Порой она с глубоким возмущением вспоминала бабу Майгу.

Стоило Сильвии заикнуться о своих затруднениях Карлу, он тут же подкинул ей добрый совет: пусть Кая не лодырничает, не мешает и ей приложить руки к домашним делам. Но заневестившаяся Кая шаталась где-то с будущим мужем, и у Сильвии не хватало духу мешать им. Конечно же, напрасная жалостливость, вековечная родительская ошибка — пусть детям живется легче! Это только Карл не желает понять, как редко бывают в жизни минуты, когда человек чувствует себя словно на седьмом небе. Сильвия молчала и щадила дочь. И по-прежнему оставалась санитаркой, прачкой, кухаркой, уборщицей, садовником, трубочистом, дворником, истопником, — на все ее должности даже названий не хватало.

В гостиной стоял неприятный душок. Сильвия убирала и подтирала, намывала и скребла, но запах не исчезал. С наступлением холодов она стала топить печь и утром и вечером, чтобы можно было постоянно держать окно открытым. Больная не возражала против проветривания, требовала только, чтобы ее уберегали от ледяных сквозняков. Сильвия нашла на чердаке старую ширму с деревянной рамой, заменила истлевшие полотнища новыми и поставила это сооружение посреди гостиной, отгородив кровать больной от окна. Самый настоящий лазарет. Больная примирилась с нововведением, ее недовольное бурчанье по поводу безвкусной ткани в счет не шло.

Однажды днем Паулус сиганул через открытое окно в сад, перескочил через низкий заборчик и умчался куда глаза глядят заземлять вызванные комнатным затворничеством стрессы. Вечером у двери появились рассерженные соседи. Собаке одного соседа Паулус разодрал ухо, ребенка другого чуть ли не до заикания довел своим рыком, третий жаловался, что ему пришлось с палкой в руках сопровождать почтальона — охранял от бешеного пса.

Сильвия извинилась перед соседями — это ведь не мелочные людишки, которые ищут любой пустячный повод для ссоры — и пообещала что-нибудь предпринять.

Но сперва она вообще ничего не стала делать. Не поменяла больной белье, не варила и не жарила — пусть сегодня постятся, сил у нее на то лишь и осталось, чтобы подать, если нужно, стакан воды, в остальном пусть каждый заботится о себе сам. Объявившегося за дверью Паулуса Сильвия в дом впустила, но лапы ему не вымыла и не спешила подтереть тянувшиеся за ним по паркету грязные следы. Верный пес тотчас же отправился охранять хозяйку и ее драгоценные картины.

Сильвия порылась в кухонном шкафу, нашла початую бутылку коньяка, но, взглянув на этикетку, разозлилась: пожилые уже люди, а богатства так и не нажили, пьют керосин — самый дешевый коньяк, три звездочки. Крепкий чай придал дрянному напитку благородства. Сильвия опорожнила бутылку на четверть, когда зазвонил телефон.

В трубке раздался радостный голос бабы Майги: знает ли Сильвия новость? Конечно же Сильвия ни черта не знала. Бабу Майгу распирало от возбуждения, она трещала о всяких пустяках, сообщила, что разыскала своих старых подруг, теперь они вместе ходят на выставки и концерты, какой-то певец их всех очаровал. Сильвия подумала: что за безвкусица — очаровал! Она слушала трескотню матери вполуха, от досады у нее разболелась голова. Бегает задрав хвост по городу и даже не спросит, как идут дела дома и как чувствует себя больная. Но баба Майга не поддавалась телепатическому внушению, она продолжала весело тараторить про свою светскую жизнь и наконец выложила главную новость: подруги подарили ей пуделя. Щенка с розовым языком и с черной, в завитках, шерстью она назвала Юмбо. Сильвия застонала едва слышно. Паулус подошел к телефону и навострил уши. Сильвия шепнула собаке: голос! Мощный лай Паулуса чуть не разнес телефонную трубку. У бабы Майги, наверное, заложило уши. Дочь не хотела выслушивать возможные сетования и положила трубку на рычаг.

Теперь появился повод осушить бутылку до дна. Сильвия потягивала коньяк и то и дело сотрясалась от нападавшего на нее смеха. Опорожнив бутылку, она пошатываясь прошла в спальню, перед туалетным зеркалом намазала губы огненно-красной помадой, разыскала давно забытую коробочку с тушью и густо накрасила ресницы.

Потом она снова сидела на кухне и жалела, что в доме нет больше коньяка, хотя и была уже достаточно пьяна.

Карл, едва появился в дверях, услышал от жены категорическое заявление:

— Завтра подаю на развод!

