1977 год
Записи в дневнике.
То, что было объявлено в 1963-м, давно похоронено, но впереди ведь годы восьмидесятые!!!
Немцы просят написать о Москве.[234] Это как написать о матери, о любви, о жизни или обо всем вместе... Простенькая, казалось бы, задача, а не знаю, как подступиться. Оля вдруг: «Напиши о Бульварном кольце, ведь там вся твоя жизнь прошла как на орбите». Совет дельный. Она засела за какие-то исторические книжки о Москве, серьезные исследования. Мне это не нужно. Нужно первое слово. Контрапункт. Но вообще тянет на Дон, в год восемнадцатый. Перечитываю записи, разговоры со стариками.
В основу приговора полагается совесть судьи и революционное правосознание.
Постулат этот времен Гражданской войны Ю. В. выписал в свою рабочую тетрадь из газеты «Советский Дон». Март 1920 года.
Это как раз время следствия по «делу Думенко».[235] Думенко и семь человек из его штаба переведены в ростовскую тюрьму. А защитником Думенко на пролетарском суде был И. И. Шик. В романе «Старик» он присутствует как защитник Стремоухов – «...не похожий ни на кого, пожалуй, довоенный, допотопный, в пенсне. Он толст, что тоже необыкновенно, говорит с одышкой».
Ю. В. встречался в Ростове с Григорием Соломоновичем Бергштейном, старым адвокатом, знавшим И. И. Шика, и записал его рассказ.
«Шик был трудовик. Исай Израилевич Шик. В Москве не было такого адвоката. Тагер сказал мне: «У нас в Москве такого, как Шик, нет». Я был моложе его. Вступил в коллегию адвокатуры в 1914 году. Шик давал мне пользоваться библиотекой. Она была больше библиотеки Варшавского университета... Он окончил Новороссийский университет в Одессе. Первое время был помощником у Пергамета, члена Государственной Думы. Пергамет уехал в Питер, а Шик – в Ростов. В 1920 году ему было 38 лет.
Шик читал лекции о новом суде, о законах, о различиях между старым и новым законодательством.
Я окончил в 1919-м, но диплом не получил – диплом был Варшавского университета, а университет уже назывался Донским.
Уходя в 1937-м, Шик сказал конвою:
«И все-таки – Шик не лыком шит!»
В апреле 1917 года Шик был председателем комиссии по разоблачению провокаторов.
Однажды я вышел в город и встретил Шика.
– Как ваш процесс?
– Процесс я проиграл. Мне очень мешали Буденный и Ворошилов. Но еще неясно, чем все обернется: на тюремном дворе выступали красноармейцы за Думенко.
В эвакуации я встретился с прокурором Галунским в Ашхабаде. Он говорил: «Вот Шик – пятнадцать лет скрывал свое лицо».
У Шика была тетрадочка возле библиотеки. И тот, кто брал книги, расписывался в ней. Эта тетрадка попала в НКВД. Меня вызвали – часто вы бывали у Шика? Нет, раза три-четыре. Неправда! – смотрит в тетрадку. – Вот – раз двенадцать. А что вы думаете о Шике?
Я сказал самое лучшее. Он читал лекции. Например, о фашизме в Испании.
– Вы так описали его, что мне остается спросить – почему же вы молчали, когда его арестовали?
Шик занимался астрономией, нумизматикой. Зарабатывал тысяч пять в месяц».
Старик – больной, маленький, с круглой лысой головой, большим животом. Сидит в майке, в полотняных брюках за столом в кресле и курит, курит...
Когда я уходил, он высунулся на лестницу и крикнул:
– Только прошу не называть!
Я ответил «хорошо, ладно!». Через мгновение он еще крикнул:
– Nomina sunt odiosum![236] Вы понимаете?
Напуган на всю жизнь.
Шищенко[237] женат на его сестре.
Этот типичный хохол окружен евреями. Рива, Гриша, Фаня...
Шищенко – сухощав, смугл, крепок, маленькие угольной черноты острые глазки.
Когда говорит о Буденном – закипает гневом. Так же, как Дятлуг.[238]
«Приазовский край» 24 марта 1918.
Заседание общественного комитета по разоблачению провокаторов.
Шик – председатель судебной комиссии.
Допрос Афанасьева.
