— Да, думаю, поможет, — ответил я. — Мой сын никогда не будет гением, но он не тупой, и у него есть право на образование, как у любого другого ребёнка в этом штате, и вы по закону обязаны обеспечить ему это, не важно, одобряете вы его родителей или нет.

— Уверяю вас, это не имеет никакого отношения к вашему образу жизни, мистер Вилли. Я просто предполагаю, что ему может быть лучше в другом окружении. Дети могут быть довольно жестокими.

— Как и взрослые.

Я не хочу это надевать, — нахмурившись прожестикулировал Ной, глядя на чёрный костюм, который я положил на его кровать, и на блестящие туфли рядом. Он только что принял душ и казался бледным и уставшим. Наша поездка в Мемфис тем утром, должно быть, вымотала его.

Я хочу, чтобы ты хорошо выглядел, — сказал я, пытаясь оправдать эту перемену в его планах на одежду. Встретившись с ангелами тьмы, которые выдавали себя за родителей Джексона, я понял, что обычной одежды не хватит. Мы собирались надеть лучшие воскресные наряды и притворяться, что у нас есть манеры, даже если их нет. Мы не пойдём в ресторан «Юнион Хайтс» в центре Тупело в шортах и майках.

Я надеваю такое только по воскресеньям! — пожаловался он.

Сделаешь это для папочки?

Сейчас слишком жарко!

Мы идём в хороший ресторан. Мы ведь не хотим выглядеть как бездомные, правда?

Он состроил рожицу.

Давай я тебе помогу, — сказал я, пытаясь подсластить пилюлю.

На его лице было болезненное, отстранённое выражение.

В чём дело? — спросил я.

Я нехорошо себя чувствую.

Последний месяц или около того Ной чувствовал себя нездоровым, с частыми головными болями, которые брались неизвестно откуда, или необъяснимой вялостью, другими различными и прочими расплывчатыми жалобами. Возможно, мигрень. Или аллергия. Или…

Я не хотел об этом думать.

Он как робот прошёл к шкафу в поисках носков. Когда он действительно чувствовал себя нехорошо, он просто объявлял этот факт и возвращался к своим делам, совсем не как по утрам, когда ему просто не хотелось идти в школу, и он отчаянно старался убедить меня, что болен.

Я пробрался через беспорядок на полу и приложил ладонь к его лбу. Тот был горячим.

У тебя жар, — сказал я, разворачивая сына, чтобы он смотрел на меня.

Он пожал плечами.

Ты заболел? — спросил я.

Я устал, папочка.

Хочешь в кровать?

Он кивнул.

Времени был шестой час вечера.

Хорошо, — ответил я.

Он забрался в кровать. Я пощупал его лоб, его грудь. Я не мог вспомнить последний раз, когда он добровольно ложился в кровать так рано вечером.

В комнату вошёл Джексон.

— Почему вы не собираетесь? Мы должны встретиться с моими родителями в ресторане в шесть!

— Ной нехорошо себя чувствует.

— Очень вовремя, — парировал он.

— Это правда, — сказал я.

— Почему ты заставил его лечь в кровать?

— Я не заставлял его ничего делать, Джек. Он сам лёг в кровать.

— Значит, он действительно болен…

— Я так и сказал.

— Он болен… снова.

— Да.

— У него на следующей неделе приём у доктора Кеммера.

Я не ответил.

— Уверен, ничего страшного, — сказал Джексон, прикладывая ладонь ко лбу и к груди Ноя, как я. Джексон Ледбеттер был медбратом в педиатрии и знал, как обращаться с больными детьми.

— Они сделают анализы, — заверил он меня.

Я закрыл рот рукой.

— Уверен, ничего страшного, — снова произнёс Джексон с беспокойством в голосе.

Я покачал головой.

— Ничего страшного, — настойчиво проговорил Джексон.

Мы оба знали, что это, скорее всего, неправда.

— Не ищи проблем, Вилли. С ним всё будет в порядке.