Карл тщательно закрыл кухонную дверь, приложил палец к губам, призывая говорить тише; все больше бледнея, он опустился на стул и, не глядя на Сильвию, спросил: что произошло?

Сильвия заговорила про Паулуса и бабу Майгу, про новую собаку Юмбо и про больную и что у нее нет уже сил нести этот груз. Карл терпеливо слушал ее бессвязный и путаный рассказ, обычно ему некогда было выслушивать Сильвию, теперь времени оказалось достаточно. Постепенно его лицо обрело нормальный цвет, он глядел на Сильвию покорным собачьим взглядом — еще одна собака, мелькнуло в голове у Сильвии, — и время от времени согласно кивал. Сильвия завелась еще больше, наконец-то ей дозволено высказать все, что она думает, и с наигранной важностью она заявила: будем переселять мамаш! Карл со своей — только пусть обязательно заберет с собой этого ужасного Паулуса! — переберется обратно на квартиру Ванды Курман и пусть сам со всем и справляется, а она привезет домой свою мать, и в этом доме снова будут жить по-человечески. Подавленный Карл совсем съежился, и тут Сильвию охватило чувство неловкости, ей захотелось оправдаться. Она принялась рассуждать, что с работы она уйти не может, она срослась с коллективом — эта казенная формулировка прозвучала здесь, на неубранной кухне, смехотворно, и Сильвия, поняв это, чуть не завизжала: без ее солидной зарплаты им не прожить, они и сейчас-то едва сводят концы с концами, даже хорошего коньяку купить не могут, приходится пить керосин, и вообще, уже тысячу лет она не может сшить себе новое платье, а возраст ее таков, что необходимо особенно заботиться о своей внешности. Однако возможности для этого никакой нет, и она превратилась в настоящую развалину. Один бог знает, чего она только не нагородила! Отчаянно жаловалась на жизнь и пыталась справиться с чувством стыда: несмотря на перегруженность делами и обязанностями, она ничуть не убавила в весе, на спине по-прежнему глубокая колея от бюстгальтера, что весьма недвусмысленно говорит о лишних килограммах. Сильвия вдруг почувствовала, что напрасно свела разговор к собственной персоне, в конце концов Карлу незачем знать, что Сильвия чувствует себя старой и поизносившейся, и поэтому она ухватилась за другую тему. Трубочиста днем с огнем не найдешь, опять ей придется самой прочищать дымоход, лезть с проволочной метелкой на крышу, чтобы в печах была нормальная тяга, — в общем, договорилась до того, что чуть ли не забитые сажей дымоходы причина для развода, но Карл не смеялся. Он задымил сигаретой, нахмурил брови, делая вид, что ломает голову, как выпутаться из создавшегося положения. Может, и правда ломал. Когда фонтан Сильвии иссяк и слезы сами собой полились по щекам, Карл перегнулся через стол, взял ее руки в свои ладони, удивился, что они такие холодные, — жаркая волна залила Сильвии сердце — и принялся ее успокаивать. Обещал пошевелить мозгами, обстановка, несомненно, требует разрядки, высказал предположение, что кризисы предвещают новый всплеск сил. Вот-вот появится второе дыхание, чепуха все это, будто трудности непременно доводят до катастрофы. Он, Карл, считает, что чересчур спокойная супружеская жизнь ничего хорошего не сулит, она свидетельствует о взаимном охлаждении; когда люди по-настоящему пекутся друг о друге, они неизбежно время от времени переживают душевные потрясения. Карл говорил гладко, о проблеме вообще. Для человеческой психики чувство безысходности такое же нормальное состояние, как печаль или радость. Как бы там ни было, мужнины слова усыпили бурю в душе Сильвии и ей не пришлось прятать глаза из-за устроенного спьяну скандала.

Утром Карл шепнул ей о своем мужественном решении. Он уничтожит Паулуса, отвезет его туда, где собак усыпляют. Пусть Сильвия помалкивает, он все возьмет на себя. Ей нужно только, как всегда, оставить окно открытым. Карл уехал на работу раньше обычного. Сильвия еще осталась дома похозяйничать и даже взглянуть не решалась на слоняющегося по комнатам Паулуса. На душе у нее скребли кошки, и она старалась быть особенно заботливой. Беспрестанно улыбалась больной, была само терпение, когда кормила ее. Решила немного опоздать на работу и сварила Паулусу кашу; остудила, нарезала в нее больших кусков колбасы, погладила пса по облысевшей голове и с вежливой почтительностью пригласила его к завтраку. Пес ел неохотно, рассыпал кашу на пол, бросал на Сильвию косые подозрительные взгляды. Сильвия делала вид, будто не замечает собачьей настороженности, и старательно мыла посуду, оставшуюся в раковине со вчерашнего вечера.