И хуже всего, он это знал.

— Я ненавижу тебя, — тихо произнёс я. — Джеки.

— Жизнь идёт своим чередом. Если ты ещё хоть раз назовёшь меня Джеки, я начну называть тебя Кларенс. Это ведь твоё второе имя, не так ли, Вилли Кларенс Кантрелл? Как делишки, Кларенс?

— Кто сказал тебе моё второе имя?

— Мне это известно, а тебе нужно догадаться.

— Ладно. Меня это не волнует.

— Твоя мама не так сказала… Кларенс.

— Ты ведёшь себя так по-детски!

— По крайней мере, моё второе имя не Кларенс.

— Я ненавижу тебя.

— Не стоит затевать, не придётся и расхлёбывать… Кларенс.

На заднем сидении Ной снова начал петь:

— Хуу хуу оук! Хуу хуу оук! Хуу хуу оук!

По пути на нашу “консультацию” с завучем школы Ноя, я позвонил своему брату Биллу.

— Хей, брат, — произнёс я.

— Хей-хо.

Он прозвучал отстранённо или раздражённо, или и то, и другое.

— Мы забрали родителей Джека из аэропорта, — сказал я.

— Оу.

— Я думаю пригласить их к маме домой на воскресный ужин. Подумал, вы все захотите с ними познакомиться.

— Оу.

Я ждал, пока Билл решит, собирается он разговаривать или нет. Ему потребовалась как минимум минута, чтобы привыкнуть к мысли о разговоре по телефону. Забыть об электронной почте, сообщениях, или обновлениях с «Фейсбука». Отвечать на телефон время от времени было пределом его безумной страсти к современным технологиям.

— Так что ты думаешь? — спросил я после того, как воцарилась тишина.

— Ты уверен, что это хорошая идея?

— Не уверен, что ты имеешь в виду.

— Вилли, я знаю, вы говорите о свадьбе и всё такое, но ты ведь знаешь, что этого никогда не произойдёт.

— Почему ты так говоришь?

— Для начала, это незаконно в штате Миссисипи. И это просто, знаешь…

— Это просто что?

— Это неправильно, Вилли. Ты знаешь, что я чувствую. Я привык к мысли, что ты завёл себе маленького бойфренда, но не проси меня заходить дальше. Это твоя жизнь. Делай что хочешь. Просто не тыкай нас в это носом.

— Это просто воскресный ужин, — отметил я.

— Ты спрашивал у мамы, как она к этому относится?

— Я подумал, что сначала спрошу тебя.

— Она не большая фанатка твоего маленького бойфренда, знаешь ли.

— Почему ты всегда ссылаешься на него как на моего “маленького” бойфренда? Мы не в начальной школе!

— Плевать.

— Мы помолвлены, Билл.

— Так я тебе и поверил.

— Так и есть!

— Раз два парня не могут пожениться, не уверен, что это значит чертовски много, но, полагаю, ты можешь называть это так, как тебе нравится.

— Что с тобой такое?

— Я знаю, тебе не нравится моя “баптистская пустозвонная чепуха”, но для меня важны мои убеждения, и одно из этих убеждений — что брак заключается между мужчиной и женщиной, как это задумал Бог, как говорит Библия. Я никогда не изменю своё мнение об этом. Я пытаюсь быть с тобой вежливым и держать рот на замке, но у меня такое чувство, будто ты всегда издеваешься надо мной и над моей религией и высмеиваешь всё, во что я верю. Особенно после того, что ты написал обо мне в той своей чёртовой книге.

— Я не высмеиваю тебя.

— Ты всегда высмеиваешь меня.

— Это не правда, — сказал я. Ну, не совсем правда. Ладно, отчасти правда. Я никогда не стеснялся выражать своё мнение, и это одна из вещей, которые делали меня дико непопулярным. — Я тоже хочу быть счастливым. Я хочу семью, и мне жаль, что тебя это оскорбляет.

— У тебя есть семья, брат. Мы твоя семья, а не какой-то чужак из Бостона. Мы не знаем по-настоящему Джека и его людей. Уверен, он кажется достаточно милым и всё такое, но ты никогда не узнаешь все до конца. И если честно, и раз уж мы говорим об этом, я просто скажу прямо, что мне не нравится, когда он рядом с моими детьми.

— И это потому что…?

— Бог знает, на что способны эти люди.