«Конвой вводит Афанасьева. Жуткая тишина. Член судебной комиссии Альперин А. С. в углу кабинета нервно затягивается папиросой. Председательское место занимает Шик.
Шик:
– Вам ставится в вину, что вы состояли агентом ростовского охранного отделения.
– Совершенно отрицаю.
Шик твердым голосом:
– Пожога и Антонов показали, что вы состояли агентом охранного отделения...»
Весной 77-го года Юра прочитал мне первые страницы нового романа. Роман начинался так: «Вонифатьев лежал на диване и думал, от чего еще можно освободиться...» Дальше речь шла о человеке, который решил освободиться от привязанностей, лишних книг, ненужных обязательств и тягостных обязанностей. Освободиться от всего, что есть жизнь. Отзвуки этой темы можно найти в конце романа «Время и место». А тогда я сказала, что читать про человека, который освободился от всего, не очень интересно: для меня роман закончился на первой фразе. Все ясно.
Помню, Юра рассердился и что-то пробормотал насчет того, что читать незаконченную вещь – последнее дело.
Сейчас я о тех страницах думаю по-другому, и, может быть, роман про Вонифатьева стал бы чем-то новым и неожиданным в творчестве Ю. В., тем более что фамилия, как я теперь понимаю, выбрана не случайно или совпадение было мистическим, потому что русский святой – Вонифатий защищает от безумия.
Первую половину дня Юра работал, а потом приходили друзья. Приходил нежно любимый нами Виталий Семин, и однажды он сказал очень смешное: «Я вижу, ты малость Ольгу побаиваешься, а ты поколоти ее разок – как рукой снимет, вот увидишь. Поколоти для порядка, и бояться перестанешь».
Прибегали советоваться насмерть перепуганные жестким прессингом КГБ будущие знаменитости России времен демократии. Закрывались в кабинете у Ю. В.
Из страны выжимали Василия Аксенова, кто-то, не выдержав, сам собирался в путь. Вспоминаю рассказ Ю. В. о том, как Лева Левицкий упрекнул его: «Почему ты не навещаешь N? Это неловко, он теперь в опале». – «Но мы никогда не общались раньше, не симпатизировали друг другу, зачем тужиться теперь? Чтобы кому-то что-то продемонстрировать?» – ответил Ю. В.
Тогда же Юра вспомнил разговор его матери с отцом.
– А ты не любишь евреев, – шутя сказала Евгения Абрамовна мужу по какому-то поводу.
– А почему я ДОЛЖЕН их любить? Их или, например, латышей, чувашей... – ответил Валентин Андреевич.
«Что и кому я ДОЛЖЕН доказывать?» – закончил Юра рассказ о дружеском упреке Левы.
Когда травили Василия Аксенова, с которым у Ю. В. отношения были почти братскими, мы виделись чаще, чем обычно, и уж, конечно, дилемма «видеться – не видеться» была невозможна, – совсем другая история, совсем другая материя.
Часто приходил Фридрих Горенштейн. Юра высоко ценил его творчество и с иронией относился к простодушному, почти патологическому эгоизму Фридриха. Помогал пристраивать новые тексты Горенштейна в немецкие издательства. Была смешная история, которая стала у нас домашней шуткой.
Дело было, правда, позже, году, кажется, в семьдесят восьмом или в семьдесят девятом, но раз уж речь зашла о Горенштейне...
Майя и Вася Аксеновы принимали Генриха Бёлля и позвали нас. В это время у нас дома оказался Горенштейн. Юра сказал:
– Идемте вечером к Аксеновым, они принимают Бёлля.
– А немецкие издатели там будут?
– Там будет Генрих Бёлль!
– Это я понял. А из издательств кто-нибудь будет?
С тех пор мы, идучи куда-нибудь, спрашивали друг друга: «А из издательств там будет кто-нибудь?»
234
Очерк о Москве заказывал немецкий журнал «Гео».
235
Б. Думенко – командир Конного корпуса Красной Армии, герой Гражданской войны.
236
«Не будем называть имен» (лат.). Из Марка Туллия Цицерона (106—43 гг. до н. э.).
237
В. М. Шищенко – боец корпуса Думенко, один из участников Гражданской войны, с которыми Ю. В. встречался во время своей поездки в Ростов.
238
Дятлуг – боец корпуса Думенко.