— Они предупреждали меня, — произнёс я, намереваясь сказать больше, но вместо этого замолчал. Не было необходимости заканчивать эту мысль. Ной, лёжа спиной ко мне, не увидел, как я вытираю глаза.

— Ты его расстроишь, — предупредил Джексон.

— А мы не можем допустить, чтобы в этом доме кто-то из-за чего-то расстраивался, правда? — спросил я, слишком злобно, мой голос был полон горечи и досады.

— Я присмотрю за ним. Принеси градусник.

Я пошёл в ванную и хлопнул дверью.

После того, как Джексон уехал на ужин со своими родителями, я забрался в кровать к Ною. Он был вялым, его лихорадило. Я посмотрел на лицо сына, сейчас расслабленное во сне. Тёмные круги залегли под его глазами, и он был бледнее, чем обычно. Этим утром в Мемфисе он казался в идеальном порядке. А сейчас вдруг…

Доктор Кеммер предупредил, что начало пубертатного периода может принести “проблемы”. Он не торопился уточнять, какого рода ожидать “проблемы”, сказав мне просто приглядывать за Ноем и сообщать о чём-то необычном. О чём угодно, не важно, каким мелким это может казаться. Я подозревал, что это имеет отношение к скачку роста, произошедшему из-за половой зрелости. Его маленькие, недоразвитые вены могли не приспособиться к выросшему притоку крови к таким местам, как сердце и мозг. Крошечная дырочка в сердце не в том месте могла стать серьёзной проблемой, когда его сердце вырастет. Деформированный или слишком маленький орган мог попасть под давление из-за роста размеров и вместимости соседей. Возможностей была куча — и они пугали. Не вдаваясь в подробности бесконечных «что, если» сценариев, доктор Кеммер предпочитал подождать и посмотреть, что произойдёт на самом деле.

Он был прав, не паникуя, конечно же, но я не мог избавиться от ощущения нависшей опасности. Ной уже так много лет изумительно хорошо справлялся, скоро ему будет двенадцать. Я не мог заставить себя поверить, что наша удача может закончиться.

Впрочем…

Когда он родился, врачи предупреждали меня не слишком обнадёживаться, сказали, что будет чудом, если он проживёт дольше трёх месяцев. Три месяца наступили и прошли, и они расширили крайний срок до года. Затем было два года. Затем пять лет. Ной продолжал расти, не подозревая об их крайних сроках и сомнениях.

Я убрал длинные светлые волосы с его лица, и он повернулся ко мне во сне, обвивая рукой мою талию, прижимаясь ко мне, как делал, будучи маленьким мальчиком. После того, через что мы прошли — приступы ярости метамфетаминового малыша, тьма в его душе, глухота, проблемы со здоровьем, неуверенность, отторжение матери и её неожиданная смерть пару лет назад… после того, как мы так сильно боролись, чтобы оказаться здесь… наверняка, Бог не позволит этому закончиться плохо.

Наверняка, Бог не заберёт у меня моего мальчика.

Наверняка…

От противоположной вероятности все мои внутренности сжались в болезненный узел.

Да… — произнёс на задворках моих мыслей тихий, спокойный голосок.

Но…

Что, если?

Этот вопрос, на который я не мог — не смогу — ответить.

Но, — снова произнёс тихий голос.

Что, если?

Позже тем вечером меня разбудили голоса, доносящиеся из гостиной, и я обнаружил Джексона и его родителей, которые наслаждались поздним кофе за нашим обеденным столом.

— Привет, — произнёс я, прочищая горло и протирая сонные глаза.

— Значит, существо чувствует себя неважно? — требовательно поинтересовалась миссис Ледбеттер, казалось бы, очень недружелюбным голосом.

— Обязательно так его называть? — резко спросил я.

— А как я должна его называть? — спросила она.

— Можете использовать его имя, — сказал я.

— Ной, — произнесла она, будто пробуя. — Библейское имя. Очень любопытное имя для ребёнка гомосексуалиста и дегенеративной матери-наркоманки, ты так не думаешь?

— Друзья зовут его Нои, — вставил Джексон, словно чтобы сгладить момент.

— Ну, как… Нои? — чопорно спросила она.