— Эти люди?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Если ты продолжишь приводить его к маме домой на воскресные ужины, мы с Шелли можем перестать приходить. Я не хочу видеть его рядом со своими детьми.

Я замолчал, искоса глядя на Джексона.

— Кое-кто не счастлив, — наблюдательно отметил Билл после долгой тишины.

— Ты бы предпочёл, чтобы я не приводил его на воскресный ужин?

— Не то чтобы ты когда-нибудь трудился спрашивать, как я к этому отношусь.

— Оу.

— Я не пытаюсь быть злым.

— Оу.

— Я просто говорю, что чувствую.

Повесив трубку, я не поворачивал лица, надеясь, что Джексон не слушал.

Но, конечно же, он слушал.

— О чём был разговор?

— Ни о чём, — ответил я.

— Он не хочет, чтобы мои родители приезжали на воскресный ужин в дом твоей мамы?

— Можешь сказать так и не совсем ошибёшься.

— Без шуток?

— Ты знаешь, какой он.

— Мои родители не пойдут, если их там не ждут.

— Я спрошу у мамы.

— Ты должен спросить у своей мамы, можно ли тебе привести на ужин родителей твоего жениха? Серьёзно?

— Ненавижу, когда ты используешь слово “жених”.

— Почему ты превращаешь нашу помолвку в банальность?

— Я просто не хочу тыкать людей носом во всё это.

— Мы теперь помолвлены. Я больше не просто твой бойфренд. Я твой жених.

— Звучит будто…

— Гетеросексуальные пары не превращают свои помолвки в банальность. Почему мы должны?

— Я здесь пытаюсь наладить отношения.

— Пытаешься сделать свою семью счастливой.

— В этом есть что-то плохое?

— Кроме того факта, что большинство из них — клинические сумасшедшие, нет.

— Они не сумасшедшие.

— Они просто думают, что гей-брак разрушит западную цивилизацию. Или что-то ещё в таком роде.

— Здесь не Бостон, знаешь ли.

— Можешь сказать это снова, Вилли, и ты не ошибёшься. Они злятся потому, что мы собираемся на этот протест?

— Я ещё не рассказывал им об этом.

Маленькая группа активистов недавно объявила о планах устроить пикет (в который раз) у администрации Ассоциации Американской Семьи, штаб которой располагался в Тупело. Ассоциация продюсировала радиопрограммы радикального правого крыла, транслирующиеся от станции к станции по всему Югу. Одна из этих программ, «Час Правды», регулярно демонизировали гей-сообщество и “нацистских гомосексуальных активистов”, как я, которые пытались “затолкнуть свои принципы” в горло Америки “за счёт свободы вероисповедания”. Или… как-то так. Ведущий «Часа Правды» недавно предположил, что детям однополых пар было бы лучше в румынском детдоме. Это вышло сразу после части об отчаянной необходимости вернуть “золотой стандарт”, чтобы мы не запустили крах экономики Соединённых Штатов своим слепым увлечением “воображаемыми деньгами”.

Так как Ассоциация была “христианской миссией”, у неё было много-много слушателей и почитателей.

— Не то чтобы наши предыдущие протесты принесли что-то хорошее, — отметил я.

— Значит, ты не собираешься идти, потому что твоя семья может разозлиться? — недоверие в голосе Джексона было очевидным.

— Я просто напоминаю тебе, что здесь никогда ничего не меняется, и иногда я думаю, что никогда и не изменится. Мы ещё даже не закончили Гражданскую войну.

— Это не значит, что ты не можешь попытаться что-то с этим сделать.

За последние два года Джексон стал тем ещё активистом. Мои иллюзии разрушились, потому что ничего из того, чем мы занимались, не сделало ни малейшей разницы.

— Значит, ты не идёшь? — произнёс он.

— Не знаю, — признался я.

— Что ж, вот в этом и проблема. Если ты не можешь потрудиться, чтобы бороться за свои собственные права, почему должен кто-то другой? Не будет такого, что ты просто однажды проснёшься, и будет “свобода по всей земле”. Ты должен заставить это произойти. Разве не так ты всегда говоришь?

— Я был известен тем, что извергал много чепухи.

— Мы говорим о твоих правах. О наших правах. Это касается нашей семьи и всех однополых семей в этом штате. Это стоит того, чтобы бороться. И это не чепуха.