням, она категорически осталась при своем первоначальном решении: конец рабству! Больше всех нервничал Карл. Он сыпал красивыми словами о единстве семьи, о том, что в трудные времена надо забывать о личных интересах, приводил примеры куда более здорового образа мыслей у людей других национальностей: у евреев и кавказцев при необходимости в состояние тревоги приводится вся близкая и дальняя родня, они не останавливаются ни перед какими трудностями и затратами, если кто-нибудь из них попадает в беду} эстонцы же косятся на всех с подозрением, думают в первую очередь о себе и даже в семье обрекают себя на одиночество. Целая нация, оказывается, стоит за смертельной усталостью бабы Майги.

Нелегко ей было уходить из дома. Сердце ее смягчилось, и она пообещала, что уйдет ненадолго, но надо и себе передышку устроить. У служивого люда бывает ведь отпуск, почему же нет его у домашних рабов? И Карл приумолк. Ладно уж, пусть поживет неделю-другую в квартире Ванды Курман, действительно нехорошо, что там месяцами никто не показывается. Карл согласился сам доставить бабу Майгу в город. Это же не просто так проехаться, сел в автобус и через полчаса ты уже на новой квартире. У бабы Майги набралось три полных хозяйственных сумки самых нужных вещей, которые нельзя было не взять с собой. Сильвия заметила, что она уложила свои лучшие платья, как будто и впрямь едет на курорт, где по вечерам на люди выходишь, принарядившись и наведя красоту.

Сильвия и баба Майга уселись в машину, но уехать сразу не удалось. Карл вернулся в дом — то ли он что-то позабыл, то ли понадобилось срочно кому-то позвонить.

Баба Майга, маленькая и сникшая, сказала Сильвии словами песни:

— И жизнь прошла, как будто то был сон.

Сильвия сообразила, что верность своему жесткому решению стоила бабе Майге немалых душевных сил.

— Немножко разнообразия пойдет тебе на пользу, — утешила ее Сильвия и чуть было не добавила: недолго же ей еще скрипеть.

— Мне никогда не было так грустно уезжать из дому, — шепнула баба Майга, словно открывала некую тайну. — Давно ли это было, когда твой отец говорил, что пока стропила не наведут, он мне дом не покажет. Наконец приезжаем. Высоко на шесте пышный венок, шелковые ленты на ветру развеваются. Ходили мы из комнаты в комнату, перегородок еще не было, одни балки и перекладины, усеянные бусинками смолы. На кухне мы заспорили: я хотела, чтобы раковину у торцевой стены установили, он же считал, что лучше у боковой, внутренней. Долго пререкались, пока я не согласилась с ним: никогда не придется опасаться, что во время трескучих морозов вода в трубе замерзнет. Вот как легко в свое время ссоры разрешались — верх брал голос разума. Потом мы сидели на штабеле досок перед домом, пили пиво из высоких граненых бутылок, ели принесенные с собой бутерброды и растроганно глядели на еще пустые оконные проемы, и я решила, что начну-ка я вязать занавески.

Баба Майга указала рукой за спину и добавила:

— В той стороне стоял лес, мы были в ряду последние, улица кончалась на нас. За забором росли рыжики, а теперь там домов как грибов.

Баба Майга всхлипнула.

— Разве могла я когда-нибудь подумать, что чужая старуха выживет меня из собственного дома? Бедный отец переворачивается в гробу: в этом доме у паршивого пса больше прав, чем у его вдовы.

После отъезда баба Майга почти неделю не звонила Сильвии.

Сильвии же совершенно некогда было заглянуть к ней, все время в запарке, сто вещей запомнить, тысячу дел переделать. Часы отстукивали минуты, каждый час был под завязку заполнен делами. На туфлях отлетали каблуки, подошвы тапочек стирались до дыр, на икрах вздулись вены, руки саднило от стиральных порошков. В магазинах не было бумажных носовых платков и полотенец, о постельном белье одноразового пользования и говорить нечего! Поэтому в прачечной все лохани были при деле, а угли под котлом не успевали погаснуть. Окна на чердаке, несмотря на дождь и ветер, стояли настежь, чтобы просыхал нескончаемый поток простыней. Паулус ходил по пятам за спешащей Сильвией и время от времени недовольно рычал. Конечно, у собаки была причина сердиться — баба Майга варила ей похлебку, Сильвия ограничивалась колбасой и хлебом с маслом, сухомятка псу обрыдла, шерсть его потускнела. Поначалу Карл пытался помогать Сильвии, потом на службе работы навалилось сверх меры, он опять стал возвращаться домой поздно. Работа у меня творческая, оправдывался он, и только вечерами, в тиши кабинета, удается сосредоточиться. Идеи просто так не проклевываются, необходимо отключиться от текучки, и так уж чересчур редко удается что-либо набросать. Сконструированные Карлом и его коллегами приборы должны были непременно в каком-то важном месте жужжать, тикать, выдавать цифры или давать о себе знать тихим зуммером. Духовная сфера священна, и Сильвии оставалось только краснеть, что своими пошлыми бытовыми хлопотами она отрывает Карла от высшей умственной деятельности. Собаке кости, больной куриный бульон, мужу-труженику тушеное мясо, дочке «снежки», себе чашечка черного кофе на бегу. Когда вечером перед сном Сильвия в ванной бросала торопливый взгляд в зеркало, она видела выцветшие от тоски глаза и страдальческие морщинки в уголках рта. Она была еще не стара, всего-то чуть-чуть за сорок, но кожа на лице все больше увядала, а волосы начали сечься.